— Многие воины бьются из-за меня на площадях Халисуна, — заговорила она, и розовые губы ее были свежи и ярки, как хвала неба, а уста — легки, как мысль. — Но не всякий достигает розы в назначенный день, чтобы искать меня здесь. Опустите клинки.

И венн и мергейт, повинуясь ей, остановили бой.

— Каждый из вас пришел сюда своей дорогой и со своими намерениями, но оба вы пришли к розе. И каждый из вас может сказать, что не видел ничего прекраснее. Но каждому предстоит обратный путь. Здесь, в свете цветка, вы одинаковы, потому что оба храните равное желание. Но на обратном пути видны станут ваши мысли, слова и поступки, и неправо поступлю я, если отдам розу тому, кто оступится, спускаясь от красоты земли к ее пыли. Потому оставьте сталь для городской площади и говорите то, что скажете, когда выйдете отсюда. По словам вашим буду я судить о том, что вы свершите. Если они окажутся солью на плоти персика, то и дела и мысли ваши будут негодны, как посоленный плод сласти.

С теми словами она подошла к розе и сорвала ее, не смущаясь шипов. А потом вплела в волосы. И лицо ее преобразилось чудесно. И венн узнал это лицо: такими были боги на холстах Зорко, такие лики смотрели с пергамента аррантских книг, такою была Плава в его снах, которые были явью Зорко. И не посмотреть на ее лицо хоть раз не смог бы ни один мужчина земли. И, даже зная, что это лицо скрывает знак смерти, нельзя было не желать неодолимо еще раз его увидеть.

Язык Волкодава никогда не был ему врагом, но и оружием не был тоже. Все, что хотел он изречь, меч говорил за него, разделяя добро и зло. Тот, кто был против него, был хитроумнее. И с ним был язык того, кто его послал. Раздвоенный и ядовитый, как язык змеи. И тогда, глядя на принцессу, Волкодав вдруг увидел у нее в руке зеркало. И там, среди ясного дня, на вершине холма, стояли рядом Зорко, сын Зори, и тот, кого Волкодав видел впервые: высокий худощавый вельх с узким суровым лицом и глазами глубокими и беспощадными, как знание и время. Из-под плаща его выглядывала рукоять меча — стеклянная, как та, что приобрел Волкодав вместе с книгой «Вельхские рекла» в лавке в Кондаре у странного торговца.

И в нем вдруг ожило то, что таилось уже давно, точно вешняя река подо льдом. Те, кого видел он сейчас в зеркале халисунской принцессы, были частью его, а он — частью их. Они были ближе ему, чем родные братья-близнецы. Одна душа была у них, одни сны и один язык. И все, что могли они, мог и он. И то умение, что было с ним, было у них. И вместе они были одним лучом розы, что играла теперь в волосах принцессы Халисуна. И раздвоенный язык лжи не мог одолеть того, кто говорил тремя языками: истины, красоты и справедливости.

— Будет ли польза в том, что одна ты обладаешь этим сокровищем мира? — начал мергейт. — Многие говорят о тебе и о твоих розах, и многие восхищаются тобой и твоими розами и не желают большего. Но много и таких, кто спрашивает: «Что пользы от ее волшебства и красоты, когда она не может распорядиться ими?» И я отвечу таким: «Нет свидетельства тому, ибо, пока мы можем видеть розу в твоих волосах, Халисун процветает и живет в мире». Иные же спрашивают: «Одна ли принцесса Халисуна способна становиться прекрасной и своим волшебством и красой делать благословенной землю Халисуна или кто-то другой так же может возделывать розы и дарить их могущество другим землям?» И тогда я не могу ответить, ибо никогда не случалось такого. Почему же роза дана одной тебе, если, как говорят мудрецы, один человек не хуже другого и один язык не имеет преимуществ перед другим? А твоя роза глаголет на всех языках, и нет причин таить ее, ибо слова волшебства — тоже слова и принадлежат языку. Я пришел, чтобы дать эту розу всем городам и языкам всех стран: разве не заслуживают они ее? И ты сама сможешь узнать, какой из меня садовник, если спросишь меня о том, что я знаю о свойствах растений.

