Франтишка дремала. Удивительно, что мой короткий срыв не разбудил её. Спутанные завитки волос разметались по дивану, а на лице застыло умиротворённое, почти счастливое выражение, делавшее его беззащитно детским. Я старалась не двигаться лишний раз, только бы её не потревожить.

Она проснулась около часа спустя. Приподнялась на локтях, села, тупо смотря перед собой. Неуверенно прикоснулась кончиками пальцев к щекам, к векам и нахмурилась.

— Пойду умоюсь, — пробормотала Франтишка и быстрыми шажками вышла из кухни.

Я встала с дивана и размяла затёкшее тело. Мне не было грустно или горько, всё улеглось, и на душе стоял непривычный штиль. Губы тронула невольная улыбка: дождь кончился. Оставалось последнее, что мне нужно было сделать.

Когда Франтишка вернулась, она долго не отрывала удивлённого взгляда от протянутого мною рисунка, прежде чем осторожно взять его. От волнения руки не слушались её.

— Марта, это… это просто…

Она так и не договорила. Щупала бумагу, водила по ней ладонью, словно хотела проникнуть сквозь неё, в нарисованный мир. К Лайонелу, окружённому золотыми искрами и красными амариллисами.

— У него такие глаза…

— Знаю, слишком печальные получились.

— Нет-нет, я не об этом. Он и правда смотрел так иногда. Но я думала, что, кроме меня, никто не видел этих глаз. Они очень настоящие.

Подержав рисунок ещё немного, Франтишка вернула его мне. И попросила бережно хранить.

Я осталась у неё на ночь, потому что она настояла, взамен позволив мне помочь утром с уборкой. И тогда, измотанные, мы укрылись толстым одеялом и, излив последние чувства, сквозь дремоту произнеся последние слова, уснули в обнимку. Мне не хватало этого банального человеческого тепла. В первые за долгое время я засыпала без тревог, без мыслей о завтрашнем дне или недосягаемом прошлом. Засыпала и не думала ни о чём.

Той ночью мне ничего не снилось.

Марта никак не могла меня добудиться. Её урчание и мяуканье, нет-нет да и пробивавшиеся сквозь мой тяжёлый сон, казались обеспокоенными. Я чувствовала, как когтистая лапа касалась моей щеки, как мягкая шерсть щекотала лицо, но мне всё не удавалось проснуться. И когда я наконец открыла глаза, было уже далеко за полдень.

Воздух под одеялом разогрелся до горяча. Будто внутри что-то сломалось, и из недр моего тела повалил жар, как из печки. В голове стоял туман.

Нечего было выходить вчера под дождь.

На одной силе воли я доползла до кухни, чтобы покормить Марту, и, вернувшись в кровать, закуталась в одеяло. Глаза начали слипаться, и я не заметила, как снова погрузилась в сон. Точно фантомы, в поле зрения появлялись и исчезали отдалённо знакомые лица: родители, друзья, однокурсники. Бросаемые ими фразы тонули в непроницаемой пелене сновидения, лишь искажённое эхо достигало моего слуха. И в этой нескончаемой чехарде голос настойчиво повторял:

«Забудь о них. Они не будут о тебе волноваться. Они не заметят, когда ты уйдёшь».

Тау я не увидела. Наверное, потому что, даже будучи в сознании, не могла вспомнить его лица.

Следующим утром мне стало лучше. В голове прояснилось, но горло саднило. Я размешала мёд в горячем молоке и, устроившись в кровати поудобнее, взяла книгу, что попала ко мне из другого мира. Это не было интересным чтением — мало кому пришлось бы душе изучать случайную энциклопедию, — однако мне стоило побольше узнать о месте, к отправке в которое меня готовили.

— Рыцари, короли, волшебные кристаллы… Напоминает какую-то детскую сказку.

«Тебе никогда не хотелось попасть в сказочную страну? Туда, где не будет забот и тревог. Туда, где есть магия и безграничные возможности».

— Хотелось в детстве, но сейчас… даже не знаю.

Позже я заварила себе чай с лимоном и переместилась за стол. Вдохновения рисовать не было, но я упорно смотрела на чистую страницу и крутила в пальцах карандаш. Вот бы встретиться с Тау, понаблюдать за птицами, думала я. У меня не было даже номера его телефона, чтобы пригласить к себе.

