Пробыв там пару часов, мы обнаружили шкаф с чем-то, подозреваю, несколько лучшим, чем скромное красное вино, и потягивали его из кофейных чашек, когда Фрэнк предложила сыграть.

– Это игра в Правду, – сказала она. – Мы по очереди задаем друг другу вопросы, и на них надо отвечать правду. Если двое других считают, что ты соврал, платишь выкуп. Ну, знаете такие штуки.

Такие штуки я знал слишком хорошо и в нормальном состоянии предпочел бы на неделю закрыться в сортире, лишь бы не участвовать в этом идиотизме, но выпивка, наркотики и отсутствие сна сделали меня не способным на что-либо, кроме мычания, которое Фрэнк приняла за согласие.

Росс же только рассмеялся и сказал:

– Трубач, труби атаку! Мне нечего скрывать.

Мы бросили жребий, чтобы определить начинающего, и, естественно, выиграл Росс. Фрэнк постановила, чтобы сначала он спрашивал меня – и ежу понятно, что тогда она сама могла бы спрашивать Росса.

– О'кей, – произнес он, раскуривая косячок. – Из какой песни нам сделать следующий сингл?

– «Bo-ring», – предложила Фрэнк.

– Ой, я даже не знаю, – ответил я. – Как насчет «Gramme-a-tology»?

– Ну что, – спросила Фрэнк у Росса, – он говорит правду?

– Да, – сказал Росс. – Он чертовски ошибается, но она ему всегда нравилась.

Итак, наступила моя очередь, и я спросил у Фрэнк что-то недискуссионное, кажется, красит ли она волосы. И она ответила «нет», что было очевидной ложью, поэтому ей пришлось залпом допить остаток вина. И так все продолжалось еще пару кругов, дружелюбные подшучивания, пока Фрэнк не вылезла с:

– О'кей, Росс, с кем ты спал в последний раз? Должен признаться, мне тоже хотелось бы знать ответ на этот вопрос. Как я на собственной шкуре понял за годы общения с Россом, ему было совершенно безразлично, принадлежал ли объект его непродолжительной страсти кому-нибудь другому.

Росс самодовольно ухмыльнулся, потом ответил:

– С Джо.

– Ты ублюдок! – воскликнула Фрэнк, искренне шокированная тем, что Росс связался с одним из настоящих голубых сторонников единобрачия, принадлежащих нашему кругу. – Ты врешь! Плати выкуп!

– Отнюдь, – возразил Росс, продолжая ухмыляться нам прямо в лицо.

Тут я заметил, как Фрэнк на него смотрит. Ее взгляд говорил вовсе не «ты ублюдок», а «ты прекрасный дьявол».

Потом она поднялась и сказала:

– С меня хватит. Я иду в кровать. – И, оглянувшись на Росса, небрежно бросила: – Ты идешь?

Росс повернулся ко мне и страшно раздражающе пожал плечами, как будто намекая, что он – всего лишь беспомощная жертва женской похоти, затем тоже встал и пошел за Фрэнк. Я же выпил еще немного красного вина и отыскал другую спальню, убеждая себя в том, что совершенно не завидую. Нисколечко, сэр.

Следующее, что я помню, как проснулся посреди ночи и подумал, что это всего лишь идиотский сон про пожар. Но мне не снился пожар, мне снилось, что я тону. Помню, как я, спотыкаясь, пробрался через полную дыма гостиную, нашел дверь и вывалился на свежий воздух, а Росс кричал: «Где девчонка, где Фрэнк?» – и всматривался в гостиную, полную дьявольского пламени и копоти, Иисус, мы не можем туда войти, где она, корова, корова, тупая корова, где же она?!

И мы ждали, пока коттедж не сгорел, а она так и не вышла. Мы уехали, прежде чем погас огонь, прежде чем кто-нибудь успел вызвать пожарных. Я вел «виву», дрожа от скорости и ужаса. Мы не сказали друг другу ни слова, пока я не остановился у станции подземки «Кэмден-Таун», в шесть тридцать утра.

Я сказал Россу:

– Увидимся.

Но, перед тем как исчезнуть в водовороте ежедневных забот и дел, он повернулся ко мне и произнес:

– Эх, Джефф. Понимаю, это не самый лучший момент, но мы берем нового саксофониста.

Только два года спустя я обнаружил, что Фрэнк по-прежнему жива. Я стоял за прилавком, глядя в окно сквозь стойки с пластинками Энтони Брэкстона[19], которые мой двинутый предшественник разместил здесь под предлогом завлечения клиентуры, тем самым превратив магазин в говорильню для всех безработных фри-джазовых музыкантов Лондона. Отсюда я видел витрины магазина Коллета и кафе «Кантри-энд-Вестерн» через дорогу.

