Она повернулась и с горделиво прямой спиной направилась к выходу. Макс сунул, не глядя, книгу на полку и, стремительно шагнув вперед, схватил Кэтрин за плечо. Она как ужаленная развернулась к нему. Лицо ее горело неприкрытой яростью.

– Самонадеянный осел! – прошипела она. – Не смей прикасаться ко мне!

Помимо воли он привлек молодую женщину к себе и приник ртом к ее губам. Он зажал ее между собой и ближайшей книжной полкой, с силой притиснув ее к стене из корешков книг и с не меньшей силой проталкивая свой язык ей между губ. С его стороны такое поведение можно было воспринять как неприкрытую, откровенную угрозу физическим насилием. Он арестовывал людей и за гораздо меньшие преступления. И, тем не менее, он продолжал ее целовать в каком-то безысходном отчаянии. Поначалу она пыталась ему сопротивляться, упиралась руками ему в плечи, отчаянно мотала головой, стараясь освободиться от его губ. Стояли они грудь в грудь, колено в колено, так близко, что он слышал бешеный стук своего сердца. Из-под его локтя со стуком свалилась на пол книга, и звук ее падения неожиданно гулко прокатился по библиотеке. А потом Кэтрин затихла. Она приникла к нему, и из горла у нее вырвался тихий звук, подозрительно похожий на сдавленное рыдание.

Гнев он мог понять. Но вот печаль вынести не мог. Макс отпрянул от Кэтрин, ожидая пронзительного вопля или оплеухи, которую вполне заслужил. Но у Кэтрин оказалось более мощное оружие. Она просто стояла, безвольно опустив руки вдоль тела; ладони прижаты к книгам на·полках, бездонные карие глаза раскрыты широко-широко, и в них настороженность и блеск от переполнивших их слез. Не в силах отвести от них взгляда, он машинально поднял руку и поднес ее ко рту, как если бы хотел забрать обратно содеянное. Но уже было поздно. Он сгорал от стыда и сострадал ей так сильно, что, казалось, еще немного – и он просто умрет.

Затем она обеими руками оттолкнула себя от книжных полок. Между ними пролег пробравшийся через окно бледный луч заходящего солнца, в котором безмолвно заплясали сотни золотистых пылинок.

– Я бегать за тобой не буду, Макс, – прошептала она, говоря скорее себе, чем ему. – Я такого удобства тебе не доставлю. Ты ведь этого ожидал? На такое надеялся? Или страшился этого?

Макс опустил глаза и едва заметно покачал головой:

– Я не знаю.

– И я тоже не знаю, – грустно ответила она.

Повернулась и, горделиво выпрямившись, медленно пошла по узкому проходу между рядами полок, по дороге задев подолом платья упавшую книгу.

Он смотрел ей вслед с необъяснимым чувством глубокого облегчения и мучительного страдания в душе.

В дальнем конце прохода, откуда-то сбоку, в столбе солнечного света появился озабоченный клерк.

– Мэм, – сказал он, и Макс предусмотрительно отступил в полумрак, – мы закрываемся. Боюсь, что вам пора уходить.

– Хорошо, – ответила Кэтрин безжизненным голосом. – Да, конечно.

В горле у Макса стоял тугой комок и мешал дышать. Как, черт возьми, он умудрился дойти до такого? Встречаться с ней он не хотел, тем более не хотел возобновлять любовный роман. И тем не менее уход ее разрывал ему сердце. Правда заключалась в том, что во время визита к его бабушке Кэтрин с начала и до конца оставалась искренней и сердечной. Непозволительно вел себя именно он. Ослепленный гневом, он, толком ничего не поняв, просто вышел вон, оставив ее во власти двух сующих нос не в свои дела старух. Слава Богу, Кэтрин не страдала от малодушной глупости. Подобное в полной мере можно отнести на его собственный счет. С отвращением к самому себе он в очередной раз вытащил пробку из бутылки и зло запустил ею в горевший в камине огонь. Пришла пора решиться совершить то, чего он не делал уже более двадцати лет, – надраться. Лорд Честерфилд и его утонченные изысканные маньеризмы могут удавиться.

Над Мортимер-стрит занимался хмурый и промозглый субботний день. Предыдущие несколько дней Кэтрин провела в тоске, и на то были свои причины. Но Изабель, возможно, почувствовавшая, что с племянницей что-то не так, настояла на том, чтобы они продолжали выходить в свет. После того жуткого визита к синьоре Кастелли Кэтрин успела побывать на целой череде балов, музыкальных вечеров и званых обедов. Хуже всего, что мистер Вост не переставал предлагать ей вместе покататься верхом, а сэр Эверард Грант, похоже, твердо решил всерьез за ней ухаживать. Прошлым вечером она танцевала с обоими, а сегодня утром сэр Эверард прислал ей роскошный букет цветов, принимая ее, по всей видимости, за глупенькую дебютантку из провинции.