— Зачем пришел ты просить здесь о том, что и без того есть у тебя? — возразил венн. — Зачем толкуешь о разных языках, если один язык не хуже другого? Когда так, а это так, то есть лишь один язык, и он есть у каждого. И если так, зачем отдавать его слова в руки гонца? Ведь он растеряет их по дороге. Этот язык — любовь, из которой боги создали мир, и нет прощения тому, кто избавится от нее, передав ее тем, кто ее потеряет. У каждого есть свое слово этого языка, а у всех есть все слова. Те, кто хочет говорить на нем, пусть приходят сюда, как делают это первые, о ком ты говорил: те, кто восхищается принцессой и ее розами и не желает большего. Я пришел, чтобы хранить этот куст, рождающий каждую луну новые слова, приходящие к нам из других времен, потому что люди смертны и уносят слова с собой. Я не могу похвалиться, что я добрый садовник, но не буду лжив, если скажу, что могу охранять и сохранить то, что дает роза. Даже ее свет.

— А есть ли причина охранять то, что и без того есть у каждого? — продолжил спор мергейт. — Если она существует, то у кого-то нет того, что есть у розы. А когда этой причины нет, что толку так беречь ее? Итак, причина есть. Значит, есть такая тень, куда не проник еще свет розы. И если она есть, как придет она к розе, не имея в себе части ее света? Как сделать, чтобы в земной пыли открылся благоухающий сад, если стражи не дают садовнику доступ к семенам? Дайте мне тот свет, которого нет у меня, и я принесу его туда, где еще не видели его. И если он верен, то он не сможет исказиться, отразившись в тех, кто увидит его. Как же можно утверждать, что я потеряю слово, данное мне?

— Есть области, где есть частицы света, — ответил венн. — А есть тень. Тень не имеет света, ибо ему не в чем сохраняться там. Те, в ком есть слова от розы, увидят ее однажды в своих снах или в своих творениях. Так и собирают и взращивают они то, что узрели однажды в себе. А те, у кого нет снов, видят только черное облако, в котором не от чего отразиться свету, и он канет в тени. Какое слово есть у них, кроме слова смерти? От тени и следует беречь то, что дано нам, чтобы слова не исчезали в ней. У тебя есть намерение совершить поступок, но нет слова, по которому этот поступок будет истым. И оттого поступок твой не будет правдив, как не может быть ребенка без двоих родителей и действия без созерцания. Ты идешь по следам и не имеешь своего слова, а значит, не можешь сохранить розу, хоть и вожделеешь ее. Потому я здесь.

— Вами сказано достаточно, чтобы решить, чьи намерения истинны, — вступила в их спор принцесса. — Уже начинает светать, и я должна буду выйти из дворца, чтобы прибывшие сегодня в город увидели меня. Посмотрите в мое зеркало. Тот, кто увидит в нем меня, имеет намерения истинные. Тот, кто не увидит ничего, пришел с ложью.

Волкодав посмотрел на зеркало. Двоих на холме уже не было. Там проходили одна за другой картины, что видел он в доме у Зорко, потом появились видения каких-то земель с холмами и морем, а дальше картины стали сменять друг друга все быстрее: он узнал леса под Нок-Браном и ручей Черная Ольха, увидел вежи над холмами и степь с караваном. Мелькнула великая Светынь, печище Серых Псов и строения Галирада, золотые украшения и самоцветы на столе ювелира, страницы неведомых и тут же узнаваемых книг… Все сплелось в единый узор и вдруг обернулось лицом принцессы, но розы еще не было с нею.

— Теперь можешь взглянуть на меня, — сказала принцесса.

Волкодав посмотрел на нее и понял, что зеркало показывает принцессу такой, какой она была накануне, днем. Потом он посмотрел на мергейта. Тот словно бы очнулся от сна.

— Теперь ты видел, куда спустился бы после того, как поднялся сюда? — спросила принцесса. — Ты вошел бы в свой сон, коего так страшишься. И он стал бы явью, а теперь ты поднялся выше, и он перестанет мучить тебя. Ты не увидел ничего в моем зеркале, но ты не вернешься в эту тень, потому что вы решили спор без клинков, не отняв у мира ни единого сна и ни единого слова. Поэтому тебе есть куда спуститься, без того чтобы упасть в тень. А теперь уходи той дорогой, которой пришел, ибо ты проиграл спор. И помни об осторожности на обратном пути.