Она оказалась точь-в-точь как те, что появлялись время от времени в прическе принцессы, не наделенная никаким цветом, кроме всех цветов солнца. И аромат ее был таков, какого нет у тысячи самых редких целебных трав. Принцесса очнулась ото сна и ужаснулась увиденному и хотела было закрыть ладонями обожженное холодом и взглядами чуждых звезд лицо, но тут взгляд ее пал на розу, и мерзлый купол будущего неба раскололся и весь пошел трещинами и растаял, не оставив и капли мертвого будущего в опочивальне.

— Щедро ли отблагодарила принцесса спасителя розы? — осведомился тот, кого звали Мерваном.

— Щедро, но вовсе не так, как полагаешь ты, — отвечал тот, кого звали Буланом. — Он вынужден был провести в опочивальне целый день, ибо иначе его бы заметили слуги и стража. А принцесса вновь предстала перед двором и народом с розой, и все любовались ее красотой. А едва последний солнечный луч угас, принцесса вернулась и, опустив розу в чашу с обычной на вид водой, превратила ее в золотое колесо, схожее с обычным изображением солнца. В ступице этого колеса было отверстие, глядя сквозь кое можно было увидеть вещи, недоступные простому глазу. Не просто вещи, но сути вещей, не тени чувств, что пробегают по лицу, но сами чувства. Не тени помыслов, что дают взгляды и слова, но сути помыслов.

Однако на выходе из ворот Внутреннего города ловца снов схватила стража. О подарке принцессы никто не знал, и никто не стал искать его. Один придворный, видевший, как мужчина проник во дворец принцессы, не рискнул обвинить саму принцессу, хотя жаждал именно этого, но не преминул сказать, где он заметил незнакомца, обвинив того в дурных намерениях. Надо ли говорить, что молва о том, что некто проникал во дворец принцессы, а теперь ему грозит смертная казнь, облетела Халисун с быстротой ястреба?

— Куда же спрятал колесо этот ловец снов? Уж не проглотил ли? — насмешливо спросил Хайретдин.

— Он спрятал его в чей-то сон, услышанный из далекого далека, — отозвался Булан. — Ибо в этом сне, принадлежащем неизвестно кому, успел увидеть дивной красоты розу, выкованную из золота.

— И он утратил его? — с сожалением вопросил Мансур.

— О да, — подтвердил рассказчик. — Его бросили в темницу, откуда обычно не возвращаются. Но ему повезло, ибо в темнице он оказался не один.

— Кого же он мог встретить там? — усомнился в истинности истории один из купцов. — Насколько мне ведомо, в Халисуне не держат людей в темницах по двое, тем более тех, кому назначена смертная казнь за дерзновение против обитателей Внутреннего города.

— Ты говоришь верно, но разве я сказал тебе, что он встретил там человека? — мягко возразил Булан: видно, ему не слишком глянулось, когда его речь пересыпали мелкими, как песок, вопросами. — В темнице он повстречался с шайтаном. «Я знаю, зачем ты здесь, — сказал шайтан, — и, если ты добудешь для меня одно из попавших к тебе, но утраченных тобой сокровищ — розу в волосах принцессы, золотое колесо из розы принцессы или саму принцессу, — я спасу тебя от казни. Ты все равно прошел мимо той сласти, что дана тебе богами. А все благое, упущенное, потерянное и промотанное человеком, так или иначе попадает к нам. Разве не это истина? Поэтому помоги мне найти одно из трех и без того принадлежащих мне, и ты еще сумеешь, может статься, обрести что-то новое, и боги простят тебя. И во всяком случае, они не осудят тебя за то, что ты не смог избегнуть неизбежного».

— Он поверил шайтану? — с трепетом прошептал Хайретдин, видевший, как он говорил, однажды шайтана.

— Конечно, шайтан может солгать, — согласился Булан. — Но разве ты предпочел бы поверить стражникам Халисуна? Итак, шайтан предложил ему обменяться личинами, и ловец снов согласился на это. Увидев поутру в темнице давешнего узника, беседующего с саккаремским шайтаном, стражники бросились к жрецам халисунского бога, и те принялись чертить знаки и выкрикивать заклинания, а после воскурили дымы и велели шайтану убираться из города, что ловец снов и сделал как можно быстрее. А шайтана повели на казнь, и каково же было разочарование стражей, когда утром после утра казни выброшенные воронью тело и голова казненного исчезли.

