В отличие от большинства аэропортов, в Афинах зона прибытия оборудована гораздо лучше, чем зона вылета. Там есть бар для диспетчеров, где после полуночи болтается местная молодежь, наблюдая за разгрузкой и погрузкой. Поэтому, пока мои попутчики пытались выяснить, как же среди ночи попасть в город, я устроился за стойкой, заказал «амстель» и нашел номер Роуз.

Роуз некоторое время проработала в нашем магазине. Это было нововведением: обычно женщины не любят музыкальные магазины, теоретически потому, что ничего не знают о ранних работах Грэма Парсонса и не понимают, чем забавны «Principal Edwards Magic Theatre» или «Dr Strangely Strange»[63]. Роуз, однако, была родом из Калифорнии, поэтому она разбиралась в R&B, гитарах и прочих штуках.

Тем не менее четырех месяцев шуток о Van Der Graaf Genertator ей хватило с лихвой, и она решила перейти на следующую стадию своего «вокруг мира за десятилетку или около того» турне.

Было четыре часа утра, но Роуз сказала мне, что работает посменно, и я набрал ее рабочий телефон.

– «Плака Ньюс».

– Роуз.

– Да?

– Мадам, вас беспокоят по поводу доставки альбомов «Greenslade»[64].

Она рассмеялась, что было очень мило с ее стороны. Я сообщил ей о своем местонахождении, а она ответила, что освободится в шесть, и почему бы мне не подъехать. Можно пойти на мясной рынок, а потом завалиться к ней.

Я прикончил пиво и вышел на улицу, чтобы найти автобус. Полчаса спустя, размышляя над загадкой, зачем вдоль главной дороги из аэропорта в центр Афин выстроились магазины электроприборов, причем каждый размером с футбольное поле, я сошел в Синтагме, перед изящным зданием парламента с шоколадными солдатами, и отправился по Стадио искать полученный от Роуз адрес.

«Плака Дейли Ньюз» оказалась англоязычной газетой, больше нацеленной на военнослужащих США и невозвращенцев, чем на туристов. Шеф, сказала мне Роуз, был похож на Лу Гранта после передоза ЛСД и любил вставлять в середину новостей длинные цитаты из Аллена Гинзберга[65]. Работа Роуз заключалась в том, чтобы выписать за ночь как можно больше этих самых цитат.

Я немного подождал в приемной, пока Роуз не закончила. Она хорошо выглядела, но почти не загорела. Роуз вообще была самой бледной из всех, кого я встречал, с угольно-черными кудрями и веснушками, что вместе с определенной массивностью объясняло, почему она провела свое калифорнийское детство в спальне у проигрывателя, а не на пляже, помогая Жанам и Динам извлекать доски для серфинга из кустов. Она уложила газеты, и мы направились к мясному рынку.

Это справедливо для большинства городов: если в шесть часов утра вы хотите выпить, то вам прямая дорога на мясной рынок. Там мы уселись и, вдыхая аромат крови, потягивали «хайнекен», а Роуз рассказывала мне о газете и об островах – какие стоит посетить, а на каких слишком много воодушевленных англичан. Еще она рассказала о своей соседке по квартире, в прошлом королеве красоты с острова Гуам, а теперь барменши, влюбленной в ливанского торговца оружием. Потом Роуз спросила, что произошло в Лондоне.

– Что ж, – ответил я. – Ты слышала о Невилле?

– Да, – сказала она. – Да, – и состроила печальную гримасу, столь свойственную людям, когда они получают известие о смерти человека, которого едва знали. – Мерзавца поймали? Ведь это случилось… когда? Полгода назад?

– Нет. То есть не поймали. Никто не… Роуз, я думаю, это моя вина.

И я рассказал ей всю историю целиком. Про шантаж, про фарс на Хампстед-Хиз, про исчезновение Фрэнк и Росса, про угрозы Этериджа.

– Это должен был быть я, они охотились за мной. Она рассмеялась.

– Точно! Ты страшно похож на Невилла! То есть вы одинакового роста, и цвет волос у вас почти одинаковый, а если Нев был еще и без очков, они вполне могли перепутать. Почти одинаковые, верно! Разве что цвет кожи немного разный, но, наверное, они были очень заняты и не заметили, что зарезали черного. Это ведь все объясняет, как ты думаешь?

