Мэверик задул лампу, и теперь в комнату проникал только свет уличных фонарей. Он расстегнул последний крючок и снял с нее корсет. В ложбинке между грудями Синтии покоился ее кристалл яки. Мэверик дотронулся до него, потом наклонился и поцеловал ее розовые соски. Он нежно погладил ее груди и принялся дразнить их, лаская кончиком языка. Синтия застонала и потянула его к себе с все возрастающей силой. Мэверик ощущал дрожь ее тела.

Он гладил Синтию, дивясь силе своей страсти. Потом осторожно разжал ее пальцы, сел на край кровати и снял брюки. Когда они полетели на пол вслед за ее бельем, он повернулся к ней.

Синтия ответила испытующим взглядом.

– Все еще нет слов?

Она потянулась к Мэверику, чтобы прикоснуться к его восставшему органу, возбужденная и одурманенная.

– Я потеряла дар речи.

Он сжал ее руку, и его член запульсировал.

– Сейчас слова не требуются.

Мэверик почувствовал, что больше не в силах сдерживаться. Он прижался лицом к ее шее и прошептал:

– Обещаю, что утром ты не пожалеешь.

Тело Синтии выгнулось, она изо всех сил прижалась к нему, нежно покусывая мочку его уха, потом чуть сильнее укусила его в шею. Страсть нарастала. Мэверик продолжал ласкать ее грудь, потом рука его спустилась ниже и наконец оказалась в самой сокровенной сердцевине ее женственности. От его прикосновении по всему ее телу распространялись волны жара. На мгновение он остановился. Она потянулась к нему, прикусив нижнюю губу.

– Если ты передумала, скажи мне сейчас же.

Он говорил, сжимая зубы, на лбу его выступили бисеринки испарины. Ему во что бы то ни стало надо было знать, что она согласна. Он не хотел, чтобы завтра Синтия сожалела.

Синтия еще сильнее сжала его плечи. Она не находила ни сил, ни слов, чтобы ответить ему. Она была вся во власти чувств, страсти, желания.

И Мэверик вторгся в это нежное, напоенное зноем пространство, преодолев слабое сопротивление, и глубоко зарылся в ее тело. Он остановился, чтобы продлить это сладостное мгновение, и тотчас его движения возобновились, становясь все сильнее и чаще, Синтия сумела подладиться к его ритму. Она тоже задвигалась, выгибаясь и продолжая ласкать и целовать.

Когда они одновременно достигли вершины наслаждения, то застонали, прижимаясь друг к другу. Постепенно волны страсти разбивались и медленно отступали, оставляя только слабые отзвуки пережитого.

Мэверик нежно поцеловал Синтию, потом перекатился на бок, чтобы не давить на нее весом своего тела, и крепко прижал ее к себе.

Синтия старалась угнездиться рядом с ним.

– Я принимаю это как ответ на свой вопрос. Мэверик погладил ее влажное лицо и поцеловал в лоб.

– Теперь мы связаны.

Дар речи постепенно возвращался к Синтии. Она положила руку ему на грудь, будто предъявляя на него права. Если бы Синтия представляла прежде, какое это блаженство, она не отпустила бы Мэверика от себя на реке Сан-Симон.

Синтия подняла голову и заглянула ему в глаза.

– Ты ни разу не упомянул женщин Вайоминга. Давай-ка кое-что проясним, ковбой. – Она погрозила ему пальцем: – Смотри, чтобы я не поймала тебя на месте преступления. И не думай даже бросить взгляд в их сторону.

Он хмыкнул, потом властно прижал ее к себе.

– Я всегда мечтал о женщине с хлыстом.

Синтия находится в Хижине Грез. Они держатся за руки, стоя возле костра. Бой барабана отдается в ее сердце.

Они обходят вокруг костра, обратив лица к востоку. Рядом с ними стоит знахарка.

– Я несу вам благословение Желтой Лошади. Я несу вам озарение. Познайте многое и разделите еще больше.

Их лица обращены к югу. Встает знахарь:

– Я несу вам благословение Красной Лошади. Это дар радости. Помните, что радость чередуется с трудом.

