И он, облегчённо улыбнувшись, поспешил к Петеру.

Посидев за столом ещё немного, Мария сказала, что хочет пройтись, и ушла в направлении ближайшего перелеска. Разговор продолжился, но вскоре Франтишка и Лайонел болтали уже вдвоём, точно забыли про меня, поглощённые друг другом. Тогда я тоже оставила их, чтобы не мешать, и зашагала к реке. Противоположный берег её, высокий и обрывистый, был усеян множеством норок, у которых щебетали и суетились ласточки-береговушки. Что-то вдруг зашевелилось в памяти, забилось в сдерживающую её стену, но так же быстро успокоилось, словно выдохшись.

В высокой траве я разглядела узкую песчаную отмель. Она поблёскивала и сверкала влажными камушками. Присев на корточки, я положила ладонь на мокрый песок, увязла в нём пальцами. Вспомнилось детство. Деревня и домик у озера, куда мы всей семьёй приезжали летом. В жаркий сезон вода отступала, обнажая песчаное дно. Тогда мы с двоюродным братом выбирались на берег и возводили на песке города, окружали их рвами и каменными стенами. А потом наблюдали, как их размывают вечерние волны.

Холодная вода лизнула ладонь, и воспоминание отхлынуло. Закатное солнце больно ударило в глаза. Я выпрямила спину, обернулась: Лайонел и Франтишка всё так же сидели за столиком и вместе курили. Нарушать их идиллию сейчас было бы подло.

Захлопали крылья. Стайка ласточек сорвалась с берега и взмыла в небо, закружилась над рекой. Я засмотрелась на их причудливый танец. Взгляд выхватил из серого птичьего облака золотистое мерцание. В этот момент звуки исчезли, растворились, вытесненные из сознания знакомым голосом, тем самым, что однажды позвал меня по имени. «Слышала? — весело спросил он, а я продолжала неотрывно смотреть в небо. — Говорят, ласточка с золотым крылом может исполнить любое желание».

Вдруг я ощутила присутствие кого-то совсем рядом. Протяни руку и коснёшься. Но стоило ветру подуть чуть сильнее, как этот кто-то исчез. Растаял в воздухе, точно призрак.

— Марта! — окликнула Франтишка, и я вздрогнула. — Холодает что-то, поедем домой.

Мария вернулась. Кир и Петер о чём-то спокойно говорили неподалёку. Лайонел бодро складывал стулья. Его красная ветровка, всю дорогу пролежавшая на заднем сидении автомобиля, теперь покоилась на плечах Франтишки.

— За чем ты так увлечённо наблюдала? — весело поинтересовалась она, когда я подошла ближе.

— За ласточками.

— А-а-а, — с интонацией знатока протянула Франтишка. — Наверное, к перелёту готовятся. Знаешь, ласточек считают посредниками между жизнью и смертью. Почему, интересно?

— И правда, почему?

Я взглянула в последний раз на противоположный берег: птицы суетились у норок, как и раньше.

По дороге домой мысли мои занимал тот голос. Голос из прошлого. Он не принадлежал никому из тех людей, кого я помнила, но казался до боли близким и как будто любимым. Я чувствовала, человек, что владел им, занимал в моём сердце особое место. Вспомнить бы только его лицо.

Ночью мне снились ласточки.

Я вернулась домой.

Сколько времени прошло? Наверное, много. В квартире стоял тот особенный запах, который слышишь только после долгого отсутствия. За порогом моей комнаты поселилась пыль. На душе было скорее радостно, чем нет, но родители не спускали с меня обеспокоенных взглядов. Где же я пропадала всё это время?

Лето наступило незаметно. Не успела оглянуться — и уже июнь. Шумная и нарядная Москва расцветала с каждым тёплым днём, но как бы я ни любила свой город, его по-летнему праздничная суета не переставала раздражать меня. Странно, раньше всё было иначе. Однако в чём заключалось это «иначе», вспомнить я не могла.

— Мне очень жаль, — говорила мама так тихо, что приходилось читать по губам. Она не смотрела мне в глаза, лишь изредка косилась. — Никто не мог знать, что такое случится. Мы с папой полгода эту поездку планировали, и отменять её теперь… Нас не будет всего-то три недели. Тебе сейчас, конечно, нелегко, но ты ведь справишься тут без нас?

