Сижу у окна в «Бургер Кинг», в глухом конце Кэмден-Хай-Стрит. Снаружи темнота. Двое мужчин, смеясь, перебегают через дорогу, направляются в «Черную чашку». Еще двое сидят за соседним столиком. Входит третий и присоединяется к ним. На них бейсбольные кепки, из-под которых видны неопрятные волосы и наушники; говорят о бизнесе, музыкальном бизнесе, точно парни-переростки. Я заметил, как кто-то еще проскользнул мимо. Хотел войти внутрь, но развернулся и пошел через дорогу, даже не взглянув по сторонам.

Это был всего лишь мимолетный взгляд, и десять лет – долгий срок, но я знал, кто это. Я никогда не встречал других женщин с такой походкой, с широкими, уверенными шагами, с паучьими ногами, столь нелюбимыми ею.

Пока я добрался до двери, она уже скрылась. Я пошел на север, выглядывая ее по сторонам и попутно замечая все те вещи, на которые обычно не обращаешь внимания. Книжные и обувные магазины, взбудораженные дети, болтающиеся возле станции подземки, торговцы, закрывающие свои лавочки, ярко освещенные пивнушки.

Я вспоминал, сколько воды утекло с тех пор, как это место было нашим. Не только моим и Фрэнк – так звали ее, паучьеногую и черноволосую, Фрэнк от Франческа – но всех нас. Всех, кто достиг совершеннолетия в годы между панками и Волосатыми. Бездомные и панки, каждый со своей группой, для каждого дом – грязная улица, с захудалым танцзалом, превращенным в рок-н-ролльную блошиную яму, с хипповским книжным магазином и салоном звукозаписей, с кошмарными ирландскими пабами и отвратительными кафешками.

И теперь я видел, что мы натворили. Выжили мясника, пекаря и индийского бакалейщика, лишились слесаря, торговца рыбой и телевизионного мастера. Разрушили мелкие магазинчики, типографии и мусульманскую лавочку. Променяли их на магазины с кожаными куртками и разноцветный торговый центр «Доктора Мартинса», столицу молодой культуры Европы, рынок крутости.

Я искал Фрэнк у «Бака», и в «Элефанте», и в Оксфорде. Я пытался вспомнить, когда все изменилось. Вспомнить начало восьмидесятых. Вспомнить Невилла, выросшего на этих улицах и так глупо погибшего. И вспомнить Фрэнк, ведь она была в самом сердце этого… того, что случилось со мной. Того, что случилось с нами.

И я не мог понять, почему теперь, в эти дни, так трудно думать даже о нас.

Была полночь, мы сидели в Коричневом пабе, который называли так для того, чтобы отличить его от Зеленого паба, откуда нас выставили по какой-то причине, непонятной мне и по сей день. Скорее всего, потому, что мы не являлись кэмден-таунскими злодеями в третьем поколении. Но в Коричневом пабе нас любили и даже позволяли сидеть после закрытия, ночами вроде нынешней, по окончании концерта.

Нас осталось человек десять. Как обычно. Некоторые играли в пул[13], остальные собрались за двумя столиками в нише.

Вместе с другими членами группы мы проводили быстрый разбор полетов. Мы были раздражены, но взволнованы. Вторые по списку на «Электрическом балу» – само по себе не так уж много, зато обозреватели целых двух музыкальных газет пришли специально, чтобы посмотреть на нас. Скоро выходило большое интервью с нами в «Саундз», а Этеридж, наш новый менеджер, сразу же после шоу скрылся с представителем какой-то записывающей компании. Меня, однако, грызли сомнения. Моя игра была хороша для художественной панк-группы, но наше новое направление, с «Шиковскими» басами и рожками, как у «Earth, Wind and Fire»[14], вызывало сильные опасения.

Хозяин наконец решил прекратить обслуживание, и перед каждым из нас красовались по паре нетронутых пинт. В центре внимания, как обычно, находился Росс, точно на сцене. Он ничего не мог с собой поделать. Большинству из нас Росс даже не нравился, но он все же был звездой.

