Последний день она постилась, запертая ото всех в темной келье без окон на задах капища. Обхватив колени руками, девушка не сомкнула глаз всю ночь, ожидая рассвета. Она была совершенно нагая, если не считать накидки на плечах и пояса воина, надетого на голое тело — с ним Рада не согласилась бы расстаться, даже если ее попросят об этом сами боги. За пояс девушка заткнула длинный, чуть не в две ладони, нож — он еще пригодится ей, когда она увидит наконец сестру. Всего два удара — в нее и в себя — и все будет кончено.

Сквозь щели в стенах проник свет серого раннего утра, когда за нею пришли. Два жреца встали на пороге, а к ней вошли их молодые помощники. Перед глазами вскочившей на ноги Рады развернулась груботканая рубаха из некрашеного полотна с глубоким вырезом на груди. Только по вороту шла вышивка. Взглянув на нее, Рада все поняла и молча протянула руки.

Жрецы помогли ей одеться и отступили прочь, нарочито не приглашая следовать за собой. Девушка вышла из клети и, окруженная жрецами, пошла к центру капища.

Дорогой на нее не обращали внимания — Рада надела смертную рубаху, в которой жертве ходить недолго, всего лишь до того мига, когда на плоском камне ей перережут горло. Кровью потом напитают жадных до жертв богов, а тело сожгут на священном огне.

Капище было готово еще со вчерашнего дня. Не только жрецы, посвященные в тайны и имеющие право приносить кровавые жертвы, но и младшие их помощники, и кощуны, и бахари — все собрались здесь. Широкие тесовые ворота ради скорбного праздника были распахнуты, дабы любой мог войти, и на пороге уже теснилась толпа. В числе прочих Рада углядела кое-кого из кметей, мелькнуло лицо брата. Он не показывался на глаза, но Рада все равно улыбнулась ему на прощанье.

Девушку оставили в центре капища, где находился плоский жертвенный камень с ложбинкой для стока крови — уже были подставлены священные чары, чтобы собирать ее. Слева уже возвышалась готовая к сожжению крада [4], подле нее стояли отроки с факелами. А над самой девушкой купно стояли высеченные из дерева боги — сам творец мира Род, слева — его жена и дочь Рожаницы, справа — сын, покровитель и отец воинов с мечом и конем. По бокам и чуть позади теснились остальные боги — внуки, слуги, помощники. Нахмуренные брови Рода смотрели гневно и отрешенно, и Рада невольно содрогнулась, представив, как нож взрежет ей горло. Неужто мать на свой страх и риск переменила слово или жрецы решили поступить по-своему?

Она продолжала терзаться этими мыслями и не заметила начала обряда. Рада словно стояла одна посреди чистого поля, голоса и шум долетали до нее приглушенно, как во сне.

Девушка очнулась лишь в тот миг, когда рядом послышались окрики и мычание. Она глянула мимо, лишь постепенно понимая, в чем дело. К жертвеннику подогнали двух бычков, белого и черного, украшенных лентами и цветами. Привычно ловко их повалили, спутав ноги, и подняли на камень одного за другим. Воззвав к богам принять жертвы, жрец перерезал горло первому и подождал, пока кровь не стечет в чаши, а бычок не перестанет биться. Тогда тушу прямо на камне разрубили на части, и настала очередь второго.

Окровавленные части обеих туш потащили к краде готовить к сожжению, и Рада немного успокоилась — во всяком случае, этот огонь предназначался для нее. Она даже с интересом наблюдала, как жрец мажет богам свежей кровью губы, как поджигают краду под молитвы и пение и как потом к ней самой подходят жрецы.

Невнятно бормоча заговоры, старший жрец окропил лоб, лицо и руки девушки теплой дымящейся кровью. Несколько капель при этом попало ей на рубаху и волосы. Рада воспринимала его действия со спокойствием одурманенной — ее тоже приносили в жертву, а жертвы ничего не чувствуют и ничего не замечают. И она даже сама пошла к краде, над которой клубился черный дым.

Плакальщицы голосили, как на похоронах, царапая себе лица и оседая на землю. Едкий дым окутывал девушку, стоящую так близко, что случайному прохожему могло показаться — она сейчас прыгнет в пламя. От дыма у нее кружилась голова и хотелось спать. Рада еще не понимала, что все нарочно, но уже ничего не чувствовала.

