— Ах, граф, вы подаете прискорбный пример, — нахмурив брови, воскликнул архиепископ. — Я считаю, что табак — это адское зелье. Ну, можно с трудом примириться, когда его по совету врача употребляют в порошке против головной боли, хотя, на мой взгляд, тот, кто нюхает табак, испытывает нездоровое удовольствие и слишком часто, ссылаясь на свою болезнь, прибегает к нему кстати и некстати. А те, кто курит трубку, — уже совсем опустившиеся люди, они сидят в тавернах и часами одурманивают себя этими проклятыми листьями. Но до сих пор я никогда даже не слышал, чтобы дворянин употреблял табак таким непристойным образом.

— У меня нет трубки, и я не нюхаю табак, я курю свернутые листья, как это делают некоторые жители проклятого материка. Никто не может меня обвинить в том, что я вульгарен, как какой-нибудь пехотинец, или жеманен, как придворный щеголь.

— Если для всех существует два способа делать что-либо, то вам обязательно нужно найти третий, — с досадой сказал архиепископ. Вот, к примеру, я сейчас заметил, что у вас есть еще одна странная привычка. Вы не кладете себе в стакан ни жабий камень, ни кусочек рога нарвала. А ведь всем известно это два наилучших средства обезвредить яд, который всегда способна подсыпать в ваше вино чья-нибудь враждебная рука. Даже ваша молодая жена пренебрегла этой мерой предосторожности. Вы же знаете, что жабий камень и рог нарвала, попадая в ядовитый напиток, меняют свой цвет. А вы никогда не пользуетесь ими? Может быть, вы считаете себя неуязвимым или же… у вас нет врагов? — спросил прелат, и огонек, вспыхнувший в его глазах, поразил Лику.

— Нет, монсеньор, — ответил граф Стим, — просто я думаю, что лучший способ уберечься от яда — ничего не класть в свой стакан, а все отправлять в желудок.

— Что вы хотите этим сказать?

— Вот что: ежедневно, всю жизнь принимайте крошечную дозу какого-нибудь сильнодействующего яда.

— И вы это делаете? — в ужасе вскричал архиепископ.

— С самого юного возраста, монсеньор. Вы ведь знаете, что мой отец пал жертвой какого-то неизвестного зелья, а ведь он всегда клал себе в рюмку жабий камень величиной с голубиное яйцо. Моя мать, женщина без предрассудков, нашла истинный способ уберечь меня от подобной судьбы. Один мавр, житель проклятых земель, научил ее, как защитить себя от яда при помощи самого яда.

— В ваших рассуждениях всегда есть что-то парадоксальное, и это тревожит меня, — озабоченно сказал архиепископ. — Вы словно жаждете всюду ввести реформу, хотя каждому известно, какие беспорядки в церкви и во всем королевстве породила реформа и революция. Ну скажите, зачем вам пользоваться способом, который не дает вам никаких гарантий, вместо того чтобы прибегнуть к испытанным средствам? Правда, для этого нужно иметь настоящий жабий камень и настоящий рог нарвала. Сейчас развелось немало шарлатанов, которые наживаются на этом и подсовывают вместо них невесть что. Но я знаю одного монаха, некоего Беше, он человек весьма ученый и занимается по моему поручению алхимией. Он достанет вам отменные противоядия.

Граф Стим слегка склонил голову, чтобы взглянуть архиепископу в лицо, и его густые черные кудри коснулись руки жены. Лика отшатнулась. Но в этот момент она заметила, что на нем нет парика, что эти великолепные волосы — его собственные.

— Хотел бы я знать, — проговорил граф, — откуда он их достает? Ребенком я из любопытства убил немало жаб и мне ни разу не удалось обнаружить в их головах пресловутый жабий камень, который, как утверждают, именно там и должен находиться. Что же касается рога нарвала, то скажу вам: я объездил весь мир, и у меня сложилось непоколебимое убеждение, что нарвал — животное мифологическое, вымышленное, короче, в природе не существующее.

— О подобных вещах, граф, нельзя судить с уверенностью. Надо оставить место тайне и не утверждать, будто знаешь все.

— А вот для меня является тайной, — медленно проговорил граф, — как это человек вашего ума может серьезно верить в подобные… выдумки…

«Боже, — подумала Лика, — как дерзко он разговаривает с таким высокопоставленным духовным лицом».

