— Первое: свести всю конницу легионов в единую единицу, — говорит Нумоний. — Под единым командованием. Это даст нам необходимую мобильность и ударную мощь. Мы сможем противостоять их комариным укусам. Второе… — он медлит, затем продолжает: — повернуть легионы и вернуться по своим следам обратно, к летним лагерям.

— Что? — Вар поднимает брови. — Вернуться сейчас? Вот так? С поджатым хвостом?!

— Это будет лучше. Простите, пропретор, но это так.

— Великий Август…

— Великий Август далеко, а германцы близко.

Тяжелое молчание.

Я представляю, как акулы плывут вслед изуродованному штормом кораблю. И то одна, то другая, перевернувшись на спину — видно белесое брюхо — атакует, оставляя на веслах расщепленные следы зубов. Крак! Кракк!

«Думаешь, они слижут кровь у нас с пальцев?»

Очень сомневаюсь.

— Я согласен с легатом Валой.

Вар поднимает голову, смотрит на меня без выражения. Лицо обвисло на костях черепа, точно старый потрепанный плащ.

— Что?

— Нам нужно возвращаться.

В воздухе нарастает напряжение. Трибуны переглядываются.

— Гай Деметрий Целест, — говорит Вар медленно, словно забыл, как это делается. — Как вы смеете мне такое предлагать?

Он забыл добавить: уважаемый легат.

— Мы едва тащимся, пропретор. Если так пойдет и дальше, нам придется зимовать во владениях марсов.

— Есть и третий вариант, — вступает Нумоний.

— Какой?

— Если префект Арминий со своими когортами вернется, мы сможем продолжить движение. Ауксиларии прикроют наши фланги, позволят легионам не тратить время на разворачивание походной колонны в боевое построение. Мы увеличим скорость до двадцати миль в день. И рано или поздно гемам придется принять решительное сражение.

В котором легионы их раздавят.

Наше тело всегда испытывает боль. Не бывает такого, чтобы мы ее не испытывали. Жизнь — это боль. Удобство — не отсутствие боли. Это временное равновесие между приятными и неприятными ощущениями.

Равновесие между раздражением и… раздражением.

Смешно.

Наше тело, если перестает испытывать любой, хотя бы странный сигнал боли, начинает тревожиться. Тело начинает думать, что уже мертво.

Я хмыкаю.

Предпочитаю быть раздраженным, чем мертвым.

А сейчас я чувствую, как ноет в желудке — когда смотрю на то, как отряд наших всадников играет вперегонки с конными германцами. Их смешные желтые кони… Куда им до отличных испанских коней наших эквитов?

Вперед, эквиты!

Молодец, Метелл!

Они вырываются вперед. Мчатся, опережая гемов на половину стадия. И отрыв между эквитами и германцами все увеличивается…

— Метелл! — ликуют в рядах легиона. — Так их!

Молодой префект легионной конницы. Красавец и умница. Хвастун, щеголь, бабник, но — отличный наездник.

Его лошадь — прекрасная белая кобыла — мчится, словно выпущенная из лука. Мы видим, как за ней со всех сторон срываются в погоню конные германцы. Проклятье.

Но куда им? Все, что они могут сейчас видеть — спина Метелла и круп его лошади.

Метелл вырвался.

А значит, вести дойдут до адресата.

Только бы Арминий успел.

Брат, нам нужна твоя помощь…

Потому что легионы уже изнемогают.

— Легат?

Я говорю:

— Мой префект сумел прорваться.

Квинтилий Вар поднимает голову, лицо его вдруг оживает. Конечно, это выход.

— Он найдет Арминия?

— Думаю, да. Метелл — надежный человек. А три когорты — слишком большая сила, чтобы не затеряться просто так. Он их найдет. И приведет сюда.

Когда я отъезжаю от палатки, меня догоняет командир Восемнадцатого Галльского.

— Мы идем в западню, — говорит Нумоний. — Ты ведь это понимаешь, Гай?

— И?

— Теперь они нас погонят со своей земли. Мы захватчики, помнишь? — говорит Нумоний Вала.