Я с несчастным видом смотрел в землю, и она смягчилась.

– Послушай, Джефф, он был твоим другом. Произошла ужасная, отвратительная вещь, но ты не виноват. Тот парень, Этеридж, не стал бы убивать тебя или твоего приятеля из-за какого-то мелкого недоразумения. Давай, будь реалистом!

И мне полегчало. Настолько, что мы выпили еще пива, а потом поймали такси и отправились к Роуз, в Панграти, подальше от «Хилтона», в один из тех бесчисленных афинских закоулков, куда ни один турист и близко не подойдет. Я уснул на матрасе в свободной комнате, а когда проснулся, за окном уже почти стемнело.

Роуз ушла, но на кухне обнаружилась странная женщина, по-видимому, Чери, полинезийская – если, конечно, Гуам в Полинезии – королева красоты. Только она не была похожа на королеву. Не то чтобы я видел кучу королев красоты, но Чери сильно отличалась от моего представления о девушках, которые расхаживают по комнате в купальниках, в то время как Терри Воган[66] отпускает шуточки насчет их походки. Да и не особо было похоже, что она приехала с острова Гуам. Высокая, с сильными, квадратными плечами, со светло-каштановыми, выгоревшими на солнце волосами и вздернутым носом.

Оказалось, она австралийка, но ее отец десять лет работал на Гуаме. А конкурс красоты стал шансом уехать подальше с захолустного атолла. Что же касается победы, она считала, что здесь немаловажную роль сыграл цвет ее кожи (она была единственной белой участницей).

Тут Чери издала один из тех глубоких, неприличных смешков, которыми славятся австралийки.

– Ну что ж, – сказала она, – Роуз велела присмотреть за тобой. Ей пришлось уехать на работу. Давай сходим куда-нибудь.

И мы отправились в небольшое путешествие. На маленькой площади купили сувлаки[67], воспользовались фуникулером, чтобы подняться на вершину горы Ликабеттус. Выпили на площади Колонаки, а вокруг нас колесили на мотоциклах божественно красивые люди. Чери быстро отбросила трезвость, и к моменту прибытия в бар возле Плаки, где она работала, мы оба отлично проводили время.

Бар оказался ошибкой. Во-первых, барменша пыталась всучить нам бесплатные коктейли, чтобы мы дуэтом исполнили «Just Another Tequila Sunrise». Во-вторых, мы начали раздражать кого-то из посетителей. Когда мы только вошли, завсегдатаи смотрели на меня как на обычного туриста, но время шло, и среди клиентов постепенно начали преобладать представители Северной Африки: ливийцы и египтяне или, может быть, тунисцы.

Вернувшись после очередного посещения туалета, я попал как раз в самый разгар драки, один мужик выпихивал другого через дверь и спускал по лестнице. В другой раз за мной направился какой-то тип и спросил:

– Что ты делаешь, разговаривая с Чери?

– Разговариваю с Чери, – ответил я. По-моему, получилось довольно забавно. Он, однако, не засмеялся.

Вернувшись в бар, я спросил у Чери, кто это был.

– Черт! – сказала она. – Он друг Сэмми.

Сэмми звали ее ливанского дружка, «классного парня, но немного ревнивого, если ты понимаешь, о чем я». Эта ревность действовала Чери на нервы, и она призналась мне, что собиралась послать его. Что же касается рода деятельности Сэмми: «Ну, ему нравится считать себя гангстером».

И тут я понял, что благоразумие Чери было не свойственно. Следующее, что она сделала – повернулась и поцеловала меня. Я получил бы большее удовольствие, если бы не видел через ее плечо дружка Сэмми, который изобразил, что перерезает себе горло.

Внезапно он оказался прямо перед нами. Оттолкнул Чери к стойке и притянул меня к себе за рубашку.

– Ты не знаешь, с кем трахаешься, – сообщил он.

– Ой, перестань, она совершеннолетняя, – ответил я, охваченный спиртным мазохизмом.