— Была?

Тит Волтумий пожимает плечами.

— А он пропал года два назад. Странно как‑то, словно испарился куда. Кто‑то утверждает, что его гемы убили. Другие — что Цербера зарезали в драке в лупанарии. А кто‑то видел, как он входил в священную рощу гемов… ну, это уж полная чушь. Там, мол, еще голубой огонь был… Враки, по — моему. Цербер был далеко не дурак. Он бы в рощу не сунулся. А центурион он был стоящий, жаль, если погиб.

Тит Волтумий говорит, не глядя на меня.

Я уже не слушаю.

Потому что игла в сердце снова шевельнулась.

К вечеру цари и посланники царей покинули деревню.

Они увезли с собой дочерей и сестер, бывших римских заложниц. Осталось только несколько девушек.

Тиуториг поковырял ногтем в зубах, сплюнул.

— Всеобщий заговор германских племен, значит? Свободная Германия? Интересно, интересно…

Серебряная маска повернулся:

— Слышу в твоих словах иронию.

— А я и не скрываю.

За серебряной маской хмыкнули.

— Вижу, что не скрываешь. Это мне в тебе и нравится. Так что ты об этом думаешь? На самом деле, без иронии?

— Всеобщий заговор? — Тиуториг почесал затылок искусственной рукой. — Звучит хорошо, но что из этого — правда?

Человек в серебряной маске поднял голову от карты. Деревянные орлы, изображающие римлян, и зубры, изображающие германцев.

— Ты не веришь, что возможен всеобщий союз?

Однорукий хмыкнул. Ярко — голубые глаза смотрели, не мигая.

— Верю. Но не верю, что среди этой толпы нет ни одного предателя.

Человек в серебряной маске выпрямился. За гладкой поверхностью серебра не разглядеть выражения лица, но, казалось, маска улыбается.

— А я надеюсь, что хотя бы один есть. Иначе все представление было напрасным.

Тиуториг расхохотался.

— Так вот чего ты добивался! А я‑то думал…

— Доносчики полезны. Они распространяют нужную информацию.

— А какой в них толк, если ты всем уже все сказал открытым текстом?

Серебряная маска покачал головой. Блики сместились — вправо, влево.

— Здесь были далеко не все племена.

— Не все?

— Для начала восстания достаточно трех — четырех племен. А дальше все пойдет гораздо веселее. Скоро остальные народы Германии присоединятся к нам. Но, конечно, при одном условии…

— Каком?

Тиуториг плавно переместился на другой край стола, перетек, словно расплавленный свинец. Взял в руки фигурку римского орла, хмыкнул. Очень похоже сделано. Гордый птенчик. Только свастики не хватает.

Серебряная маска повернулся, глаза — щелки смотрели на однорукого в упор.

— Что мы будем побеждать.

Гемы отхлынули. Семнадцатый Морской устоял.

«Мулы» переглянулись. Этот шум — далеко позади, на дороге. Где‑то в хвосте римской колонны. Это…

Легионер побледнел. Не может быть!

— Обоз, — сказал он. Слово прозвучало как гром среди ясного неба. Железное такое слово. Отточенное.

Словно топор палача, падающий на шею.

— Что?!

— Гемы взяли наш обоз.

Гул, крики, стоны, вопли — чудовищные звуки резни.

Некоторые легионеры развернулись и побежали к хвосту колонны. У них там жены… дети…

— Стоять! — заорали центурионы. — По местам! Приказа не было. Стоять, я сказал!

— Куда, солдат?! — старший центурион заступил бегущему дорогу.

Легионер замер, глаза — словно провалившиеся в череп.

— Там моя жена… и мои дети!

Тит Волтумий покачал головой. А внутри — чудовищный провал, пропасть, в которую летишь и даже кричать от ужаса не можешь. «Рыжая, рыжая». И при этом стараешься говорить правильные вещи.

И, главное, делать правильные вещи.

— Ты им так не поможешь, солдат.

Это правда. В затылке — озноб.

Это проклятая, проклятая, проклятая, к воронам правда!

«Мул» посмотрел на центуриона, задергался, не отпуская края плаща. Из глаз легионера выкатились слезы. Он начал вдруг сползать, оседать, цепляясь за руку Тита Волтумия. Ноги не держали.

