– Мы не должны слушать музыку, пока Гиффорд ждет, – сказала она– Пока она лежит здесь, нам нельзя включать радио или играть на пианино.

– И все-таки, Майкл, что сказал тебе дядюшка Джулиен? – В голосе Пирса звучало обычное обезоруживающее простодушие. Ни малейшей насмешки. Ему и в самом деле было интересно, что ответит Майкл.

– Вам, Мэйфейрам, нечего волноваться, – последовал ответ. – У нас еще есть время. И я скоро узнаю, что нужно делать.

– Завидую вашей уверенности и осведомленности, – заметил Гамильтон Мэйфейр. – Лично я понятия не имею о том, что происходит.

– Хватит об этом, – отрезала Мона.

– Нам следует соблюдать тишину, – впервые подала голос сиделка. – Не забывайте, вполне возможно, доктор Мэйфейр слышит все, что мы говорим. – Сиделка энергично тряхнула головой, как бы призывая всех к вниманию. – Поэтому, сами понимаете, не стоит говорить ничего… что может ее встревожить.

Вторая сиделка, устроившись за маленьким столиком красного дерева и скрестив полные ноги в туго натянутых белых чулках, что-то быстро писала, не поднимая головы.

– Ты не голоден, Майкл? – участливо спросил Пирс.

– Нет, сынок. Спасибо.

– А я просто умираю с голоду, – заявила Мона. – Пирс, давай спустимся вниз, раздобудем что-нибудь поесть. Майкл, мы скоро вернемся.

– Обязательно возвращайтесь, – откликнулся Майкл. – Господи, Мона, ты, наверное, валишься с ног от усталости. Я ведь только сегодня узнал, что твоей мамы больше нет. Поверь, мне очень, очень жаль.

– Все в порядке, – проронила Мона.

У нее вновь возникло неодолимое желание поцеловать Майкла. Сказать, что весь день она не появлялась здесь лишь из-за того, что произошло между ними тогда. Объяснить, как трудно ей было заставить себя приехать в этот дом, войти в комнату, где Роуан лежит без чувств и движения. А еще заверить, что она никогда не сделала бы того, что сделала, знай она только, что Роуан вернется так скоро и в таком состоянии. Если бы можно было предугадать…

– Детка, я догадываюсь, о чем ты хочешь поговорить, – с улыбкой сказал он, словно прочитав ее мысли. – Поверь, то, что произошло, ее сейчас ничуть не волнует. Так что не переживай.

Мона кивнула, и по губам ее скользнула присущая только ей мимолетная улыбка.

Прежде чем она успела выйти за дверь, Майкл снова закурил. Услышав щелчок зажигалки, обе сиделки устремили на него полные укора взоры.

– Оставьте его в покое! – прежде чем они успели сказать хоть слово, вступился Гамильтон Мэйфейр.

– Пусть курит! – подхватила Магдален.

Сиделки переглянулись с выражением полного недоумения. «Неужели в больнице не нашлось более сообразительных сиделок?» – с досадой подумала Мона.

– Вы хотели перекусить, – мягко напомнила Магдален.

Мона кивнула и вслед за Пирсом вышла на лестницу.

В столовой важно восседал очень старый священник.

Должно быть, то был Тимоти Мэйфейр из Вашингтона. В безупречно чистой рубашке с крахмальным белым воротничком и строгом черном костюме он выглядел живым воплощением традиций. Проходя мимо, они с Пирсом услышали, как священник громким шепотом сказал сидевшей рядом женщине:

– Вы видите, она умирает… а никакой грозы нет! В первый раз в подобном случае не будет грозы.

Разговор с Эроном явно не клеился. Они втроем стояли на лужайке перед домом. Возможно, впоследствии он сочтет этот день самым худшим в своей жизни, вертелось в голове у Юрия. В поисках Эрона они со Столовым сбились с ног. Лишь вечером им удалось отыскать его – в этом огромном розовом особняке, мимо которого со скрежетом проносятся трамваи. В доме, полном плачущих людей. Весь день Столов не отходил от Юрия ни на шаг, не дав тому ни минуты отдыха от своего властного и подавляющего присутствия. К тому же Столов говорил почти без умолку. Он беспрестанно сыпал какими-то бессмысленными фразами по пути из отеля к особняку Мэйфейров на Первой улице и потом в другую часть города, на Амелия-стрит, к этому дому.