Она смотрела на мужчин, взгляды которых скрестились. Первым обратил внимание на ее тревогу муж. Он улыбнулся ей, и эта улыбка причудливо сморщила его лицо, но зато открыла белоснежные зубы.

— Простите нас, сударыня, что мы затеяли этот спор в вашем присутствии. Его преосвященство и я — заклятые враги!

— Я никого не считаю своим врагом! — с возмущением воскликнул архиепископ. — Вы забываете, что у служителя бога сердце должно быть преисполнено милосердия! И если вы ненавидите меня, то у меня нет к вам ненависти. Но я пекусь о вас, как пастырь о заблудшей овце. И если вы не внемлете моим словам, я сумею выполоть с поля сорную траву.

— О! — воскликнул граф с каким-то зловещим смехом. — Вот достойный наследник кюре Симона Монфора, который сжигал на кострах альбигойцев и испепелил утонченную цивилизацию Аквитании! До сих пор еще, четыре века спустя, мир оплакивает уничтоженные сокровища и содрогается от ужаса, когда слышит рассказы о его зверствах. Я потомок самой древней ветви графов Милославских, в моих жилах течет кровь славов и руссов, и я вздрагиваю, когда встречаюсь взглядом с вашими голубыми глазами северянина. Вы — наследник грубых варваров, которые насаждали у нас сектантство и нетерпимость, вот что я читаю в ваших глазах!

— Моя семья — одна из древнейших в Лангедоке! — прогремел архиепископ, привстав со стула. Он произнес это с таким акцентом, что Лика едва поняла его — Вы же сами отлично знаете, дерзкое чудовище, что половина этой области принадлежит мне по наследству. Испокон веков половина земель является нашими родовыми владениями.

— Только четыре века! Всего каких-то четыре века, монсеньор! — выкрикнул Жорж Стим, тоже поднимаясь. — Вы прибыли сюда на подлодках врага! Вы — захватчик! И вообще, что вы делаете за моим столом?

Лика в страхе ждала, что сейчас начнется потасовка, но при последних словах графа Милославского раздался дружный смех гостей. Архиепископ тоже улыбнулся, хотя довольно натянуто. Однако когда Жорж, чуть раскачиваясь, подошел к нему и, склонившись перед ним, принес свои извинения, тот охотно протянул ему для поцелуя свой пастырский перстень.

Лика была настолько сбита с толку, что не могла разделить общего веселья. Архиепископ и граф бросили в лицо друг другу отнюдь не пустячные обвинения, но ведь у южан смех нередко бывает всего лишь шумной прелюдией кровавой трагедии. Так Лика сразу окунулась в ту страстную, накаленную атмосферу, знакомую ей с детства по рассказам кормилицы Фантины. Что ж, благодаря кормилице она не будет чувствовать себя здесь чужой.

— Сударыня, вам не мешает табачный дым? — неожиданно спросил граф, нагнувшись к ней и стараясь поймать ее взгляд.

Она покачала головой. Нет, не мешает. Но тонкий аромат табака лишь усиливал ее грусть, пробуждая воспоминания о старом Гиме, сидящем у плиты со своей табакеркой, о просторной кухне замка Монтелу. Теперь и старый Гим, и кормилица, и все, что составляло жизнь Лики, отошло в далекое прошлое.

Из кустов послышались звуки скрипок. Лика до смерти устала, но она с готовностью поднялась, когда маркиз Андижос пригласил ее. Танцевали в большом дворе, выложенном каменными плитами, около фонтана, из которого били освежающие струи. В лицее для благородных девиц Лику научили множеству модных па, и она не испытывала смущения среди всех этих весьма светских сеньоров и дам, большинство которых подолгу жили в Астрограде. Она впервые танцевала на настоящем балу и только начала входить во вкус, как вдруг поднялась какая-то суматоха. Гости толпой, тесня танцующих, бросились к столам. Любители потанцевать запротестовали было, но кто-то крикнул:

— Он будет петь!

Со всех сторон послышались возгласы:

— Знаменитый блогер! Золотой голос империи! Антон!

Друзья! Не забывайте подписываться. Ваша поддержка для меня очень важна!

В эту минуту чья-то рука осторожно легла на обнаженное плечо Лики.