Подбежал легат. Лицо перекошенное. «Жалеешь, небось, что не убил тогда этого Арминия?», подумал Тит. «И тебя он обвел вокруг пальца, Гай. И пропретора. Всех нас обвел. Вот тебе и варвар».

Рыжая, снова прихватило у сердца. Она в обозе.

Легионер посмотрел на Гая снизу и начал выть.

— Где всадники?! — кричит «мул». — Почему они…

— Отставить! — легат холоден и спокоен. — Там Девятнадцатый легион, они разберутся. А мы выступаем по команде.

Легионер воет. Раздирает себе щеки ногтями.

Как плакальщица на похоронах.

— Возьмите его, — приказал легат. — Префекта Эггина ко мне! Живо!

Девятнадцатый ведет бой. Он — в конце колонны, обоз на его попечении.

Германцы врубились между когортами Девятнадцатого легиона, вбили клин — и расширили, разломали, словно рычагом, железное тело легиона. Шестая когорта, охраняющая обоз, оказалась отрезана. А вместе с ней — жены легионеров и все припасы. Девятнадцатый Счастливый дрался на узком фронте, стиснутый с двух сторон лесами и болотом, а на головы его «мулов» без остановки летели камни и копья.

Варваров тысячи. Похоже, они собрались сюда со всей Германии.

Марсы и ангриварии, херуски и бруктеры, лангобарды и фризы, трементины и герарии.

Все вдруг неожиданно и дружно ненавидят римлян!

Среди полуголых германцев бьются бритые и коротко стриженные гемы в римских лориках. С римскими же гладиями, пилумами и зелеными щитами вспомогательных когорт. В дешевых бронзовых шлемах, которые положены солдатам второго сорта.

Бой идет до остервенения.

Несмотря на огромные потери, Девятнадцатый Счастливый выжимает гемов из узкого горлышка. Еще немного и…

Мы идем по Африке.

Мы идем по Галлии.

Мы — идем.

Внезапно строй римлян прогибается. Глухие удары. Крики и вой. Во фланг наступающей центурии врезался новый отряд варваров. Гигант — германец с молотом разносит строй — одним ударом убивая по два — три человека, проламывая щиты и доспехи. Он невероятно, чудовищно силен. Люди такими не бывают.

Рет Септимий, оптион Девятнадцатого Счастливого, орет и колет, колет и орет. Это работа. Горло уже хрипит так, что слова вылетают оцарапанными.

— Баррраа! — гремит над лесом.

Гемы наседают. Кричат, накручивая себя, и лезут на стену щитов. Для них война — развлечение и показуха, для римлян — тяжелый труд. Но мы делаем свое дело. И делаем его хорошо.

«И это, к воронам, наш обоз!»

Септимий колет.

Внезапно в оптиона словно плеснули кипятком — левая щека горит. И мокрая. Септимий дергается, с края шлема падают красные капли. Кап, кап. Германцы взрываются криком. И легионеры тоже кричат — но по — другому. В ужасе. Оглушенный, оптион падает на колено. Рядом валится тело в лорике — и с чем‑то непонятным вместо головы. Жуткое месиво. Точно голову легионера расплющили вместе со шлемом.

Септимий моргает. Начинает подниматься… Ничего, сейчас мы все исправим. Во всем разберемся…

— Рет, осторожней! — кричат ему.

Прежде чем умереть, оптион поднимает взгляд и видит гиганта — германца с оплывшим, бессмысленным лицом. Из уголка рта сползает ниточка слюны.

Молот взлетает…

У гиганта — глаза разного цвета. Зеленый и голубой. Они едва заметно косят.

Молот опускается.

Нет ничего хуже, чем ждать.

Легионы молча стоят. Звуки боя почти стихают.

Внезапно ряды солдат начинают расступаться — без всякой команды. Образуется широкий коридор, словно дорога почета для триумфатора. Тишина.

Невысокая фигурка в лохмотьях — бредет по коридору. Женщина. Судя по всему, италийка или гречанка.

Женщина говорит:

— Где мне найти мою девочку?

Безумие в ее глазах. Серый опрокинутый мир с выпущенными кишками и запекшейся в детских волосах кровью.

Легионеры молчат. Отводят глаза.

— Вы не видели мою девочку? — спрашивает женщина. Ей не отвечают. Застывают молчаливой стеной.