Пробираясь по лесу, он слушал бормотание так и не желавшего возвращаться в мир земли Кюлюга, зане чаща примолкла, дожидаясь предрассветных часов. Темп покачиваний Кюлюга и музыка его невнятных речей, пусть и бессмысленных для Бильге, были тем не менее знакомы. И тут Бильге осенило: это был один из тех мотивов, на какой слагали свои длинные песни погонщики верблюдов.

С некоторых пор — за три поколения до Бильге — в степи и песках, там, где были нужны проводники караванов, стали появляться люди, ловко сплетавшие слова в длинные истории о богах и героях, а также просто о людях. Порой это были выспренние славословия богам, порой повести о подвигах, а иной раз о любви, а иногда и похабные истории. И все они как один занимались словесным своим ремеслом помимо главного: все они были караванщиками. Лошадь идет восьмью разными аллюрами; верблюд — двадцатью семью. И ритм песен погонщиков был также разнообразен, и потому они могли легко рассказывать такие разные истории, развлекая и не давая скучать и забываться по пути себе и другим, подлаживаясь под тот ритм, которым идет караван.

Поскольку таких людей стало вдруг много, они, встречаясь иной раз или нарочно собираясь на каком-нибудь постоялом дворе или у родника, принимались состязаться друг с другом или же вместе придумывать новую песню, складывая ее из обрывков уже придуманных, будто из груды старых словесных черепков с помощью слюны и языка создавая совсем новый кувшин, несхожий с тем, что были сделаны из этих осколков допреж. Эти люди, погонщики, держась друг за друга, быстро взяли силу на караванных тропах гор, песков и степей, потеснив даже первых торговцев в сухопутном мире — халисунцев. И халисунские купцы повели с певцами на верблюдах настоящую войну. И наверное, выиграли бы ее, если б не Гурцат. Воины стали хозяевами степей, и о вражде караванщиков-певцов, не имевших ничего, кроме своего верблюда, шатра и братства по песне, и халисунцев, имевших все перечисленное, тугую мошну и к тому вообще все, опричь братства по песне, как-то позабыли.

Кюлюг, сколько знал Бильге, караваны верблюдов никогда не водил, да и теперь сидел на лошади, но кто-то поселил в его рот песню, а телу придал темп верблюжьей поступи, и Кюлюг, окаменев, лишившись зрения, слуха и осязания, пел на незнакомом языке. Впрочем, пел негромко, и Бильге не мог сказать, что это полупение-полубормотание возмущали его слух.

Вот местность пошла под уклон, трава стала выше и сочнее, и откуда-то из черной дали и снизу до Бильге донесся шепот струй, обвивавших камыш, рогоз, стрелолист и иную водяную зелень. Никто не собирался его преследовать, Кюлюг не тревожил его, и Бильге ощутил себя почти как в юности, в хвойных лесах у подножия великих гор, когда один перегонял овечьи стада по весне на горные луга и по осени обратно.

Он спустился к реке, когда час Быка был уже на исходе. Правый берег реки здесь не был шибко высок и крут, и Бильге легко сошел прямо к воде. Левого берега видно не было, и сотник имел о ширине представление столь же смутное, сколь густа была темнота над бегучей водой. Прошлепав по прибрежной грязи, шелестя тростником, не слишком заботясь уже о том, следят ли за ним — ясно было, что не следят, — Бильге почувствовал, как ногу обняла прохлада студеной воды, ощутимая даже сквозь сапог. Что ж, он привык к ледяной и стремительной воде безумных горных речек, и большая медленная река страны веннов была ему нипочем.

Кюлюг цепко держался за сбрую, но Бильге, конечно, привязал его накрепко шнуром к седлу. Теперь даже если Кюлюг разожмет пальцы, он ни за что не упадет в воду и доплывет до другого берега. Если, разумеется, выдержит такое плавание его конь.

