Зорко, Брессах Ог Ферт и Булан оказались в третьем, самом младшем войске, где была малая галирадская дружина, наполовину из сегванов, и те, кто пришел на эту битву с разных сторон земли, ища кто войны, а кто выгоды. Ни конис Внутреннего Нарлака, ни властитель Халисуна не держали наемного войска. Первый еще не был достаточно богат, второй брал к себе лишь тех, кто был одной с ним веры. «Друзья могут быть только искренними», — сказал властитель, когда держал речь на вечерней заре.

Сольвенны пришли с воеводой, и тот вышел, увидев тех, кто не был ни в халисунском, ни в нарлакском войске.

— Кто есть здесь из земель сольвеннских, али сегванских, али веннских и иных полуночных? — зычно выкрикнул он. — Аида под мою руку! Кнес галирадский, коли ведаете о таком, нас сюда прислал, дабы ворогу показали, что и на холодном море сталь ковать умеют, и воинов справных жены рожать не разучились!

Всего набралось до трех сотен таких, как Зорко, вельх и Булан. Среди них особенно много было манов, кои никак уж не были уроженцами полуночных стран. Но и тех воевода взял, заверив кониса и халисунца в их надежности. А после сам пошел проведать, кого же набрал в свое войско. И сотню их выгнал взашей, — два десятка дюжих бывалых воинов в крепких бронях шли вместе с воеводой.

Увидев Зорко и Брессаха Ог Ферта, воевода ничего не сказал, кивнул только старшему из двух десятников, и тот согласно кивнул в ответ…

Утро разгоралось, и воины строились в боевые порядки. Поднимались и строились и мергейты, более схожие ныне с беспокойной стаей черного воронья, нежели с травяным черным покровом. Даже через долину доносились пронзительные визги мергейтских рогов и дудок.

Халисунцы трубили в длинные трубы и били в медный гонг, подвешенный на толстой веревке, нарлакцы тоже дули в рога, и в каждом отряде рог пел на свой лад. Собирал своих и воевода Сивур. Ему хватало и зычного голоса. Конную сотню сольвеннов и пешие полторы сотни сегванов и тех, кто прибился к ним, поставили меж двух нарлакских пеших отрядов на правом крыле, спрятав их в распадок меж двумя пологими холмами.

Зорко оглядел в который раз почти готовые к бою рати… И глазам своим не поверил. Очень высокий и жилистый венн со шрамом в пол-лица, с длинным мечом за спиной, каковому мечу всякий кузнец на Восходных Берегах позавидовал бы, в доброй кольчатой броне и ладных сапогах, да только в простой домотканой льняной рубахе с незатейливой вышивкой, стоял перед воеводой. На плече его были нашиты клочки серой собачьей шерсти.

— Взять, говоришь, тебя в дружину? — громогласно вопрошал Сивур.

— В дружину не прошу. В войско возьми, не прогадаешь, — хрипловато и гулко отвечал венн.

— Ты венн никак? — осведомился воевода.

— Не, из Шо-Ситайна приплыл, — без лишнего вежества отозвался собеседник.

— Да ну! — поразился притворно воевода. — А с виду так венн!

— А коли видишь, чего спрашиваешь? — буркнул Серый Пес. — Так каково твое слово?

— Вон один есть из ваших. И одного с тобой рода. К ним и ступай, — согласился Сивур. — Воин ты добрый, надо думать. — И отвернулся, у него и без того хлопот было вдосталь.

— Серый Пес вернулся, — молвил Брессах Ог Ферт, стоявший за плечом Зорко. — Теперь мы собрались все.

Волкодав подошел к Зорко, и они встали друг против друга, долго смотрели друг другу в глаза.

— Поздорову, брат, — проговорил Волкодав.

— И тебе поздорову, — отозвался Зорко.

Они обнялись, будто не было меж ними двух сотен лет бездонного времени. Потом разомкнули объятия и подали руки Брессаху Ог Ферту и друг другу. Трое составили кольцо, живое и нерушимое, будто трое богов на резном камне в ожерелье, добытом сегванским кунсом.

— Смотрите! — прервал их Булан. Все оглянулись туда, куда указывал халисунец.