— Чем же кончилась эта история? Воистину она не была скучна, но покуда я не вижу в ней назидательного, — заметил Мансур, когда Булан прервал на этом месте повествование, чтобы выпить немного вина.

— А ты как думаешь, Мансур? — хитро проговорил Булан. — Шайтан взял то, что ему причиталось, кроме одного. Ловцу же снов остается, во исполнение данного слова и дабы вернуть себе свое обличье, искать это третье. Вот он и ходит по караванным тропам от самой полночи, от Галирада в сольвеннской земле до Мельсины на последнем полудне, и ищет то, что спрятал когда-то в непонятно чей сон.

— И правда, это поучительно, — кивнул Мансур. — Нельзя отказываться от даров, что даются богами, а хуже того не видеть их. Каждому боги дают свое, и каждый может взять это свое, а кто-то проходит мимо, а после сетует на шайтана. Вот и ответ тебе, чужеземец, — обратился он к Некрасу. — Ты можешь думать иначе, но я беру свое и не мешаю делать это другим. — И купец с удовольствием погладил роскошный перстень с самоцветом, как видно недавно приобретенный.

— Может, и так… — кивнул Некрас и осекся: Булан приблизился к огню, чтобы раскурить изогнутую трубку, которую набил каким-то пахучим зельем, и на шее у него кудесник увидел отчетливый белый шрам, рассекавший пополам горло. Присев у огня и выпустив первую струю казавшегося белым даже в ночной тьме дыма, Булан обратился на миг лицом к Некрасу, и внутри его карих человеческих глаз венн вдруг увидел другие, смаглые и цепкие.

Это длилось лишь мгновение. Булан встал и снова отступил почти за круг света.

— Пускай теперь Хайретдин поведает нам, как он встретился с шайтаном, — пожелал Мансур, и все поддержали его. Всем было любопытно, таков ли шайтан в своих поступках, как описал его только что Булан, и на что еще он способен.

— Это очень короткая история, — сразу разочаровал многих Хайретдин — невысокий тщедушный человечек с клочковатой бородкой, с печальными глазами, уже немолодой, одетый в добротный, но не дорогой халат. И перстней на его пальцах было всего лишь два, да и те не слишком большие. — Я шел с караваном из Халисуна на Хорасан, и было это как раз между двумя нашествиями мергейтов Гурцата. Мы подходили к границам Аша-Вахишты и были как раз в том пустынном краю, где тропа начинает взбираться на перевал горного отрога, тянущегося откуда-то из полуночных и восходных земель, где, говорят, обитают венны и вельхи.

Перевал этот, как вы знаете, почтенные, весьма коварен, ибо состоит из двух высоких седловин и узкой, как щель, и глубокой долины меж ними, где всегда стоит густой туман, если не идет дождь. Вот и в тот раз, едва мы взобрались на седловину, в лица нам тут же ударил ветер, будто огромная птица Рухх начала махать своими крыльями. Пошел дождь, очень холодный и густой, так что наша одежда вмиг пропиталась влагой и стала мокрой насквозь. К тому же тучи плыли так низко и были столь темны и густы, что скоро в десяти шагах стало невозможно разглядеть что-либо. Затем дождь смешался со снегом, и многие стали замерзать. Одни говорили, что следует поскорее преодолеть седловину и укрыться в долине, в лесу. Другие, у которых животные были слабее, а товара меньше, а значит, и рисковали они большим, так как были беднее, убеждали караванщика вернуться и переждать ненастье. Мой верблюд и вовсе отказался идти вперед и остановился. Видя такое, караванщик сам повел одну часть каравана вперед, а другую поручил своему помощнику, дабы тот отвел лишившихся сил и мужества обратно за перевал.

Мы повернули, но даже назад это упрямое животное не желало торопиться, видно решившись провести все это время на одном месте, и вскоре я, занятый непрерывными пререканиями с верблюдом, сам не заметил, как отстал. Поскольку видно было ужасно, как я уже сказал, то я побоялся сбиться с тропы и загнал верблюда за небольшую скалу. Дождь и снег там были не слабее, но вот ветер все же разбивался о гранит и не столь досаждал. Вокруг росли оборванные и изломанные ветвями падубы, а землю устилал папоротник. Я встал между скалой и верблюдом и вытащил из котомки сухой и плотный плащ, какие носят рыбаки у калейсов, и под ним укрылся, молясь о том, чтобы буря поскорее унялась. Тогда я смогу спокойно дождаться на тропе тех, кто сумел отойти назад.