Внутри они обнаружили несколько десятков плачущих людей. Некоторые из них рыдали и завывали, как цыгане на похоронах. Многие пили. Целые группы толпились на улице, курили и разговаривали. В доме царила атмосфера возбуждения и тревоги. Все явно чего-то ожидали.

Однако никаких покойников в доме не было. Юрий узнал, что прах одной из усопших уже вмурован в стену, а другие находятся в холодильной камере клиники, расположенной неподалеку. Все эти люди собрались сюда не для того, чтобы скорбеть, – они собрались в поисках спасения. Так в прежние времена крестьяне искали защиты от врагов в стенах крепости или замка. Впрочем, среди предков этих людей никогда не было крестьян.

Эрон, в отличие от всех прочих, казался абсолютно спокойным. Учитывая сложившиеся обстоятельства, выглядел он неплохо – таким же бодрым и крепким, как и во время последней встречи с Юрием. Благоприятное впечатление подтверждал свежий цвет лица, выражение которого становилось все более суровым и подозрительным, пока он слушал Столова. Похоже, Эрон здесь помолодел, отметил про себя Юрий. По крайней мере, сейчас он походил не на престарелого книжного червя, а на энергичного пожилого джентльмена. Его седые длинные волосы, казалось, стали гуще и вились эффектными кудрями. Глаза оживленно блестели. Все печальные события, произошедшие здесь, ничуть не состарили Эрона. Напротив, переживания пошли ему на пользу.

В начале их беседы Эрон придерживался непроницаемого холодного тона. Но сейчас он с трудом сдерживал охвативший его гнев. Юрий чувствовал это, потому что слишком хорошо знал Эрона.

Возможно, Столов тоже ощутил ярость, овладевшую Эроном. Так или иначе, он не подал виду и продолжал без устали работать языком, пытаясь переубедить обоих своих собеседников.

Все трое стояли на аккуратно подстриженной лужайке, под деревом, которое, по словам Эрона, называлось магнолией. Никаких цветов на нем не оказалось – как видно, еще не пришло время, – но листья у дерева были удивительные: огромные, твердые, блестящие.

А Столов говорил и говорил, и негромкий его голос звучал веско, убедительно и проникновенно. Однако глаза Эрона упорно оставались холодными и непроницаемыми, как два куска серого гранита. В этих глазах абсолютно ничего не отражалось. Они не выдавали никаких чувств – кроме нарастающей ярости. Эрон посмотрел на Юрия. Юрий тут же метнул многозначительный взгляд на Столова – стремительный, как вспышка молнии.

Эрон вновь уставился на говорившего. Столов не глядел в сторону Юрия и не заметил его взгляда. Все его внимание было приковано к Эрону, именно над ним он хотел одержать победу.

– Если вы не хотите уезжать прямо сейчас, вы должны непременно сделать это завтра, – заявил Столов.

Эрон ничего не ответил.

Столов по крайней мере два раза объяснил ему все причины, делавшие отъезд необходимым, однако Эрон молчал. На крыльцо вышла красивая пожилая женщина с гладко зачесанными седыми волосами. Она позвала Эрона. Он помахал рукой в знак того, что сейчас идет. Потом взглянул на Столова.

– Господи боже, да не молчите вы все время, – взмолился Столов. – Скажите что-нибудь. Мы знаем, вам пришлось нелегко. Возвращайтесь домой, в Лондон. Вы заслужили отдых.

Столов избрал неверную тактику, подумал Юрий. Он говорит совсем не те слова. И ведет себя совершенно не так, как надо.

– Вы правы, – пробурчал Эрон себе под нос.

– Что? – не понял Столов.

– Мне действительно пришлось нелегко. Но я никуда не поеду, Эрик. Рад, что мы с вами наконец познакомились. Поверьте, я не собираюсь внушать вам принципы неповиновения. Вы прибыли сюда, чтобы выполнить приказ, и пытаетесь выполнить его во что бы то ни стало. Но я никуда не поеду. Юрий, а что намерены делать вы?

– Вопрос с Юрием уже решен, Эрон, – поспешно вмешался Столов. – Он уже…

– Разумеется, я останусь, – перебил его Юрий. – Ведь я приехал сюда ради вас.

– Где вы остановились, Эрик? – спросил Эрон. – В отеле «Поншатрен», где и все мы?