Колесница, тонкая, словно сеть, сотканная из серебра, с запряженной парой белых коней, катилась по медной траве. Принцесса Халисуна в длинной и тонкой зеленой тунике с широкими рукавами и золотой отделкой по подолу, подпоясанной золотистой бечевой, в огненно-красной мантии, золотыми же халисунскими письменами украшенной. В прическе принцессы не было розы, и волосы ее, каштановые с медью, были убраны под черно-красный платок, по-особому завязанный. Обручи с самоцветами были на ее запястьях, и гривна с самоцветами была на ее шее. И она была прекрасна без розы, потому что воины всех стран земли затаили дыхание и смотрели на нее, и смолк шум рогов и бубнов и бряцание оружия.

Кони, повинуясь тонкой, но сильной руке, остановились.

— Наше будущее, — сказала принцесса, — неизвестный нам чужой язык, огромный край, куда нам предстоит дойти. Там не имеют хождения наши монеты. И наши взгляды там не имеют цены. Будущее видит нас, когда мы смеемся или плачем. Иначе оно нас не узнает… Если сегодня ваши щиты, что смотрят сейчас на солнце, будут к вечеру смотреть на него, а не на огонь ваших очагов, не будет ни смеха, встречающего живых, ни слез, провожающих мертвых. И будущее останется пустым, как черное облако ваших снов. Слушайте свое сердце, и, когда оно скажет «Да!», не говорите, что слышите другое «Да!», и в вашей руке будет сила, какая есть у вашего бога.

Кони тронулись. И колесница исчезла за холмом.

— А глаза у нее… — вспомнил Зорко разговор о том, кто из них лучшее зеркало для принцессы Халисуна.

— Карие, — уверенно сказал Волкодав.

Мергейты в молчании начали наступление. Тысяча конных отделилась от черного и гибкого змеиного тела их войска и помчалась на левое крыло, где стояла конница Халисуна. За ней другая двинулась на центр, чтобы повстречаться с нарлакской конницей. И третья отправилась на правое крыло, где были халисунские колесницы и пешие воины Нарлака. Пыль клубилась под двенадцатью тысячами копыт, и воины мергейтов, будто демоны летели над этим пыльным облаком, без выкриков и гиков, молча.

В ответ халисунские и нарлакские стрелки метнули тысячи стрел, но в ответ получили не меньше: луки мергейтов били дальше. Тяжелая конница Нарлака тронулась встречь мергейтам, медленно, но ровно набирая мощный ход. Но, не допустив нарлакцев на сотню саженей, мергейты осадили коней и вдруг бросились назад. Нарлакцы, не желая поддаваться на уловку, замешкались. Мергейтская тысяча рассыпалась, будто горох, а позади нее оказались мергейтские стрелки с арбалетами из Шо-Ситайна. Железные болты полетели в нарлакцев, пробивая любые брони и шлемы, и лишь щиты закрывали от них. Нарлакцы приостановились, но конис знал, чего следует ожидать теперь. Когда его конница остановится совсем, Гурцат снова пошлет вперед своих верховых, и те, оказавшись на ходу, получат перевес. И нарлакцы, закрывшись щитами и неся потери, снова двинулись вперед железным тараном.

Тем временем на их правом крыле мергейты столкнулись с колесницами халисунцев и были частью выбиты лучниками, а частью завязли меж повозок, и Гурцат бросил вперед еще одну тысячу, чтобы словно бы второй волной наступления перевалить через свои и вражеские трупы и через правое крыло зайти в бок халисунской пехоте. И второй вал атаки не перехлестнул через колесницы, но третьего броска черной змеи халисунцы не сдержали бы, и Сивур приказал выступать. Только пешим. Сольвеннскую конную рать он берег для пущего случая.

— Пошли, — просто сказал Волкодав, перетягивая вперед уже раздобытый у кого-то червленый сольвеннский щит, имеющий форму капли.

— Вижу, — промолвил вдруг Булан, когда они уже набрали шаг — летящий шаг идущей в ближний бой пехоты. — Я раскрыл сон Гурцата.

— Разве ж он спит? — удивился Волкодав.

— Он всегда спит теперь, — ответил халисунец. — Облако вошло в него и видит то, что видит он, а он делает то, что хочет оно, что хочет чужой сон.

— И чего же он хочет? — усмехнулся Брессах Ог Ферт.

— Вобрать все и стать богом, — отвечал Булан так, будто говорил о вещах обычных.

— Смешно, — рек вельх. — Многие хотят того же. И я хотел этого. Все нельзя вобрать. Его можно только собрать. И только то, что есть у людей, останется у них.