Они выпрямляются: словно мои команды — сорванным хриплым голосом, им хорошо понятны.

Правая сторона лица уже горит. Прикладываю руку и чувствую горячее и мокрое. Горячее течет из‑под шлема. Вот теперь точно — все. Слуха больше нет.

— Воины, — говорю я. — Братья! Мы последний легион в этой части Германии. И, думаю, ни скажу ничего нового… Мы погибнем.

Кажется, я не зря учился ораторскому искусству.

Я говорю только правду. Я делаю паузы. Я держу ритм.

Цицерон мог бы мной гордиться!

— Братья, я смотрю на вас и вижу перед собой лучший легион Рима…

Гипербола? Нет, правда.

Все‑таки жаль, что я сейчас себя не слышу.

Потому что, судя по их лицам, я сегодня в ударе. Я убедителен. Я — красноречив.

Смешно.

Надо же. Я умудрился пропустить собственную триумфаторскую речь.

— Дайте мне меч.

— Легат, — говорит рыжий, — ваши руки… они…

И замолкает.

Пальцы не слушаются. Гладий выпадает из моей руки и втыкается в землю.

Руку свело судорогой. Врешь, сволочь. Врешь! Левой рукой я обхватываю кисть и пытаюсь разогнуть пальцы. Бесполезно. Их свело так, что завязался узел. Часть пальцев размозжена ударом. Вот теперь я точно калека. Однорукий.

Смешно.

— Легат, не получится.

— Что? — мне снова приходится угадывать. Впрочем, я всегда могу прочитать по губам. Что еще мне остается?

Надо что‑то делать с изуродованной рукой. Как мне держать меч? Без пальцев?! Интересная задача. Я немного думаю, затем говорю:

— Привяжи его.

Центурион несколько мгновений смотрит на меня, моргает. Раз — другой… затем кивает. Понял. Приматывает несколькими слоями ремней.

— Крепче! Туже затягивай! Еще!

— Легат, — он пытается остановить меня. — Застой крови…

— Крепче, центурион! Крепче.

Все будет хорошо.

Даже если — не будет.

— Арминий! — кричу я, вызывая брата. — Арминий!

Вокруг ревет и шумит битва. Грохот железа, стук щитов. Выкрики, скрип кожи, крики ярости и боли. Стоны раненых. Последние вздохи умирающих…

Все здесь. Только я ничего не слышу.

Для меня вокруг — тишина.

— Арминий!

Мы пришли на север.

— Я здесь, Гай.

Мы встречаемся на ничейной земле.

Мы ведем переговоры.

Наедине.

— Думаешь, что знаешь римлян, варвар?! — говорю я. Арминия передергивает. — Ты видел нас только во время побед. Чтобы узнать римлян, нужно увидеть их во время поражения. Мы не самый умный, не самый храбрый народ… даже не самый отважный или воинственный. Но мы — самые упрямые.

Мы будем вставать с земли каждый раз, как нас на нее уронят.

До последнего человека.

Чтобы выиграть сегодня, тебе придется убить всех нас.

И все равно мы вернемся.

Смешно.

— Гай…

— У нас не было ни единого шанса, верно?

— У вас не было ни единого шанса, — повторяет он, словно эхо.

— Ты сам привел нас сюда, к этим склонам. Ты — великий вождь и великий полководец, Луций. Тебя будут помнить… ах, да. — Я усмехаюсь. Странно, что до сих эта мысль не приходила мне в голову. — Нет, тебя не будут. Помнить будут варвара Арминия.

Лицо Луция на мгновение застывает.

— Кажется, ты хотел остаться в веках, брат?

Серая грязь проваливается под ногами. Холодно.

Мы молчим. Капли дождя текут у меня лицу.

Я плачу по брату.

Нет, не плачу. Дождь плачет за меня.

— Просто отдай мне предмет, Гай, — говорит тот, кто когда‑то был моим братом. — Отдай Воробья. Все еще можно изменить.

Смешно.

— Что? — говорит он. — Ты мне возражаешь?

— Нет, брат. Я просто качаю головой.

— Гай, если ты сдашься… — увидев мое лицо, он замолкает.

— Ты сам меня учил, брат. Командир остается со своим легионом до конца.

Арминий морщится.