Фрэнк тоже была там. Фрэнк – студентка художественного училища. По крайней мере, это подразумевалось. Она носила боксерские бутсы и в оправдание называла себя мальчишеским именем. Высокая и смуглая. Черные трусики, рокерский прикид, на голове конский хвост. Черные как смоль волосы, огромные миндалевидные глаза. Думаю, судя по имени, она была итальянкой. Точно не знаю. В любом случае, из Северного Лондона. Грин Лейнс, Вуд Грин. Вроде того. Или Тоттенхэм.

Она пришла с парой девиц из женской общаги за углом. Они вместе играли в театральном кружке, но теперь состояли в группе, хотя никто ни разу не видел их репетирующими.

Мелкий американский продюсер звукозаписи все время торчал у стола для пула. Когда подошла моя очередь, я не думал, что продержусь долго. Однако он промазал мимо лунки, игра перешла ко мне, и я оставался в игре до самого последнего шара, чему весьма способствовали мои в доску пьяные соперники.

Когда я вернулся за столик, толпа начала рассасываться. Барменша немного повозмущалась, высказывая предположения, что у нас, несомненно, есть собственные дома. Рядом с нишей находился женский туалет, дверь в него пряталась за занавеской, и именно оттуда через несколько минут появились Фрэнк и Росс, явно довольные друг другом. Росс прямо-таки сиял. Наклонив свою длинную, тонкую фигуру в нашу сторону, он потряс несколькими короткими дредами, свисавшими из его обесцвеченной шевелюры, и поинтересовался, кто знает, где сейчас вечеринка.

Никто не знал. Но малый по имени Дерек сказал, что у него есть грибы, и почему бы нам «не покататься и не попасть в аварию». Итак, мы высыпали из паба. Джо и Тим, постоянная пара, отправились домой смотреть «Внешние пределы»[15]. Четверо набились в дерековскую тачку, а мы с Россом и Фрэнк залезли в раздолбанную «вокс-холл виву»[16], которую она одолжила у одной из оркестрантских подружек.

Я сидел сзади, рядом с ворохом старых мотоспортивных журналов и сломанным гитарным усилителем. Фрэнк вела, Росс расположился спереди, и я увидел, что он готовится к убийству. Тогда мы все еще были друзьями, большими, чем остальная часть группы. Я нравился ему, потому что знал жизнь, читал вещи, о которых он и не слыхивал. Он хотел слыть интеллектуалом, но на книги у него времени не хватало, поэтому приходилось полагаться на пересказы. Только когда в его поле зрения попадала женщина, Росс забывал обо всем на свете.

Мы катились на восток. Моя роль свелась к периодическим выкрикам «налево» или «направо», потому что ни Росс, ни Фрэнк не представляли себе цели нашего путешествия. К тому времени, как мы выбрались на дорогу в сторону Уолтемстоу, я с трудом верил тому, что доносилось спереди. Росс строчил фразами вроде: «Этот вечер казался таким пустым, пока ты не вошла в комнату», и «У тебя самые прекрасные глаза, какие я когда-либо видел» – и прочим ужасным дерьмом. Но действительно меня потрясло то, что Фрэнк, прожженная феминистка, глотала эту галиматью.

Через некоторое время я был сыт по горло, поэтому просунул голову между ними и спросил:

– Не могли бы вы, влюбленные голубки, немного сбавить обороты?

И с этого момента начало происходить нечто странное. Я совершенно уверен, что некоторое время мы провели в Лесу Эппинга[17]. Я помню один из этих ослепительно-выразительных разговоров, состоявшийся где-то на дереве с гитаристом по имени Скотт. Кажется, я помню несколько полицейских машин, медленно ехавших через лес и напугавших нас до полусмерти, но, возможно, я все это придумал. Я помню, как перед рассветом пытался заснуть на заднем сиденье «вивы», но меня трясло, я слишком замерз и отправился бродить по окрестностям, пока не наткнулся на Росса и Фрэнк, сидящих в полном молчании и глядящих в никуда. Я помню, как мы втроем решили, что не вынесем утреннего Лондона, и уехали от него подальше, на север, в сторону Кембриджа. Кажется, я помню, как мы «поддавали жару» в туалете пивной на Ипсвич-Роуд[18]. Я знаю, что мы пили весь день и в итоге оказались в коттедже на границе Норфолка с Суффолком, принадлежавшим, кажется, мачехе Скотта.