Трибун прищурился.

— Наш‑то? Уехал к пропретору. Вар опять затеял совещание. Что случилось, Тит?

Понятно. Если хороший вариант не проходит, всегда есть плохой.

— Гемы рядом, Авл.

Трибун моргнул, но тут же взял себя в руки.

— Ты их видел?

Тит покачал головой:

— Нет. Это их лес. Они идут рядом, но мы их не видим.

Трибун помолчал.

— Что мне сказать Эггину? — спросил наконец.

Разногласия между префектом лагеря и старшим центурионом ни для кого в легионе не были секретом.

— Скажи, что я видел след.

— След?

Момент истины. Тит вздохнул.

— Гемы не оставляют следов, иначе бы мы их давно заметили. Но один из них наступил в лужу. Там глина, на дне отпечатался след его ноги. Они рядом, Авл. Можешь мне поверить.

По лицу трибуна пробежала гримаса.

— Я тебе верю, Тит. Хорошо. Возвращайся к своей когорте. Я передам Эггину.

— Легату.

— И легату… когда он вернется. Хорошая работа, центурион.

Тит кивнул и начал отставать. Остановился, оглядел строй — шла первая когорта. Центурион помедлил — если на него смотрят из леса, не должны ничего заподозрить. Тит повернулся и пошел к своим — привычным шагом пехотинца, который исходил столько дорог, что не всякий торговец проедет за всю жизнь. И далеко не всякий мул пройдет.

Тит моргнул. Мошки вились облаком, он помахал рукой, разгоняя их. Мелкий зуд на грани слышимости. С комарами легионеры уже привыкли обходиться, а с мошкой — пока нет. Здесь все сложнее. Мошку можно только отгонять — «мулы» идут, обмахиваясь ветками — а убивать нельзя. Мошка прилетит на запах крови облаком. И все будет намного хуже.

Тит шагал. Скоро будет колонна второй когорты.

Моя когорта.

Вспомнил след от человеческой ноги на дне лужи. Разведчик — гем был очень осторожен, но тут допустил промах.

Гемы. Леса вокруг молчали, глядя на центуриона.

«Отмахнемся ли мы от этой мошки? А?»

Когда начался бой, девушки переглянулись. Все они — дочери и сестры царей. И они должны быть достойны своих отцов и братьев.

В темноте закричали люди. Звон оружия, вопли ярости. Туснельда придвинулась к выходу из повозки. Что происходит? Может, пора брать оружие и драться — как положено настоящим германским женщинам?

Когда воинам приходилось плохо, женщины брали в руки оружие. Ни один мужчина не может отступить, если женщина сражается рядом с ним, плечом к плечу.

Ни один настоящий, поправила себя Туснельда.

Крики раненых и стоны умирающих. Грохот и лязг железа. Глухие удары.

Заложницы ждали.

Из мутной, предрассветной темноты вышел танцующим шагом высокий германец. В левой руке он держал факел. Пламя потрескивало, отсветы плясали на лице. Если бы не шрамы, воин был бы красивым… пожалуй, даже очень.

Где‑то она его видела. Туснельда помотала головой.

Германец оглядел заложниц. Светлые равнодушные глаза. Девушки притихли.

Губы германца искривились. То ли улыбка, то ли гримаса — не поймешь.

— Ну и цветник, — сказал он насмешливо. — Прямо хоть букет делай. Привет, девушки!

Несмотря на странности, он обаятелен. Заложницы невольно прыскают.

— Командир! Надо уходить! — воительница появилась из темноты, с другой стороны от повозок. — Они сейчас будут здесь. Быстрее!

Германец кивнул.

Когда он повернулся, Туснельда увидела, что у их спасителя (или похитителя?) нет правой руки. Культя обмотана цветной тряпкой.

Однорукий. Убийца, о котором говорил Гай!

— Ты — Тиуториг? — одна из девушек распахнула глаза. — Тот самый… ой. — Подруга толкнула ее локтем.

— Какой тот самый? — однорукий вежливо улыбнулся.

— Тот, что забрался в дом Вара… и ранил преторианца. Говорят, ты это сделал из любви к одной из… одной из нас.

