— Плохая компания?

Она кивнула.

— Он попал в историю. Вся его компания влипла. Когда это случилось, я была страшно удивлена. Я не могла руководить им и наказывать тоже не могла. Иногда… — Клэр вздохнула. — Иногда мне кажется, что я окончательно его потеряла.

Березовое полено исчезло, рассыпавшись тлеющими угольками. Языки огня сначала взметнулись, а потом медленно сползли к золе.

— Мне пришлось принимать кардинальные меры, — продолжила она. — Это был мой последний шанс вернуть свое влияние. Через год-два он бы стал слишком взрослым для этого. И слишком сильным.

— И как, получилось?

— Вы хотите знать, кончились ли на этом наши неприятности? Конечно, нет. Вместо этого появились новые проблемы. Этот скрипучий старый дом. Медицинская практика, которая, судя по всему, загибается.

— Разве здесь не нужен доктор?

— У них был городской врач. Старый доктор Помрой, который умер прошлой зимой. Похоже, они не хотят видеть во мне даже его заместительницу.

— Должно пройти время, Клэр.

— Прошло уже восемь месяцев, а мне так и не удалось покрыть свои расходы. Какой-то злопыхатель рассылает анонимные письма моим пациентам. Отпугивает их. — Она посмотрела на бутылку бренди и, подумав: «Да и черт с ним!» — налила себе еще. — В общем, из огня да в полымя.

— Тогда почему вы остаетесь здесь?

— Потому что надеюсь: все изменится к лучшему. Пройдет зима, снова наступит лето, и мы станем счастливее. Есть такая мечта.

А ведь именно мечта заставляет нас жить дальше. — Отхлебнув бренди, она с удовольствием отметила про себя, что очертания огня в камине немного потеряли резкость.

— И о чем же вы мечтаете?

— О том, что мой сын когда-нибудь будет любить меня так, как прежде.

— Вы говорите так, будто у вас есть сомнения на этот счет. Вздохнув, она снова поднесла бокал к губам.

— Быть матерью — значит постоянно сомневаться.

Лежа в кровати, Амелия слышала звуки пощечин, доносившиеся из материнской спальни; она улавливала также сдавленные рыдания, всхлипывания и злобное бурчание, перемежавшее удары.

«Тупая сучка. Не смей идти против моей воли! Слышала? Слышала?»

Амелия с горечью думала о том, чем можно помочь, и о том, что она уже пробовала сделать. Так ничего и не подействовало. Дважды она звонила в полицию; дважды Джека забирали в участок, но через несколько дней он возвращался, и мама принимала его обратно. Все без толку. Грейс слишком слаба. Она боится остаться одна.

«Я никогда, никогда не допущу, чтобы мужчине, который ударил меня, все сошло с рук».

Она заткнула уши и накрылась одеялом с головой.

Прислушиваясь к звукам ударов, Джей-Ди чувствовал, как нарастает в нем возбуждение. Да, папа, так и надо с ними. Ты всегда так говорил. Твердая рука держит баб в узде. Придвинувшись поближе к стене, он прижался ухом к штукатурке. Отцовская кровать стояла прямо по ту сторону стены. Почти каждую ночь Джей-Ди прижимался к стене, прислушиваясь к ритмичным поскрипываниям отцовской кровати и живо представляя себе, что происходит в соседней комнате. Папа особенный, не похожий ни на кого, и, хотя Джей-Ди его побаивался, все равно считал своим кумиром. У него вызывало восхищение то, как Джек управлял домашними, не позволяя женщинам заноситься и показывать свой норов. Именно так учит Великая книга, всегда говорил Джек, мужчина — хозяин и защитник дома. Это разумно. Мужчина крупнее, сильнее; разумеется, ему и быть главным.

Удары стихли, и теперь слышалось лишь поскрипывание кровати, ходившей ходуном вверх-вниз. Этим всегда все и заканчивалось. Небольшая выволочка, а потом старый добрый способ примирения. Джей-Ди возбуждался все сильнее и сильнее, и боль в паху становилась невыносимой.

Он встал и на ощупь прошел мимо кровати Эдди к двери. Эдди крепко спал, дубина. Стыдно иметь брата-размазню. Джей-Ди вышел в коридор и направился в сторону ванной.

