Миссис Макси не нашлась что ответить. Она была больше осведомлена в правилах усыновления ребенка, чем сэр Рейнольд, и не была уверена, что он самая подходя­щая кандидатура на роль родителя. Если Джимми будут усыновлять, учитывая тра­гические события, окажется много желаю­щих. Она вот тоже беспокоится о будущем ребенка. Правда, она об этом не сказала, ограничилась замечанием, что родственники Салли могут усыновить мальчика, и, пока не станут известны их намерения, нельзя предпринимать никаких шагов. Не исклю­чено даже, что найдут его отца. Сэр Рей­нольд поднял миссис Макси на смех – ка­кой там отец, но дал обещание ничего не делать второпях. Еще раз постращав ее ма­ньяками-убийцами, он положил трубку. Вот уж поистине второго такого болвана, как сэр Рейнольд, во всей округе не сыщешь, подумала миссис Макси, и с чего это у него душа стала болеть за Джимми?!

Она со вздохом положила трубку и за­нялась дневной почтой. С полдюжины пи­сем было от друзей, которые, испытывая некую неловкость, выражали свое сочувствие и приглашали отужинать, подтверждая тем самым уверенность в невиновности Макси. Миссис Макси эта поддержка скорее раз­веселила, чем вселила бодрость. Следую­щие три конверта надписаны были незна­комым почерком, она нехотя вскрыла их. Может, лучше бьшо бы сжечь их, не вскры­вая, но кто знает, что там. Так ведь мож­но пропустить важное сообщение. К тому же мужественной женщине не следует бо­яться неприятностей, а Элеонора Макси была женщиной храброго десятка. Но в первых двух письмах не было ничего такого уж неприятного. Одно даже было ободряющим. Оно состояло из трех коротких, отпечатанных на машинке текстов, еще на нем в непо­нятном соседстве красовались малиновки и розочки, к письму также было присо­вокуплено, что претерпевший до конца спасется[14].

В письме также содержался призыв со­действовать тому, чтобы эта благая весть была услышана, а потому тексты следовало пе­реписать и раздать попавшим в беду друзь­ям. Большинство друзей миссис Макси де­лились с ней своими горестями, и все-таки она выбросила письмо в мусорную корзи­ну не без угрызений совести. Следующее письмо бьшо запечатано в конверт, пахну­щий сиренью, оно бьшо от некой леди, которая сообщала о своих способностях эк­страсенса и готова была за денежное воз­награждение провести сеанс, во время ко­торого придет Салли и скажет имя убий­цы. Она была уверена, что сообщение Салли вполне устроит семейство Макси, другими словами, автор письма полагал, что они не знают, кто убийца. На следующем посла­нии была отметка местного почтового от­деления, оно сообщало буквально следую­щее: «Тебе мало было, что ты изводила ее до смерти непосильной работой, грязная убий­ца!» Миссис Макси внимательно разгляде­ла почерк, но не припомнила, видела ли она его раньше. Почтовый штамп говорил сам за себя, она поняла, откуда эти угро­зы. И решила пойти в деревню за покуп­ками.

В маленькой деревенской лавочке было более людно, чем обычно, и по тому, как смолк разговор, когда она вошла, она не сомневалась, о чем тут судачили. Тут были миссис Нельсон, мисс Поллак, старик Саймон с фермы «У плотины», которого считали самым старым в округе, в силу чего он полагал, что имеет все основания не следить за собой, одна-две женщины с соседних ферм, их лица и характеры, если они обладали таковыми, были ей совсем незнакомы. В ответ на ее приветствие собравшиеся про­бормотали: «Доброе утро», а мисс Поллак даже добавила: «Сегодня опять чудесный день, не правда ли?», и тут же, глянув торопли­во в прейскурант, спрятала вдруг вспыхнувшее лицо за коробками с сухим завтраком. Мистер Уилсон оторвался от своих счетов – он пока что как бы оставался за кулисами – и вы­шел, как обычно, само почтение, лично обслужить миссис Макси. Высокий, тощий, он смахивал на мертвеца, а на лице его за­печатлено было такое отчаяние, что трудно было поверить, что он вовсе не на краю разорения, а владелец вполне процветаю­щей деревенской лавки. До его ушей обычно доходило куда больше сплетен, чем до чьих-нибудь еще в округе, но сам он так редко излагал свое мнение, что его сентенции всегда слушали с величайшим почтением и непре­менно запоминали. Пока что он хранил молчание по поводу Салли Джапп, но это не означало, что он считает тему недостойной внимания; быть может, это он перед ли­цом внезапной смерти почтительно смолк. Ясно было, рано или поздно Уилсон вы­несет свой приговор, и в округе все очень удивятся, если приговор, вынесенный по­зднее по всей процедуре именем Закона, окажется иным. Он молча выслушал мис­сис Макси и начал обслуживать ее – свое­го самого почетного покупателя, а жен­щины стайками, невнятно попрощавшись, выползали или, скорее, выметались из лавки. Когда они ушли, Уилсон, оглядевшись с заговорщицким видом, воздел свои во­дянистые глазки к небу, словно ища бла­гословения Господа, потом перегнулся че­рез прилавок к миссис Макси.

