Я поймал себя на мысли, что рисовое вино на самом деле не так уж плохо – чуть смолистое, с приятнейшей кислинкой. Ночь была прохладной, чадящий дым масляных плошек – почти сладким. В дальнем конце двора раздавались ритмичные хлопки и вопли: это нетрезвый господин Ду танцевал тюркский танец с мечом, бешено кружась на месте.

И вдруг произошло что-то непонятное. Тех, кто помоложе, начало как будто сдувать ветром с ковров и подстилок. Моё поле зрения начали заслонять фигуры поднимающихся с мест людей; нервно закачались огни светильников. Плоские пьяные лица на глазах менялись, становясь жёсткими. Обмениваясь короткими спокойными репликами, солдаты и офицеры быстрым и уверенным шагом двигались с гостиничного двора к слабо освещённым коновязям.

Я бросил на ковёр несколько монет и тоже вскочил на ноги. Я прошёл достаточно войн, чтобы усвоить: если в действующей армии – или пограничном округе, что почти одно и то же, – происходит что-то непонятное, если так много вооружённых людей разом идут к коням, то безопаснее оказаться среди них, чем сидеть и ждать неизвестно чего. Особенно если на тебе нет брони и ты чувствуешь себя голым, как червяк шелкопряда перед заколкой для волос. В такой ситуации твоя броня – это стена солдатских тел вокруг.

У коновязи я столкнулся с господином Ду, который, к моему уважительному удивлению, явно руководствовался той же логикой. Он неприязненно посмотрел на меня, кивнул и исчез в темноте вместе со своим посредственным конём. Мышка с тоской протянула к своему уносящемуся четвероногому другу нос.

Глухой грохот копыт постепенно наполнял улицы. Тёмные конные толпы на глазах оживали металлическими проблесками – из седельных сумок на скаку с лязгом извлекались броня и вооружение.

Вокруг меня была высококлассная армия. Никто не кричал и не вопил. Никто не загораживал улицу. В темноте звучали спокойные краткие команды, ровные цепочки всадников уверенно текли в сторону южных ворот города, а потом вон из них-и я за ними.

«Но ведь юг – это в сторону сердца империи, а вовсе не в степь, – подумал я, переходя вслед за всеми на рысь. – Что это – большая война? Фэньян обошли?»

По дороге неслись уже хорошо организованные конные отряды. Люди, успевшие нацепить броню, каким-то образом оказывались впереди. По бокам мелькали тёмные фигуры охранения.

– Й-я-я-я! – раздался крик откуда-то из черноты. И потом, оттуда же, – ржание далёких лошадей.

Повинуясь негромкой команде, мой отряд двинулся в голую степь, туда, где мигали редкие огоньки; никто не отстал. Большие тюркские луки один за другим появлялись в левой руке то одного всадника, то другого.

Из тьмы донеслись тоскливые звуки, похожие на голос флейты, тянущей печальную ноту. Один голос, другой, третий.

– Ветер и флейты… ветер рыдает над степью голосами варварских флейт… -услышал я знакомый голос над ухом.

– Это не флейты, господин Ду,– не без удовольствия сообщил я невесть откуда взявшемуся моему тюремщику (он, похоже, всерьёз старался меня охранять). – Это такие свистки, которыми тюрки степей подзывают лошадей. У каждой дудочки – свой голос. Лошадь узнаёт его среди всех других.

Басом загудели тетивы вокруг меня. И отряд ещё быстрее устремился к приблизившимся огням, затем разом перешёл на галоп.

Столь блестяще выученного войска я не видел никогда.

А потом нас обогнали справа и слева невидимые во тьме другие отряды, наши же люди перешли на шаг, и напряжение исчезло. Мы были у каких-то длинных высоких стен, освещённых редкими масляными плошками. Под стенами дёргала ногой умирающая лошадь и лежало несколько тел в чёрных лужах.

– Они напали на склад, – раздались голоса. – Растащили бы – глазом не моргнёшь. Кажется, мы успели. Склад цел.

– Я думал, что с киданями мир, – сказал я соседнему пограничнику.