С домашними делами, она, похоже, разобралась, проглядев кипу бумаг, присланных агентством по найму. Миссис Тринкл сияла от счастья, но Кэтрин чувствовала себя немного виноватой из-за того, что взялась нанимать слуг именно тогда, когда сердце ее меньше всего лежало к жизни в городе. В то же время собраться с силами и уехать ей пока никак не удавалось. К десяти часам она продолжала усердно экзаменовать дворецких, когда слишком хорошо знакомая карета, запряженная четверкой лошадей, с грохотом въехала на ее улицу.

В окно библиотеки, Кэтрин наблюдала, как лакей, одетый в серо-черную ливрею – фамильные цвета семьи Кастелли, – соскочил с запяток и заспешил вверх по ступенькам лестницы. Ни с того ни с сего сердце у нее вдруг заколотилось как сумасшедшее. Вопрос, который она почти задала очередному претенденту, вмиг вылетел у нее из головы. Спасла ее миссис Тринкл. Домоправительница вошла и, поджав губы, передала сложенный вдвое и запечатанный лист плотной бумаги. Кэтрин, извинившись перед сидевшим напротив нее человеком, сломала печать ножиком для зачистки перьев.

– Полагаю, – заметила домоправительница недовольным голосом, – что карете приказано дождаться вашего ответа.

Однако к изумлению Кэтрин, карета дожидалась не только ее ответа, и, ясное дело, домоправительница тоже обратила внимание на столь очевидный факт. Молодая женщина довольно долго размышляла, как ей лучше всего выйти из затруднительного положения, и даже дважды прочла записку. Но как всегда, любопытство взяло верх и в зародыше придушило все благие намерения. Она с сожалением повернулась к посетителю:

– Я приношу вам свои извинения, мистер ...

Домоправительница издала нарочито унылый громкий вздох.

Мужчина почтительно откашлялся.

– Ампфелби, миледи.

Вот оно как – Ампфелби ... Ну и ладно. На слух вполне подходящая фамилия для дворецкого. Лучшего мерила у нее не было просто потому, что Кэтрин за всю жизнь никогда не приходилось нанимать никого, кроме молотильщиков в деревне. Миссис Тринкл издала еще один тоскливый вздох. Бедной женщине хотелось нанять слуг, и как можно быстрее.

Кэтрин поднялась с кресла, продолжая держать в руке записку от синьоры.

– Прекрасно, мистер Ампфелби, – сказала она и протянула правую руку, чтобы попрощаться. – Когда вы сможете приступить к работе?

Мужчина неуклюже вскочил со стула.

– Ну ... я ... Да прямо с сегодняшнего вечера, мэм!

Кэтрин с улыбкой повернулась к миссис Тринкл.

– Выдайте мистеру Ампфелби авансом четвертую часть его зарплаты и покажите наше хозяйство, – благожелательно предложила она и, набросив себе на плечи легкую голубую шаль, направилась к двери. – Желаю вам обоим всего доброго. Боюсь, мне сейчас придется уехать по неотложным делам.

Кэтрин торопливо прошла в прихожую, захватив по дороге плащ и ридикюль. Ей никак не удавалось собраться с мыслями. Она понятия не имела, что крылось за приглашением синьоры Кастелли. В записке говорилось лишь о том, что она надеется, что Кэтрин найдет время, чтобы составить ей компанию за завтраком. То, что добропорядочные леди в такой час никогда никому не «составляют компанию», кроме собственной семьи или близких, похоже, ускользнуло от внимания синьоры. Или же для нее такие мелочи просто не играли никакой роли. По крайней мере, сама Кэтрин им не придавала никакого значения. Она буквально умирала от любопытства.

Карета катила на восток, и Кэтрин вспомнился ее первый визит на Веллклоуз-сквер. Вне всякого сомнения, возвращаясь сейчас туда, она выставляет себя самой последней дурочкой – ведь она поклялась навсегда выбросить из головы любую мысль о Максе де Роуэне. Господи, он тогда вылетел из столовой и грохнул дверью так, что та чуть с петель не слетела, бросил ее, не объяснившись и не извинившись. Мало того, что его бабушка раскладом тех зловещих карт нагнала на нее страху, – он оставил ее в полном одиночестве, ошеломленную его поступком, как будто всего пару часов назад они безоглядно не предавались страстной любви. Конечно, если уж быть совсем честной по отношению к Максу, то ни поехать отобедать с синьорой, ни предаваться любовным утехам он не предлагал. Они не давали друг другу никаких обещаний и обязательств. И при всем том она была почти раздавлена тем, что он исчез из ее жизни. Страдание ее казались бесконечными.