– Дерек Пуллен, – сказал он. – Вот кто.

– Боюсь, я не понимаю, мистер Уилсон, о чем вы. – Миссис Макси не лукави­ла. Она могла бы добавить, что и особенно­го желания у нее нет стараться понять его.

– Я ничего не говорил, предупреждаю вас, мэм. Пусть полицейские сами свое дело делают. Но если они станут вам докучать в Мартингейле, спросите их, где прошлой субботней ночью пропадал Дерек Пуллен. Спросите их об этом. Он проходил здесь около двенадцати ночи. Сам видел его из окна спальни.

И Уилсон с довольным видом челове­ка, приведшего окончательный, не подле­жащий сомнению довод, выпрямился и в совершенно ином расположении духа при­нялся заполнять и подсчитывать счет мис­сис Макси. Она понимала, ей следует ска­зать, что любое свидетельство, которым он располагает или полагает, что располага­ет, он должен сообщить полиции, но она не могла заставить себя сказать это. Она вспом­нила, каким она видела Дерека Пуллена в последний раз – тщедушный, прыщеватый, в костюме, купленном в магазине уценен­ных товаров, и дешевеньких ботинках. Его мать была членом «Женского института»[15], а отец работал на одной из ферм сэра Рей­нольда, на той, что побольше. Нет, это слишком глупо и несправедливо. Если Уилсон не станет держать язык за зубами, у Пулленов еще до наступления темноты появятся полицейские, и шут их знает, что они там разнюхают. Мальчишка робкий, из него последние мозги вытряхнут, если они у не­го вообще-то есть. Потом миссис Макси вспомнила, что кто-то был в комнате Салли той ночью. Должно быть, Дерек Пуллен. Если она хочет спасти Мартингейл от дальнейших мучений, ей надо держать­ся тверже.

– Коли вы располагаете информаци­ей, мистер Уилсон, – сказала она, – думаю, вам надо сообщить ее инспектору Далглишу. Однако следует помнить: вы можете причинить вред очень многим не­винным людям, выдвигая такого рода об­винения.

Уилсон принял этот мягкий упрек с ве­личайшим удовлетворением, точно он был тем единственным подтверждением, что было необходимо для его версии. – Он, очевидно, сказал все, что хотел, предмет исчерпал себя.

– Четыре, пять, девять, десять, один фунт один шиллинг. Всего один фунт шестнадцать шиллингов и два пенса, мэм, пропел он.

Миссис Макси расплатилась.

Тем временем Далглиш допрашивал в кабинете Джонни Уилкокса, неряшливо­го двенадцатилетнего коротышку. Он по­явился в Мартингейле со словами, что его прислал священник к инспектору по очень важному делу. Далглиш принял его с под­черкнутой учтивостью, предложил сесть поудобнее и все подробно рассказать. Он говорил ясно и связно, Далглишу такого интригующего показания еще не довелось услышать.

Оказывается, Джонни со своими соуче­никами из воскресной школы должен был помогать разливать чай и мыть посуду. К этому поручению он отнесся так, как всегда относятся мальчишки к домашним де­лам, – как к чему-то унизительному и, от­кровенно говоря, не очень-то веселому. Прав­да, потом обещали накормить до отвала ос­татками с праздничного стола; эти чаепи­тия пользовались всегда популярностью: в прошлом году прискакали несколько охот­ников помочь и поесть на дармовщину, раз­делив жалкую добычу с теми, кто потел целый день, только помощь их никому уже не была нужна.