Спокойствие начало покидать ее, толь­ко когда Далглиш принялся неторопливо задавать вопросы, касающиеся помолвки ее сына. Но и тут – скорее раздражение, чем страх изменили ее голос. Далглиш пони­мал, что вежливые извинения, которыми он предварял обычно щекотливые вопро­сы, не сработают, уж лучше прямые воп­росы. И он спросил в лоб:

– Как вы отнеслись, мадам, к помол­вке мисс Джапп и вашего сына?

– Это вряд ли продлилось бы долго так что не стоит употреблять столь определенное слово. Меня удивляет, что вы тратите время на такие вопросы, инспектор. Вы и сами должны понимать – крайне не­одобрительно.

Что ж, она вполне откровенна, поду­мал Далглиш. Но что еще она могла ска­зать? Вряд ли кто-то поверил бы, что она обрадовалась этой помолвке.

– Даже если ее чувство к вашему сыну было искренним?

– Я готова отдать ей должное – она при­творилась, причем вполне убедительно что она искренна. Но какое это имеет значе­ние? У них ничего общего. Ему пришлось бы воспитывать чужого ребенка. Это испортило бы ему карьеру, а через год они вознена­видели бы друг друга. Да и с чего бы им ужиться? Ни одна девушка с характером не допустит, чтобы к ней относились с высо­комерием, а у Салли характерец дай боже хотя она предпочитает не показывать его. К тому же не понимаю, на какие деньги они бы жили. У Стивена – жалкие заработки. Конечно же, я не одобрила эту так называемую помолвку. А вы бы пожелали такого брака собственному сыну?

На какое-то мгновение Далглишу пока­залось, что она знает. Обычный, почти банальный аргумент, к которому прибегла бы любая мать, попавшая в аналогичную ситуацию. Вряд ли она могла представить себе, какой эффект произведут ее слова. Интересно, что бы она сказала, если бы он ответил: «У меня нет сына. Мой сын и его мать умерли через три часа после того, как он появился на свет. У меня нет сына, который мог бы жениться – сделав удач­ный или неудачный выбор»? Он предста­вил себе, как это покоробило бы миссис Макси – докучать ей откровенничанием в подобные минуты, ведь горе его – давнее, личное, не имеющее ровным счетом ника­кого отношения к случившемуся. Он быс­тро ответил:

– Нет, я тоже бы не хотел. Простите, что отнял у вас сколько времени, задавая вам вопросы на такую личную тему. Но вы, без сомнения, понимаете ее важность.

– Естественно. С вашей точки зрения, в ней заключен мотив преступления для нескольких людей, в том числе и для меня. Но ради того, чтобы избежать какого-ли­бо осложнения, не совершают убийства. Я согласна, я готова была на все, чтобы помешать этому браку. Собиралась на сле­дующий день переговорить со Стивеном. Не сомневаюсь, мы смогли бы сделать что-нибудь для Салли, не принимая ее в лоно нашей семьи. Надо ограничивать притязания та­кого сорта людей.

Внезапная горечь, прозвучавшая в пос­леднем предложении, отвлекла даже сер­жанта Мартина – он перестал автоматически строчить и поднял голову. Но если миссис Макси поняла, что сказала слишком мно­го, она не усугубила своей ошибки, ска­зав еще больше. Точно акварельная картинка, рекламирующая туалетную воду или мыло, подумал Далглиш. Даже низкая ваза с цветами на письменном столе, словно поставленная между ними ловкой рукой фотографа, под­черкивала ее аристократизм. «Портрет ан­глийской леди в домашней обстановке, – подумал он. – Интересно, во что она пре­вратится, попав в лапы шефа, если дело дойдет до этого, или попав в лапы присяж­ных?» Даже его воображение, привыкшее находить злой умысел в самых неожидан­ных местах, в том числе и в аристократи­ческих кругах, не могло с легкостью совместить миссис Макси и убийство. Но ее после­дние слова говорили сами за себя.

Он решил на время оставить тему же­нитьбы и сосредоточился на других аспек­тах доследования. Снова он перешел к об­суждению вечернего горячего питья. Пере­путать кружки было невозможно. Кружка из веджвудского голубого фарфора, найденная у постели Салли, принадлежала Деборе Рискоу. Молоко оставили на плите. Печь была с массивными боковыми плитами, топилась углем. Кастрюльку с молоком ос­тавили на одной из них – тут оно вскипеть не могла. Если бы кто из домочадцев захо­тел вскипятить молоко, он подвинул бы ее на конфорку, а потом снова сдвинул бы вбок. На подносе стояли только кружки и чашки для гостей. Миссис Макси не мог­ла сказать, что обычно пили на ночь Сал­ли или миссис Балтитафт, но, без сомне­ния, никто из ее семьи какао не пил. Шо­колад они тоже не любили.