Мне было двадцать три, и мой «ежик» отрос до прямых, свисающих прядей. Я носил темно-зеленый камуфляж, стоивший три фунта в «Помощи престарелым», и нашел первую приличную работу в своей жизни. То есть, конечно, работу в магазине звукозаписей нельзя назвать приличной. Но это какой-никакой компромисс для тех, кто вроде меня не может окончательно завязать с музыкой. Кроме того, по крайней мере, в тот день, назвать мою деятельность работой было бы преувеличением. Больше бы подошло «прослушивание пластинок Банни Вэйлера[20] и размышления о людях, которым можно позвонить, чтобы выпить вечером».

Тут дверь открылась, и вошла личность. Личность звалась то ли Дэнни, то ли Энди, то ли Иэн, то ли еще черт знает как, и с его безумными черными волосами могли тягаться лишь еще более безумные глаза. Он явно смутился, увидев только меня. Видите ли, обычно Дэнни/Энди/ Иэн входил – и видел Невилла. Если же внутри был я, оба моментально отправлялись на улицу. Что-то намечается, понимал я – с большинством из знакомых Невилла всегда что-то намечалось. Поэтому я научился быть крутым.

Дэнни/Энди/Иэн, однако, про крутость забыл. Он спросил, на месте ли Нев. Я сказал «нет», и он осведомился:

– Не хочешь купить баркликард, приятель?

– Почем? – осведомился я. Крутой, как видите. И он ответил:

– Семьдесят пять, приятель. А я возразил:

– Пятьдесят. И он произнес:

– По рукам, дружище! Хочешь выпить? Я согласился:

– О'кей, почему бы и нет? – повесил в окне записку «вернусь через 10 минут», запер дверь и отправился в забегаловку, которую какой-то ужасный модернист запихнул в самый конец Сентер-Пойнт, «Горностаево гнездо» или что-то типа того. Он отдал мне кредитную карту и сказал, что прошлой ночью поужинал в «Ритце». Сам.

– Иисус всемогущий! – заметил я. – Тогда почему же ты еще не в тюрьме?

Он рассмеялся, а я отдал ему деньги и решил, что был крут.

Когда я вернулся в магазин, кто-то ждал меня, сгорбившись в дверном проеме от непогоды.

– Я стою здесь уже полчаса, ослиная задница! – сказала она.

Я не взглянул на нее, ничего не сказал, просто отпер дверь и вошел внутрь, по дороге поправив стойку с пластинками. Неприятности, вот что получаешь за работу в Уэст-Энде. Одни неприятности.

Женщина подошла к прилавку и спросила:

– Ты что, не помнишь меня?

Я поднял голову, готовый ответить «нет». Я вообще плохо запоминаю лица. Могу пройти на улице мимо родной сестры. Я запоминаю имена, не лица. Вот почему мне легко дается эта тупая работа. Спросите у меня что-нибудь про рок-н-ролл, с древнейших времен до нынешних, и я отвечу. Я помню саксофониста «Gong»[21], на каких альбомах Мингус[22] играет на пианино и кто продюсировал первый сингл «Lurkers»[23]. Спросите меня, ну попробуйте! Но если мы виделись сегодня на вечеринке, войдите завтра в магазин – и я вас не узнаю.

Только Фрэнк я помнил. До сих пор помню, как впервые увидел ее. Мы были в «Дингуоллсе», слушали сборище каких-то пост-панков, а она обсуждала с моим другом Питом, на что похожи девчонки, флиртовала с ним, говорила про «Spurs»[24], вела себя, точно прожженная рок-герла, из рабочего класса и все такое.

И, конечно, я помню нашу последнюю встречу. И был бы рад сказать, что мое сердце подпрыгнуло, когда я увидел ее, восставшую из мертвых. Но это не так, оно съежилось от страха и стыда. Естественно, я не выдал себя. Я был крутым, и она тоже. Спросила, найдется ли у меня минутка, чтобы выпить после работы. Я ответил «да» и закрыл магазин пораньше. Рисуясь, сказал ей про кредитную карточку. Мы пошли есть карри через дорогу, в «Пенджаб», и я все ждал, когда же она расскажет мне, что произошло, или сообщит о своих планах. Но она этого не сделала. У нее они просто отсутствовали. В ту ночь мы оказались у меня – судя по всему, ей некуда было идти.