Девушка замолкает. Однорукий смотрит на нее без всякого выражения. Глаза ярко — голубые. Равнодушно — стеклянные.

Девушки затихли. Почему‑то вдруг становится жутковато, словно

— Из любви? — он вдруг засмеялся. — Слышали, воины? Чтобы я делал что‑то из любви? Боги, какой мусор в этих маленьких прекрасных головах!

Воины послушно засмеялись.

Туснельда нахмурилась.

Ее похитили или освободили? Как понимать происходящее? А если похитили, то…

Значит ли это, что она свободна от всех обязательств?

Об этом стоит подумать.

Туснельда, дочь Сегеста, царя хавков, 15 лет

…А где‑то ждет человек, которого она назовет мужем. Настоящий мужчина и воин. Высокий, красивый, белокожий. И молодой. А не этот невысокий, смуглый и старый… конечно, старый, ему уже почти тридцать лет! Римлянин Гай, который думает только о мести.

Туснельда, сама того не замечая, облизнула губы.

Поцелуй.

Тот, что под звездным небом. Рядом с алтарем предков. Интересно, предки римлянина смотрели в это время на них? А ее предки? И что они подумали?

Боги римлянина и боги ее предков — разве они уживутся?

Гай. Как он ее обнимал. И думал при этом о другом. Он все время был не со мной, думает Туснельда рассерженно.

Как иногда трудно выбрать между мужчинами! Мужчинам всегда проще. Распушили хвосты, как тетерева на току, и довольны. А ты думай. Выбирай.

Римлянин Гай. Херуск Арминий. Один мрачный, ироничный и усталый, другой — молодой, ироничный и красивый.

Они чем‑то неуловимо похожи. Оба умеют ее смешить. Оба кажутся старше, чем выглядят. Оба воины. Оба больше похожи на римлян, чем на ее соотечественников. У обоих невыносимый характер.

Оба ее любят. Оба?

Она другая. Порченая. Она не может понять, кого любит. Или — может?

Может быть, стоило бы выбрать… кого‑то другого?

Твой сын станет повелителем всей Германии, сказала старуха — жрица. Царем. Его будут называть Rex.

Туснельда вздохнула. Повелитель? Царь всей Германии? Rex?

Если не соврала старуха, то так и будет.

Только сделай правильный выбор, Туснельда. Сделай выбор.

Сделай.

Арминию подводят коня. Он кивает мне, садится в седло.

— Прощай, Гай.

— Удачи, брат, — говорю я.

Я не помню, как добрался до своего легиона. Сердце стучит так, что кроме толчков крови в висках, я почти ничего не слышу.

— Легат? Что с вами? — Тит останавливает меня.

Я выпрямляюсь. Еще не хватало, выдавать свои чувства. Я — римлянин. И легат Семнадцатого Морского.

— Все хорошо, Тит.

Центурион смотрит на меня с сомнением. Я говорю:

— Я слышал, ты обнаружил гемов?

Тит кивает.

— Да. Они нас преследуют.

Бешеная скачка закончилась на удивление быстро.

Заложниц снимали с коней, выгружали из повозок — словно ценный, но не особо одушевленный груз. Воины грубо хохотали, шутили. Правда, руки почти не распускали. Непривычная дисциплина в дружине, римская.

Однорукий больше не появлялся, но осталась женщина с мужским лицом в сетке шрамов. Она командовала разгрузкой. Вояки, несмотря на вид отчаянных головорезов, подчинялись ей беспрекословно.

Туснельда размяла затекшие ноги, огляделась.

Неяркий свет пасмурного дня.

Небольшая деревня, окруженная лесом. Длинный дом в центре, амбары на высоких сваях вокруг, землянки для рабов. Все это окружено частоколом.

Туснельда удивилась. Скачка через ночной лес, когда ветви норовят хлестнуть по лицу, а конь сбросить… нет, это было здорово. Но почему они отъехали так недалеко? Неужели похитители совсем не опасаются, что их будут здесь искать?

Тот, кто увел у римлян германских заложниц, или очень умный, или очень глупый.

Осталось выяснить, какой вариант — правильный. И действовать, исходя из него.