Голос выдавал её неуверенность. И потому маме вдвойне нужно было моё согласие. Что ещё я могла ответить ей?

— Да, справлюсь как-нибудь.

Дни больше не существовали. Они складывались, точно пластиковые стаканчики, порой так плотно приставая друг другу, что двое суток проходили как одни. Я затерялась где-то в середине этой пластиковой башни, словно присохший к донышку сироп.

Наверное, поэтому солнце не разбудило меня.

Когда я открыла глаза в то утро, часы показывали половину одиннадцатого. Воздух в комнате был холодным, небо в просвете штор — пасмурным. Я плотнее закуталась в тёплое одеяло. Дышалось с трудом, будто на грудную клетку давил тяжёлый камень. Почему же она не сломалась под его весом, будучи такой пустой?

Второй раз я проснулась уже после полудня.

Холод проникал под одеяло и покрывал кожу мурашками. Собравшись с силами, я поднялась и прикрыла окно над кроватью. Протёрла глаза. Марта спала на ковре возле двери, свернувшись плотным клубком. Видимо, тоже замёрзла.

Я рухнула обратно на подушку. И провалялась ещё минут пятнадцать, пока голова не начала гудеть. Странно, что мама не подняла меня к завтраку.

— Точно. Они же уехали вчера.

Я забыла, что осталась одна.

Но это ничего не меняло, ведь я была одна уже очень долгое время. В пузыре из толстого стекла, не подпускавшем никого близко. Только отчего-то мне мерещилось, что стенки пузыря растянулись. Эта появившаяся под боком пустота предназначалась не для меня. Но для кого?

Я бы проспала весь день, если бы могла. Уснуть больше не получалось. Но и заниматься чем-либо не было желания. Зато, несмотря на всё не проходящую усталость, меня потянуло на свежий воздух.

В тот день я впервые вышла из дома с начала летних каникул. Сложно было поверить, что я провела в четырёх стенах целый месяц. Чужое отражение в зеркале лифта, гулкий полутёмный подъезд — всё это казалось нереальным, точно сон.

Зонтик я не взяла. А дождь начался очень скоро. Ветер то и дело срывал капюшон, так что приходилось придерживать его пальцами; мелкие капли брызгали в глаза, заставляя щуриться. Я брела по ближайшему парку, не разбирая дороги, пока ноги не принесли меня на неприметную аллею, где я раньше никогда не бывала. Хотя думала, что знаю этот парк вдоль и поперёк.

Чуть впереди, сбоку от грунтовой дорожки, виднелась смотровая вышка. Три лестничных марша и крытая квадратная площадка. Краска на перилах и ступеньках облупилась, доски посерели. Там можно было укрыться от дождя. Я поднималась осторожно, и лестница негромко скрипела под моими шагами. Перила неприветливо щетинились, грозя занозами.

С вышки открывался вид на небольшой луг — пойму местной речушки. Ветер пускал по высокой траве зелёные волны и задувал под крышу, обдавая мои щёки дождём. В запахе сырой земли хотелось раствориться. Если бы только это чувство можно было запечатлеть, чтобы возвращаться к нему перед сном.

Я встала вплотную к перилам и подставила лицо ветру. Он опустошал мою голову, а дождь смывал тоску, плескавшуюся в горле. Я закрыла глаза, раскинула руки в стороны. Тогда моё тело начало терять вес. Опора ушла из-под ног, будто меня подняло в воздух, а ветер мягко раскачивал, убаюкивая. Не осталось ничего, кроме шума дождя. В груди разлился тёплый покой. И хватило бы лишь одного лёгкого толчка, чтобы я полетела вниз…

Руки вцепились в перила.

Пошатнувшись, я отступила на два шага.

Тело обдало холодом. Тучи сгустились над горизонтом, воздух стремительно остывал. Я спрятала ладони в рукава толстовки. Пора было возвращаться домой.

Спустившись с вышки, я ещё раз посмотрела на луг. В темноте сумерек, за пеленой дождя он выглядел траурно-печальным и брошенным, забытым за ненадобностью. Не это место должно было стать моим последним пристанищем. Призрачная боль, тянувшаяся к нему от моего сердца, уже принадлежала кому-то другому. Кому-то, чья тень пряталась в моём стеклянном пузыре.