На полпути он остановился у закрытой двери, за которой располагалась комната сводной сестры. Он припал ухом к двери, задаваясь вопросом: спит ли Амелия или тоже слушает, как скрипит кровать родителей? Аппетитная малышка Амелия, недотрога. Они живут под одной крышей. Так близко, что Джей-Ди почти слышит ее дыхание, ощущает девичьи ароматы, сквозящие из-под двери. Он подергал ручку и обнаружил, что дверь заперта. Она всегда запирала свою дверь, с той самой ночи, когда он впервые прокрался к ней в комнату, чтобы посмотреть на то, как она спит; она проснулась, когда Джей-Ди принялся расстегивать ее пижаму. Маленькая задира начала кричать, и отец ввалился в комнату с ружьем наперевес, готовый снести голову незваному гостю.

Когда женский визг стих и Джей-Ди прошмыгнул обратно к себе, он услышал голос отца: «Мальчик всегда был лунатиком. Он не соображал, что творит». Джей-Ди вздохнул с облегчением, решив, что пронесло. Но потом отец зашел к нему в комнату и так ударил по лицу, что у него искры посыпались из глаз.

На следующий день в дверь Амелии вставили замок.

Джей-Ди закрыл глаза и почувствовал, как выступили капельки пота над верхней губой, стоило ему представить соблазнительную сестричку, которая лежала в постели, раскинув руки. Он вспомнил ее ноги — такими, как видел их летом, — длинные и загорелые, в белых шортах, оттенявших золотистый цвет бедер. Теперь пот выступил на лбу и ладонях. Он почувствовал, как сильно бьется сердце. Его чувства обострились настолько, что он ощущал звенящую тишину ночи, в которой с электрическими разрядами объединялись и сталкивались энергетические поля.

Он никогда не чувствовал себя таким сильным.

Джей-Ди снова схватился за дверную ручку, и неподатливость вдруг наполнила его яростью. Амелия бесила его своей надменностью, высокомерием. Он опустил руку и, прикоснувшись к самому себе, представил, будто он прикасается к ней и именно ее подчиняет своей воле. Заставляет ее делать то, чего он хочет. Пусть его тело жаждало лишь секса, но в тот момент, когда наступило облегчение, перед его внутренним взором предстала такая картинка — его пальцы, словно толстая веревка, обвились вокруг изящной шеи Амелии.

Ной сунул в тостер два ломтика хлеба и надавил на рычаг.

— Он ночевал у нас, верно ведь?

— Да, у него в коттедже очень холодно. Но сегодня он вернется домой.

— И что, мы будем принимать на постой всех чудаков, которые не умеют растапливать печь?

— Пожалуйста, потише. Он еще спит.

— Это и мой дом! Почему я должен говорить шепотом?

Клэр села за накрытый к завтраку стол и уставилась в спину сына. Ной не хотел смотреть на нее, он стоял, набычившись, у кухонного столика, будто бы тостер требовал от него предельного внимания.

— Ты злишься оттого, что я пригласила в дом гостя? В этом причина?

— Ты едва знаешь его, но все равно приглашаешь этого чудика ночевать.

— Он не чудик, Ной. Он ученый.

— А что, ученые не бывают чудиками?

— Твой отец тоже был ученым.

— И что, теперь мне должен нравиться этот тип?

Наконец тосты выпрыгнули. Ной кинул их на тарелку и уселся за стол. Клэр с изумлением наблюдала за тем, как он взял нож и принялся резать тосты на мелкие-мелкие кусочки. Странно, никогда прежде он так не делал. «Наверное, вымещает свою ярость, — решила она. — На хлебе».

— Похоже, моя мамочка не такая уж безупречная, — заявил он, и Клэр вспыхнула, задетая его жестоким замечанием. — Ты все время говоришь, чтобы я не ввязывался в истории. Но ведь у меня никто не остается ночевать.

— Он просто друг, Ной. Я же имею право дружить с кем-нибудь, верно? — И неосторожно добавила: — Я даже имею право встречаться с мужчинами.

— Что ж, вперед!

— Через четыре года ты станешь студентом колледжа. У тебя будет своя жизнь. Почему я не могу иметь свою?

Ной подошел к мойке.

— Ты думаешь, у меня есть жизнь? — Он рассмеялся. — Да у меня сплошной испытательный срок. За мной же постоянно наблюдают. Все кому не лень.