— Гай… подумай. Сейчас не время для красивых поз и героических жестов. Послушай, что я скажу… — и он начинает меня убеждать. Очень горячо, красноречиво, и, видимо, чертовски убедительно. Я не знаю.

Я говорю:

— Говори в другое ухо, пожалуйста. Я плохо слышу.

Арминий замолкает. Лицо его внезапно, на несколько мгновений, становится лицом Луция.

— Ох, Гай.

Это я слышу.

— Ничего, брат, — говорю я. — Прорвемся.

— Честь и слава! — говорю я хрипло. Поднимаю меч, привязанный к руке. У меня осталось не так много центурионов, поэтому я встаю на правый фланг, занимая место одного из них.

— Честь и слава! — орут легионеры. Мой Семнадцатый мать его так Морской Победоносный легион.

"Что должен делать легат?"

Командовать?

"Для этого у тебя есть центурионы".

Тит Волтумий и Эггин. Они стоят в призрачном строю — рядом, плечом к плечу — и кивают мне. Легат. Легат. А где‑то за их спинами улыбается мне легионер Виктор.

Мои центурионы.

— Тогда что?

Луций — мой брат Луций — тот самый, что сгорел в пламени погребального костра, улыбается сквозь огонь.

— Твой легион идет в атаку — ты стоишь, отступает — ты стоишь. Бежит или разгромлен — ты все равно стоишь. Умирает — ты стоишь и умираешь. Это твоя работа.

Некоторое время я молчу.

— Так в чем же смысл?

— Ты должен стоять и улыбаться. Как положено легату.

Мой умный старший брат.

Мой мертвый старший брат.

Я на мгновение закрываю глаза. Солнечный свет проникает через окна и ложится на пол комнаты. Мальчишеская рука с обгрызенными ногтями. В ней зажат…

"Смотри, Гай. Кузнечик".

Открываю. Поворачиваюсь к легиону, смотрю на своих "мулов".

— По манипулам, по центуриям — стройся! — орет за моей спиной центурион. — Смирно! Тишина! Слушай мою команду…

Арминий опускает на лицо серебряную маску римского кавалериста. С гладкого красивого лица смотрят на меня две черных дыры. Глаза маски.

Нет, это не мой брат.

Мой брат умер в германском лесу полтора месяца назад. Он умер как воин и гражданин Рима.

Так — было.

Иначе, будь мой брат жив, он стоял бы сейчас рядом со мной под сверкающим орлом Семнадцатого легиона.

В это я верю.

Да, кое‑что я все же знаю о своем брате.

— Легат, — кивает Арминий.

— Царь, — я киваю в ответ.

Мы расходимся. В разные стороны, как и положено смертельным врагам.

Я стою под орлом Семнадцатого мать его так Морского Победоносного легиона…

Я улыбаюсь.

"Я не знаю, как должны умирать старшие центурионы", сказал Тит Волтумий.

Сложное сделать — простым.

Ревущая толпа варваров идет на нас, бежит в едином жутком потоке, выкрикивая на ходу ритмичную боевую песнь.

Я поднимаю гладий, привязанный к искалеченной руке. Эх, будет потеха!

Я не знаю, как должны умирать последние легаты…

Но очень надеюсь: быстро.

В лавке темно и холодно. На столе — светит единственный огонек в красном масляном светильнике.

Ученик повертел в руках фигурку крошечной птички, пожал плечами. Бросил ее в ящик с другими украшениями. Ничего интересного. Это даже не серебро, похоже. Эти варвары хватают все подряд, а ты разбирайся.

Ученик — худощавый, невысокого роста юноша.

— Господин? — говорит он глухо, простуженным голосом.

— Собирай вещи, — торговец поправил черный завиток у виска. — Грузи повозку. Завтра мы уезжаем. Здесь нам больше нечего делать. За нас здесь все уже сделали…

Торговец огляделся. Лавка забита под завязку. Гора украшений и фалер, оберегов и серебряной посуды — все, скупленное у германцев по дешевке. Под конец цены упали так низко, что золото отдавали на вес, а серебро рубили ножами.

И часто вещи были в плохо отмытой крови.

Германцы — шумные и веселые. Часто пьяные. Кричали и хвастались, рассказывали взахлеб, как убивали римских солдат. Три римских легиона уничтожены. Просто не верится, торговец покачал головой. Говорят, по эту сторону Рения не осталось ни одного римлянина. Германия снова обрела свободу.