Я отпрянул в сторону, придал нападавшему нужную траекторию, и тот приземлился мягкой точкой на линолеум. Я подстраховал его, чтобы он ненароком не убился, и врезал под дых, на время выбив дух.

— Полежи, — велел я.

— Пошел! — в панике вскрикнул Ростик. Художник выглядывал из кухни, в руке он держал графин. Этим графином он и запустил в меня, по-бабьи взмахнув рукой.

Я уклонился, сблизился с графинометателем и, схватив его за шею, устроил на полу в коридорчике, уронив прямо на танцора,

— Ну-ка, тихо, — я вытащил пистолет и ткнул Ростику в лицо.

— Не надо! — всхлипнул он.

— Вот что, голуби мои сизокрылые, — я ткнул носком ботинка в танцора, к которому начало возвращаться дыхание. — Поговорим спокойно? Без стрельбы и убийств?

— О чем? — обиженно произнес Ростик.

— Можем и не говорить, — я поднял пистолет.

— Поговорим, — поспешно исправился Ростик.

— Тебе сюда, — я втолкнул его в ванную и запер ее на задвижку.

Поднял Бландинца, прислонил спиной к стенке в коридоре, встряхнул:

— А с тобой будет разговор.

Танцор наконец продышался. Он был симпатичен и мужествен на вид. И он вовсе не походил на голубого. Это у него вывих не в теле, а в голове.

— От кого прячешься, балерун? — спросил я почти ласково. — Тебя уже почти два месяца поклонники но дождутся.

— Ни от кого я не прячусь! — возмутился он.

Я взвесил в руке пистолет.

— От кредиторов, — тут же заявил танцор.

— Да? А я думал, ты мне о встрече в «Кукарачче» расскажешь… Зря пришел. Шлепну обоих — и в дорогу. Мне сегодня в Нью-Йорк еще лететь, — я отступил на три шага, поднял пистолет и прицелился ему в лоб…

— Мишуню похитили! — вдруг всхлипнув, сказал танцор.

— Зубовина, кивнул я. — Твой кавалер?

— Ну… Да. Мы не афишировали нашу любовь. У него была квартирка в Марьино. Мы там встречались. Он приводил туда и других, но я ничего не имел против. Я не ревновал, — Бландинц замолчал и присел на пол в коридорчике, обхватив голову руками.

— Свободная любовь?

— Ну…

— Не стесняйся, голубь, — улыбнулся я. — И не такое слышали. Что дальше?

— В тот вечер в «Кукарачче» я к нему так и не подошел. Там было слишком шумно. Слишком много народу. Там был Ширшиновский, у меня от него начинает болеть голова.

— Не у тебя одного.

— Мы тогда с Мишуней только обменивались взглядами. Но полный страсти взор может сказать куда больше, чем холодные и ничего не говорящие слова…

Как же они любят цветистости!

— Он улыбнулся пару раз, — помолчав, продолжил танцор. — Но как-то рассеянно. Я чувствовал, что он, несмотря ни на что, хочет провести вечер со мной. Что он нуждается во мне…

— Как чувствовал?

— Сердцем, — танцор ударил себя кулаком по груди.

— Он тебе платил за свидания?

Бландинц покраснел.

— Замнем, — сказал я. — Что дальше?

И тут он начал выговариваться. Путано, сбивчиво, но он выложил все, что знал, и все, что думал.

Получалось, что Бландинц дождался, пока Михаил Зубовин выйдет из клуба и вышел за ним. Они перекинулись парой слов, кумир пригласил танцора в Марьино.

Телеведущий сел в свою машину. Танцор уселся в свою. Пока ехали по городу, Бландинц поотстал, а когда вывернул на улицу, на которой располагалось их уютное тихое трехкомнатное гнездышко, издалека увидел, что около «Тойоты-лендкруизера» телеведущего стоит инспектор госавтоинспекции.

Танцор остановил машину за одиноким безжизненным рейсовым автобусом, который давно забыли на этой улице, и видел, как инспектор проверил документы у Михаила Зубовина. И как потом повел его к черному джипу «Мерседес».

— Милиционер усадил Зубовина в «Лендровер» ? — удивился я, зная, что эта машина для богатых людей.

— В него. Грубая такая машина… И я почуял недоброе… Я не знал, что делать. Завел мотор и поехал вперед. Я хотел остановиться и спросить, что они хотят от Мишуни. Но не смог… Да, я испугался. Кто меня упрекнет в этом? — с вызовом спросил он.

— Никто.

— Так что я только прибавил скорости. Я знал, что Происходит что-то плохое. Но я не мог. Не мог…

— Кто был в «Лендровере»?

— За темными стеклами я не разглядел. Я разглядел лишь водителя. Такая грубая бандитская рожа. Он сидел, облокотившись. И руку высунул. Фонарь светил, я четко увидел рисунок на его предплечье.

— Татуировку?

— Да.

— Что на ней?

— Змея кольцами свилась. А на голове ее — кепка с длинным козырьком.

Из дальнейшего рассказа танцора выяснилось, что после этого Михаил Зубовин пропал. Танцор промучался пару дней. Он то хотел бежать в милицию. То хотел спрятаться в дальний пыльный угол и не высовывать оттуда носа. Неожиданно кумир нашелся.

— Я пытался с ним встретиться, — тараторил танцор. — Я звонил ему, он не брал трубку. Я ждал его у квартиры — он не приходил. Я приезжал к нему на телевидение — меня не пускали к нему. Не пускали, и все!..

— Что дальше? — осведомился я.

— Я пытался прорваться к нему в кабинет. А мне дали по лицу. Больно так дали. Его все время сопровождали такие гориллы. Такие грубые мордовороты. Такие мерзкие животные…

— Кто они такие ?

— Поговаривали, Мишаня взял себе охрану. Но я не поверю, что он нанял таких грязных животных. Он любит изысканность и тонкость… Он никогда бы не нанял грязных грубых животных!

— Он сильно изменился после того дня?

— Он стал совершенно не тот. Это все отмечали. И еще эти грязные животные… Это какой-то заговор, Я чувствую, тут замешана политика.

— Политика? — удивился я.

— Мишаня же участвовал в создании фонда в защиту сексуальных меньшинств. Это все наши недоброжелатели затеяли. Убрать знаковую фигуру.

— Заговор против голубых?

— Во-во.

А что, занятная мысль. Я представил, что скажет Кухенбаден, если я ему пришлю отчет с такими выводами. Но я не пришлю такой отчет.

— Что было потом? — спросил я.

— Во мне вспыхнула обида на него. Я не находил себе места. И однажды тоскливым, нескончаемым вечером написал ему письмо… Я погорячился. Написал много лишнего. Я угрожал. Я обещал рассказать все.

— Что все?

— Ну, не знаю. На меня будто помутнение нашло. Конечно, ничего такого я не знал… Отослал письмо и потом раскаялся. А через три дня спускался утром по лестнице своего дома, выглянул в окно и увидел их…