– И вот что получается, – сказал Дал­глиш. – Если, как я сейчас полагаю, эпикриз покажет, что мисс Джапп приняла нарко­тик, а анализ какао-покажет, что нарко­тик был в ее последнем ночном питье, тогда перед нами два варианта. Либо она сама приняла снотворное, может, без всякой дурной мысли, просто чтобы заснуть пос­ле волнений дня. Или же кто-то другой дал ей наркотик; причину, побудившую его сделать это, мы должны установить, но догадать­ся нетрудно. Мисс Джапп, всем известно, была сильной, молодой женщиной. Если это преступление замышлялось заранее, ее убийца должен был подумать, как он – или она – попадет в дом и убьет девушку без лишнего шума. Дать ей снотворное – самый легкий путь. А это означает, что убий­ца знаком с обычаем обитателей дома пить что-нибудь на ночь и знал, где хранятся таблетки. Я думаю, любой член вашего се­мейства или любой гость знает об этом ри­туале.

– Но в таком случае он также знает, что веджвудская кружка принадлежит моей дочери. Вы убеждены, инспектор, что нар­котик предназначался для Салли?

– Не совсем. Но я убежден, что убийца не спутал шею мисс Джапп с шеей мис­сис Рискоу. Давайте пока что сойдемся на том, что наркотик был предназначен мисс Джапп. Его могли положить в каст­рюльку с молоком или в саму кружку вед-жвудского фарфора до того, как было при­готовлено питье, или после, а также в банку с какао или в сахар. Вы и мисс Бауэрз налили себе молока из одной и той же ка­стрюли, положили сахару из одной и той же сахарницы со стола, и никаких послед­ствий не было. Не думаю, чтобы нарко­тик положили в пустую кружку. Таблет­ка коричневатая, и сквозь голубой фар­фор ее легко было бы заметить. Остается два варианта. Или ее растолкли в сухое какао, или же бросили в горячий напи­ток вскоре после того, как мисс Джапп приготовила его, но до того, как она его стала пить.

– Не думаю, что последнее возможно, инспектор. Миссис Балтитафт всегда гото­вит горячее молоко в десять вечера. При­близительно двадцать минут спустя мы увидели, как Салли несет свою кружку к себе.

– Кто это «мы», миссис Макси?

– Доктор Эппс, мисс Лидделл и я; я поднялась с мисс Лидделл наверх, чтобы взять ее пальто. Когда мы вернулись в холл, к нам присоединился доктор Эппс, кото­рый вышел из кабинета. Пока мы там сто­яли, Салли вышла из той половины дома, где у нас кухня, и стала подниматься по главной лестнице с веджвудской кружкой на блюдце. Она была в пижаме и халате. Мы все увидели ее, но никто не заговорил с ней. Мисс Лидделл и доктор Эппс тот­час же ушли.

– Мисс Джапп всегда поднималась по этой лестнице?

– Нет, черная лестница ведет из кухни прямо в ее комнату. Это было намеренно.

– Хотя она не могла знать, что встре­тит кого-нибудь в холле.

– Я думаю, не могла.

– Вы говорите, что заметили, что мисс Джапп несет кружку миссис Рискоу. Вы сказали об этом кому-нибудь из ваших гос­тей или сделали мисс Джапп замечание?

Миссис Макси чуть заметно улыбну­лась. Во второй раз она выпустила свои коготки.

– Какие у вас старомодные понятия, инспектор! Вы что, думали, я вырву у нее эту кружку к изумлению моих гостей и к радости самой Салли? Каким уродливым и страшным предстает перед вами мир!

Далглиш оценил глубину иронии. Но ему хотелось убедиться, что его свидетельницу можно спровоцировать.

– Что произошло после того, как мисс Лидделл и доктор Эппс ушли?

– Я пошла в кабинет с Кэтрин Бау-эрз, где мы привели в порядок бумаги и спрятали в сейф мешочки с деньгами. Потом пошли на кухню и приготовили себе питье. Я налила горячего молока, а мисс Бауэрз – шоколадный напиток. Она лю­бит очень сладкий и насыпала себе саха­ра. Мы отнесли питье в гардеробную, ко­торая рядом с комнатой мужа, я там но­чую, когда дежурю подле него. Мы про­вели, по-моему, минут двадцать вместе. Потом она пожелала мне спокойной ночи и ушла.