– Ну, вообще-то мир, – кивнул он, без особого интереса осматривая мой гражданский наряд. – А вот эти грабили и будут грабить. Это, наверное, опять Лоуланьский князь. Ему каган не указ. А может быть, и указ – кто же их там знает.

– Кто такой Лоуланьский князь? – спросил я, переводя дыхание.

– Да один владыка ада знает, – равнодушно ответил воин и зачехлил ненужный уже лук. – Кто угодно в степи назовётся этим самым князем и рванёт через границу грабить. А что зимой будет, когда с кормом для лошадей начнутся проблемы, – не передать… Вот это у нас и называется миром, согдиец.

И тут по рядам как будто прошёл вздох. Всадники начали вытягиваться в струнку, становиться теснее. Впереди начало образовываться пустое пространство вокруг группы конных, остановившейся у стены с качавшимися по ней конусами света. Предводитель этого отряда, напоминавший водружённую в седло бочку для купания с торчащей из неё большой головой, недвижно застыл над телами погибших. Потом втянул голову в плечи и нахохлился, как большая хищная птица.

Рядом со мной я опять увидел господина Ду – он неподвижно смотрел на этого человека широко раскрытыми глазами.

– Ты зачем приехал, отец, мы все уже сами сделали, – прозвучал весёлый крик. И смех на несколько голосов.

Я прикоснулся носком к серому боку Мышки, попросил соседей посторониться и медленным шагом начал приближаться к светловолосому великану. Тот попытался сфокусировать на мне водянистые глаза. Он, очевидно, был так же пьян, как многие из собравшихся в боевые отряды.

– Господин цзедуши трёх округов, славный полководец дома Тан,– поприветствовал я его на ханьском. И продолжил, переходя на согдийский: – Давно не виделись, братец.

«Отец, что я сделал не так?»

Смешно: вот уже сколько лет мне некому сказать такие слова, а я все не могу к этому привыкнуть. Как и к тому, что я давно уже должен сам принимать решения, от которых зависят жизни очень, очень многих людей.

Вот и сейчас сведения, которые я увозил от великого полководца, были такими, что я начал размышлять на странную тему: а если на обратном пути в столицу я внезапно умру от простуды? Что тогда случится с моей страной и всем миром?

Приходилось, впрочем, скромно признать, что мир существует давно – несмотря на всё то, что мы с ним делаем. Он будет существовать и после меня, без меня. И уцелел бы, наверное, даже без полученной мной информации, которая была такова, что оставалось только суметь ей правильно воспользоваться, – и работа в империи будет закончена.

Но были и другие вещи, непонятные, тревожащие. Какие-то очень важные слова, сказанные Ань Лушанем, которые я слышал, – но, похоже, не понял их смысла. И ещё его взгляд. Выражение лица.

Вообще, если тебе кажется, что всё происходящее попросту неправильно и необъяснимо,– значит, ты просто чего-то не знаешь. А должен знать.

Я вздохнул, вынул из седельной сумки флягу, сделал глоток. Какая роскошь – не спеша ехать одному, без неприятного усатого провожатого, который при въезде в Лоян слегка застенчиво поведал мне, что у него в городе то ли была любимая тётушка, то ли есть любимая тётушка. Спасибо, господин Ду, – наконец-то я заслужил право посидеть в одиночестве под любимыми ивами у любимого ручья в городе вашей тётушки и съесть несколько кусочков любимой лоянской рыбки. А затем неспешно отправиться в столицу по наезженному, запруженному путниками и грузами главному тракту страны, соединяющему две из трёх её столиц.

Итак, странности. Ну, например: очень старый знакомец приближается к полководцу, въезжая в круг света масляных ламп. Говорит ему: «Давно не виделись, братец».

И реакция великана оказывается на удивление бурной и совершенно непонятной. Этот человек протрезвел на глазах от одного вида моей относительно скромной персоны.

Он смотрел на меня так, будто увидел восставшего из могилы. Смотрел и шевелил губами.

– Может, мне встать на колени? – наконец осведомился он чуть заплетающимся языком. – Вот они… – Тут полководец поводил вокруг большим пальцем, – они сейчас тоже встанут на колени, хочешь?