Приятные чувства заклубились в груди. Бывало, я пыталась перенести свои переживания на бумагу, но у меня не получалось ни нарисовать их, ни облечь в слова. Тогда было так же, одни банальные фразы и образы приходили на ум.

— Не быть мне человеком искусства.

Я вытащила из чашки дольку лимона и положила в рот. Поморщилась от кислоты и горечи. Косточка попала на зуб, я сплюнула её в ладонь. Надкусанная у верхушки оболочка разошлась в стороны, обнажая нежное белое нутро.

В книге было написано: «Если у вас возникнет спонтанное, но сильное желание сделать что-либо, попробуйте поддаться его порыву. Возможно, это зов вашей внутренней магии». Я рассматривала косточку в своей ладони и думала, что хочу посадить её. Словно в этом бесцветном нутре мне виделось нечто прекрасное, достойное того, чтобы вырасти и жить.

Садоводство никогда не увлекало меня, в отличие от моей мамы. Потому я без труда отыскала на балконе пустой цветочный горшок и мешок с грунтом. Опустила косточку в землю, полила водой и поставила на свой подоконник.

— Как считаешь, Марта, нужно было её прорастить для начала?

Кошка, сидевшая рядом на полу, отвлеклась от умывания, обратила на меня всезнающий, мудрый взгляд и медленно моргнула.

— Вот и мне кажется, что ничего из этого не выйдет.

Я не питала надежд. И утром, запрокинув на подушке голову и смотря снизу вверх на подоконник, видела лишь безжизненные керамические стенки цветочного горшка. Если бы не Марта, что любопытно заглядывала внутрь и принюхивалась, я бы так и оставила его без внимания.

Крошечный росток пробился на поверхность и теперь поблёскивал в солнечных лучах. Его сочно-зелёные листья были такими тонкими, что я боялась к ним прикасаться. Сердце забилось чаще. Что-то давно позабытое чувствовалось в этом частом сердцебиении.

На балконе нашлось несколько пакетиков с цветочными семенами, и, потому что пустых горшков больше не было, я посеяла их в стаканы. Выставила на подоконник столько, сколько смогла уместить. Через стекло было здорово наблюдать, как вода просачивается глубже в землю. В комнате запахло влажной почвой. Я зевнула. Тело вдруг потяжелело, как после долгой пробежки. Не дождавшись темноты, я легла спать.

А за ночь на моём подоконнике распустились цветы. Пурпурные, красные, оранжевые. Я рисовала их, находя успокоение в длинных линиях стеблей и широких дугах лепестков. В мягких углах ветвей лимона, к утру превратившегося в маленькое деревце. Была ли то моя внутренняя магия или нет, меня не волновало. Когда на душе хорошо, важно ли знать причину?

«Почему ты не читаешь? Тебе наскучила моя книга?»

Как по щелчку пальцев покой рассеялся. Я отняла от бумаги карандаш и уже не смогла продолжить рисовать. Краем глаза я видела тёмный силуэт лежащей на столе книги, но избегала переводить на неё взгляд. В груди нарастала тревога.

Вдруг я выхватила в тишине посторонний звук. Словно кто-то копошился на кухне. Это не напугало бы меня, если бы Марта не спала в тот момент на моей кровати.

Я вышла в коридор, однако звук не стал ни громче, ни тише. Как и не менялся он с каждым следующим шагом. Только коридорный сумрак расступался, пока я приближалась к кухне.

— Эн! Ну наконец-то, я уже заждался.

— Тау? — По спине пробежал холодок. Радость смешалась с недоумением, разлившись в животе чем-то липким и вяжущим.

— Как твоё самочувствие? Ты хорошо питаешься? Подумал, раз уж я всё равно здесь, надо что-нибудь тебе приготовить.

— Как ты вошёл? — полушёпотом спросила я.

Вместо ответа Тау завертел головой.

— Где тут у тебя кастрюли? А, и крупы! Сварю тебе кашу — то что надо для ослабшего организма.

Солнце золотило его кожу и волосы, искрилось в глазах, не то проникая в кухню сквозь лёгкий тюль штор, не то сочась изнутри самого Тау. Я знала, этот момент не будет длиться вечно. Поэтому разогнала сомнения, позволяя хрупкому счастью, пусть даже и ненастоящему, взять верх.