Они обращены лицами к западу. Знахарка поднимается с места:

– Я несу вам благословение Черной Лошади. Это власть и сила проникновения во Тьму и умение выйти из нее к Свету. Разделите друг с другом свое знание.

Они обходят вокруг костра, обратив лица к северу. Бетает знахарь:

– Белая Лошадь несет послание от всех остальных лошадей. Да пребудет с вами благословение щита целительства.

Слова и мысли – это сила и власть. Они должны умеряться мудростью.

Знахарка приближается к ним:

– Верное сердце познает благословение многих. Озарение. Радость. Знание. Мудрость.

И Синтия познает любовь.

– Добро пожаловать в редакцию «Гус-Крик эпитаф» на территории Вайоминга, – сказала женщина лет сорока в очках в тонкой серебряной оправе. Ее темные волосы, тут и там посеребренные сединой, собраны на затылке в шиньон. На ней была черная юбка, белая блузка и белый передник в пятнах. На руках с длинными пальцами и худощавом энергичном лице с выступающими скулами заметны чернильные разводы. Рядом с женщиной лежала большая белая свинья с черной ленточкой на шее.

Они находились в комнате, обитой грубо отесанными деревянными планками. На застекленной парадной двери висела табличка, извещавшая о том, что здесь редакция газеты. У стены помещалась черная чугунная печь, а рядом с ней печатный пресс. Стеллаж с ячейками для печатной продукции был полон газет и располагался возле окон в задней стене. Рядом с ним стоял стул с прямой спинкой, к которому было прислонено ружье. На квадратном деревянном столе лежала бумага, стояли чернила и перья. Посреди комнаты возвышалась стопка газет.

На лице Синтии застыла улыбка.

– Мило.

– Мило! Газета «Гус-Крик эпитаф» – это нечто большее. Она великолепна, это издание высшей категории, победа над всеми конкурирующими изданиями в северном Вайоминге, настоящий триумф.

Синтия подумала, что едва ли можно говорить о конкуренции в столь скудно населенных землях. Белые истребили индейцев. Теперь здесь должно быть больше коров, чем людей. И в душе Синтия подозревала, что местные жители не больше склонны к чтению газет, чем коровы. Конечно, едва ли это место подходило для того, чтобы основать здесь издательство, как предполагал Мэверик.

Он сказал:

– Хейзл – одна из лучших в издательском деле, да и стреляет из винтовки отлично.

– Да, да, вы правильно меня поняли. В приграничных землях все должны уметь владеть оружием, – подтвердила Хейзл.

– Я никогда так не боялась индейцев, как наших приграничных мужланов, воображающих, что они представляют закон и порядок. Они очень не любят, когда я рассказываю правду об их злодействах.

– Это звучит неутешительно. Должно быть, ваша работа опасна.

Синтия, продолжавшая механически улыбаться, чувствовала, что у нее сводит челюсти.

– Да что вы об этом знаете! – возмутилась Хейзл. – И все же теперь стало лучше. Сейчас меньше стреляют. Правда, и новости не такие интересные и волнующие.

– Итак, Синтия и Розалинда, я рад, что вы познакомились с Хейзл, – сказал Мэверик, качая головой. – И что новенького на этой неделе?

– Ты уехал так давно и надолго, что, должно быть, даже не знал бы о моем новом псевдониме, если бы я его сменила за это время.

Мэверик хмыкнул:

– Вижу, что священный огонь все еще не угас в тебе.

– И этого не случится, пока мой труп не окажется в могиле, что, должно быть, произойдет скоро. Благодарю за внимание.

– Так какая же у тебя теперь фамилия?

Хейзл взяла в руки «кольт» 45-го калибра, лежавший на печатном прессе, и провела по нему большим пальцем.

– Силли-Гус! Хейзл Силли-Гус и ее «Гус-Крик эпитаф»! Она рассмеялась, потом положила «кольт» на место и тотчас же посерьезнела.

– Тебе не следовало уезжать из города. Теперь все вырвалось из-под контроля. Тут ад кромешный.

Мэверик снял шляпу и провел рукой по густым волосам.

– Не хочу об этом слышать. Я сказал Синтии, что здесь тихое и спокойное местечко.