Некоторое время я молчу. Захватчики — римские убийцы — убивать без жалости. Логическая цепочка.

— Нет, — говорю я. — Не помню.

Матросы начинают кричать.

Квинт поднял голову, ветер теребил светлые волосы на лбу. В его руках — письмо. Сверху появилась смуглая голова, совершенно разбойничья с виду.

— Что там?

— Акулы, префект.

Он выпрямился.

— Вижу.

Темные следы в воде. Пенные росчерки. Черные треугольники плавников.

— Приготовьте мясо.

Принесли ведра. Особая мясная вонь от них, Квинт прищурился. Выбрал ведро и погрузил руки, вытянул несколько кусков. Поднял. С кровавой вырезки стекали по предплечьям и падали вниз капли. На палубе осталась цепочка красных пятен.

Квинт размахнулся и швырнул кусок мяса далеко в море.

Он медленно пролетел по дуге и упал в воду. Плюх!

Либурна набирала ход.

Весла поднимались и опускались в волны под удары барабана. Белая пена захлестывала деревянные лопасти, вскипала.

Черные плавники резали лазурную гладь.

— Легат! Из леса выходят всадники. Похоже, в римских доспехах…

— Где?!

И вот — долгожданная помощь. Сюда идут германские союзники!

Наконец‑то.

Они все ближе. Спасены! Спасены, думают римляне. Ликуют, предвкушая поражение германцев. Арминий, Арминий идет нам на выручку!

— Арминий! Арминий идет нам на помощь! — кричит Тит Волтумий. — Метеллу все‑таки удалось. Теперь мы погоним гемов, как шавок.

Всадники приближаются. Уже можно рассмотреть алые вексиллы и зеленые щиты вспомогательных когорт.

Это германские когорты Арминия.

Помощь.

Интересно. Получается, брат провел свои когорты напрямую через лес, не по дороге…

Которая все равно забита нашим обозом.

— Отлично, — говорю я. — Теперь повеселимся.

Длинное, хищное тело выгнулось на узкой палубе между рядами гребцов. Зубы, острые как зубья, сомкнулись. Рядом с босой ногой префекта…

Квинт мгновенно отскочил — с хохотом.

Матросы закричали, зааплодировали. Им нравится их новый командир. Им нравится его бесстрашие. Им нравятся его причуды. Им нравится даже его рост.

Квинт, прозванный Гумилием, наклонил голову на плечо.

Длинные плавники акулы (не соврал грек), действительно похожи на крылья. Это акула, которая шла за либурной как на привязи — уже два дня.

— Гарс, — сказал Квинт. Центурион кивнул и бросил ему меч. Квинт легко поймал, наклонился…

С силой воткнул гладий в белесое брюхо. Акула забилась.

Пасть акулы раскрывалась, закрывалась… снова раскрывалась.

Огромные зубы в несколько рядов. Чудовищные. Острые.

И тут они швыряют это. Круглое.

Пока оно летит, я провожаю его взглядом. Круглое летит на фоне серого неба.

Круглое падает на землю, ударяется, отскакивает и подкатывается к ногам кобылы.

Останавливается.

Это голова Метелла.

Мертвые глаза смотрят на меня из‑под запекшихся век. Один глаз больше другого, словно даже после смерти префект конницы мне подмигивает.

«В другой раз получишь по шее»

«Да, легат».

Тишина.

И тут все сдвигается. Начинает двигаться на бешеной скорости, несется вскачь.

В рядах легионеров раздается полувой — полустон. Нарастающий, как волна.

Кобыла встает на дыбы и едва не сбрасывает трибуна к чертовой матери. На мгновение я вижу его лицо — белое, без кровинки.

Метелла, с которым я фехтовал на деревянных мечах, больше нет. Его убили. Наши союзники убили.

Я внезапно вижу перед собой лицо Арминия… Луция… Арминия…

Мой брат убил.

«Разве можно доверять варварам?»

— Семнадцатый! — ору я. — Морской! К бою!

Резкий, пугающий звук буцины разносится над легионами. К бою.

И все равно мы не успеваем перестроиться.