Бильге скинул сапоги, шаровары и куртку и спрятал их в кожаную седельную сумку. Халат оказался там еще раньше, — кто же пробирается сквозь ночь, полную врагов, в белом халате? Оставшись только в исподнем, Бильге погладил по морде, похлопал по шее лошадь, шепнул ей что-то на ухо и повел вперед, в воду. Конь с Кюлюгом в седле пошел следом, ибо не хотел оставаться в одиночестве на чужом берегу, хоть и страшился большой воды. Когда вода коснулась брюха лошади, та легко поплыла. Бильге, уцепившись за седло, плыл рядом. Вода была холодной, и, если в течение часа Тигра и последующего часа Зайца лошадь не переплывет еще реки, он не выдержит, околеет от холода. Оставалось уповать, что река здесь не слишком широка.

Конь с Кюлюгом на спине не отставал, иногда давая знать о себе негромким ржанием и фырканьем, хотя ему приходилось тяжелее. Вскоре, однако, тело Бильге вспомнило закалку, приобретенную еще в детстве, и приноровилось к реке. Так они плыли довольно долго и безмятежно, пока не началась быстрина. Лошади сразу почувствовали ее, и кобыла Бильге стала выказывать недовольство и обеспокоенность.

Мощный поток подхватил их и понес, не допуская никакой возможности борьбы с собою. Но Бильге не страшился быстрины. Ему все равно было, в каком месте выберутся они на левый берег. И он ласковыми словами, а более самим своим присутствием рядом заставлял лошадь плыть вперед, в безвидной мгле. Течение реки вновь сделалось ленивым и ровным, и, пускай холод уже давал о себе знать, Бильге ощутил уверенность в своей победе. Конь с Кюлюгом, на удивление, не отстал, и в двух саженях от себя Бильге слышал его фырканье. Внезапно некое стремительное течение подхватило их и понесло в противоположную сторону! Берег показался совсем рядом, но добраться до него быстро не виделось никакой возможности. Бильге просил лошадь, чтобы она еще немного потерпела, ему вспомнились рассказы о полночной стране, где говорилось, что реки там имеют в себе два течения — прямое и обратное, потому что время в этой стране тоже течет сразу в две стороны, и потому жители этих местностей живут сразу две жизни вместо одной.

Бильге знал, что время бывает пяти цветов: желтого, синего, красного, белого и черного, но он никогда не знал, какого цвета время, текущее обратно. Оказывается, оно не имело цвета вообще и текло во много раз быстрее прямого времени, хотя и было гораздо уже. И те, кто жил в таком времени, успевали за одно и то же время во много раз больше других, но их было мало…

Бильге понимал, что круговорот этих мыслей, пусть наутро он будет смеяться над собой, спасает его от страха смерти, который много хуже самой смерти, и боролся с течением сколько было сил. И сам не понял сразу, что ноги его стоят на плотном речном песке, а вода вокруг вновь ласкова и ленива.

Пошатываясь, он вышел наконец на берег и упал в холодную и сырую, но показавшуюся вдруг такой мягкой и теплой траву! Уже засыпая, он услышал, как позади выбрался из реки конь и тихо заржал, торжествуя победу жизни над водой и временем, текущим вспять.

Некрас увидел караван с высоты крутой гряды холмов, рассекавших степь. Верблюды и ослы, тяжело нагруженные, не хотели идти напрямик, а потому огибали холмы, и караванная тропа вилась по распадкам, то взбираясь на седловины, то в ложбины уходя. Венн отчетливо слышал разносящиеся далеко по-над сухой звенящей степью звуки колокольчиков на сбруях животных, двинулся кратким путем, пусть и пересекавшим холмы в не самых пологих местах.

Судя по тому, что он увидел, пробираясь по заросшим боярышником и акацией каменистым склонам, некогда и здесь шла война, и по холмам или шел рубеж, или кто-то держал здесь оборону. Обвалившиеся и опаленные стены из крупного камня, вежи с проломленной крышей, осыпавшиеся валы из щебня и камня, прикрывающие опасные участки троп, рухнувшие мосты, обломки крупных камней для основания, растрескавшиеся и острые, точно клыки. И мрачные постройки над каменными взлобьями, уходящими отвесно вверх, на вершинах холмов, схожие с башнями, но без крыши, круглые, в три окна друг над другом, саженей пяти в вышину. Некрас не стал взбираться, чтобы смотреть на них. Все одно, внутри не было ничего, кроме обломков камня и щебня, а тревожить зря поселившихся там змей и ящериц нужды не было.