Она смутно помнила, как потом, когда крада прогорела и начала оседать, ее отвели к идолам богов, присыпали землею в знак перерождения и потом трижды окатили водой, что должна была смыть с нее все прошлое. Обычно этот обряд растягивали на три дня, но обстоятельства требовали спешки.

Волосы Рады еще не успели просохнуть, когда появились девушки и стали ее обряжать, как одевают невесту перед свадьбой — или перед праздничным принесением в жертву, когда невесту водяного топят в реке или море. Все было как всегда в таких случаях — только невеста так и не рассталась с военным поясом, полученным при посвящении, и длинным ножом.

Всадники уже ждали ее у ворот, что в знак беды были распахнуты настежь. Они держали мечи наготове и зло косились по сторонам — не пришло бы в голову кому-нибудь пустить стрелу.

До ворот Раду провожали почти все, кто собрался на капище, да те, кто пристал по дороге. В гуле голосов, оплакивавших ее судьбу, Раде показалось, что она различает плач и причитания матери — княгиня вполне могла, как любая мать, затеряться в толпе, прощаясь с дочерью. Но измотанная обрядом и еще не отошедшая от дурмана жертвенного дыма, Рада даже не подумала обернуться. Взгляд ее остановился на сизых далях. Молча, двигаясь как больная, она села на коня и позволила охране увезти себя.

Синегорка и в самом деле смешалась с толпой и издалека видела все, что происходило с дочерью. На капище, пред ликами грозных богов, она боялась даже стонать, кусая себе руку, но по дороге к воротам, где некоторые матери всхлипывали, оплакивая участь обеих княжон и оставшуюся без дочерей княгиню, где на глаза ей попалось несколько кметей, ходивших с Радой в походы, схоронивших многих друзей и не раз смотревших в лицо смерти — сейчас они отводили глаза, порой утирая их рукавами — она не выдержала. Когда Рада и провожавшие ее жрецы вышли за ворота, чтобы передать девушку всадникам Черного Змея, княгиня закричала в голос.

Стоявшие подле подхватили ее, когда Синегорка стала оседать на землю, словно в приступе падучей. Она забилась на державших ее руках, заголосила, схватившись за голову. Ее признал кто-то из княжеских слуг, и несколько человек чуть не волоком повели княгиню назад, в терем.

Вскоре туда же прибежал юный княжич — он пробрался за ворота, провожая сестру, но его вернули. Синегорка билась и рыдала как безумная, пока на нее лили воду и бегали за знахарями. Примчавшиеся на зов ведуны еле усмирили княгиню, окурили ее сушеной одолень-травой пополам с плакуном и дурманом. Смирённая их чарами, княгиня провалилась в тяжкий обморочный сон. Все в один голос твердили, что Синегорка обмерла и надо готовиться к ее кончине, но на следующее утро она очнулась и объявила траур по обеим дочерям — говорила, будто ей привиделось, что обе они навсегда потеряны для нее.

За один-единственный день Синегорка изменилась так, словно миновало лет десять. Лицо ее осунулось, чело избороздили морщины, глаза и губы поблекли, в косе яснее проступила седина. Она преисполнилась уверенности, что доживет только до осени.

Вслед за княгиней в печаль и скорбь погрузился весь город — не успели справить тризну по двум княжнам, как скоро настанет пора провожать в подземный мир и княгиню. Знахари и ведуны толпились у княжеского крыльца, перед идолами денно и нощно горели костры — молился и плакал весь город и не все узнали о явлении новых гостей.

Ящера никто не видел и не подозревал о его существовании — огромный крылатый зверь не долетел до стен города и даже рощи под горой. Стривер отлично знал все вокруг и указал на долину реки чуть в стороне. Там Сварожичи наконец ступили на землю — и вскоре три всадника на одинаковых бурых конях с черными гривами птицами вылетели из долины.

Случайно видевшие их люди долго не верили своим глазам — три жеребца летели, почти не касаясь земли, а если и касались, то все вокруг содрогалось и с деревьев падали листья. По одинаковым коням и всадники казались близнецами, тем более что у всех троих были решительные лица.