– Я не Маленький Ван, – сказал мне мой старший писец. – Я Цзя, Цзя Дань.

Тут он сделал над собой усилие, чуть выпрямился и добавил:

– Дувэй «малиновых барсов».

– Дувэй? Что ж, тогда ты точно не Маленький Ван, – ответил я. – Видишь ли, в моей последней битве у меня под командой было сто всадников, плюс столько же конюхов, обслуги и прочих – всего как раз двести. Так что я, видимо, тоже дувэй, и не больше, и поэтому ни в коем случае не должен называть тебя Маленьким Ваном или даже Маленьким Цзя…

Я, конечно, мог бы сказать ему, что были и другие битвы, раньше Таласа, – и что в решающей, при реке Заб, когда чёрные знамёна Аббасидов взлетели над кровью и стонами поверженных Омейядов, когда детоубийцы и грабители городов получили своё, – я командовал, к собственному изумлению, отрядом в три тысячи воинов. То есть был, по имперским и любым другим понятиям, генералом – и генералом победившей армии. Но я сам не слушал собственного бормотания, потому что к этому моменту уже соскочил с Мышки и искал, нагнувшись, во взрыхлённом ногами и копытами окровавленном песке какую-нибудь палку длиной в локоть или лучше в два.

Обломок короткой кавалерийской пики, валявшийся неподалёку, подошёл идеально. Маленький Ван, увидев меня с этим обломком, страдальчески сморщился и даже закрутил головой: ну почему же дубинкой, нельзя, что ли, ударить хоть кинжалом…

Кинжал тоже не замедлил обнаружиться, и я начал пытаться расколоть обломок вдоль, на две длинные ровные дощечки.

– Лошадь копытом? – поинтересовался я, подходя к нему с этими приспособлениями.

Бывший Маленький Ван заторможенно кивнул, продолжая смотреть на мои руки.

– Лошади – они такие… Они это могут, – бормотал я, оглядываясь по сторонам. Тут взгляд мой упал на тело ещё одного офицера – кажется, даже постарше званием Вана-Цзя – и на платок вокруг его шеи, ага, ещё лучше, длинный шарф. То, что нужно.

– Значит так, дувэй «малиновых барсов» Цзя, – сказал я ему уже более внятно, – сейчас, возможно, будет больно. А может, и не очень больно. Лучше начинать всё-таки с ноги, я хочу, чтобы она у тебя была уже в порядке к тому моменту, когда я займусь плечом.

Соединять сломанные кости – странное искусство. Ты лепишь пальцами ногу, как будто она из глины. И нужно очень внимательно прислушиваться к своим пальцам и верить им, потому что нет никакого внятного объяснения тому моменту, когда две половинки сломанной кости соприкасаются так, будто они и не расставались. А ещё бывают осколки кости, а ещё – когда между ними попадает мясо, и тут пальцы должны решать сами, что им делать: дёргать и тянуть, сжимать, чуть покручивать.

Я заново вылепливал дувэю ногу долго, очень долго. А чтобы нам не было скучно и чтобы он не сосредоточивался на том, что я делаю, рассказывал:

– Ты знаешь, уважаемый Ван – прости уж, что иногда так тебя буду называть, – я уже больше года знаю, что ты, скорее всего, совсем не Ван. И что приходившие к тебе постоянно девушки совсем не оркестрантки. Дело было так: я сидел под этим самым деревом, а уважаемый господин Чжоу рассказывал мне про Ястреба с чёрными кончиками крыльев… Так вот, мой дорогой друг, каждый мальчишка на самаркандском рынке расскажет тебе легенду про Ястреба. Но вот чёрные крылья – это другое дело. Это придумали мы. И только для тебя одного. Для ещё одного человека, в котором мы тоже не были уверены, кончики крыльев были снежно-белые. И так далее. Но Чжоу назвал именно чёрные. Как ощущается нога?

– Что? Она ощущается… правильно, – с удивлением нашёл слово он.

– Отлично, – порадовался я. – Так и должно быть.

Галерея над головой бывшего главы самого секретного из департаментов империи начала рушиться, погребая его тело под тучей искр. Новое облако дыма доползло до нас, и мы оба закашлялись. Я с закрытыми глазами защемил его ногу между двумя обломками пики и начал затягивать конструкцию шарфом. Юноша терпел.

– Империя погибла, – прошептал, не глядя на меня, Ван, он же Цзя, когда я позволил ему отдохнуть. – Они прорвали Тунгуань. Как же все быстро обрушилось – кто бы мог подумать, гвардия, пограничники Гэшу Ханя, солдаты столичного военного округа… и всё впустую. Вот они, здесь. Как же это получилось?

– Империя твоя не погибнет никогда, дружочек, она слишком огромна, – ответил ему я, завязывая очередной узел на шарфе. – Даже династия, наверное, останется – очень уж много принцев дома Тан захотят занять трон. Я много тебе порассказал бы о том, как гибли самые мощные, самые прекрасные империи, – и всегда оказывается, что виноваты несколько безвольных либо чересчур самоуверенных дураков, которых много-много умных людей в своё время побрезговали выкинуть вон… Только даже и не думай на неё наступать ещё недели этак три. И не шевели ступнёй – а когда тебя отсюда унесут, зови хорошего армейского лекаря как можно быстрее. Пусть наложит шину ещё раз. А когда её снимут, будешь учиться ходить заново… Покажи-ка мне теперь плечо, мой дружочек.

Его малиновую куртку я разрезал кинжалом – и засмеялся (пациент посмотрел на меня с подозрением и осуждением). Стрела сделала с ним в точности то, что несколько лет назад со мной,– пробила грудь под самым плечом, ближе к подмышке, со спины, и, к счастью, её окровавленный кончик чуть высунулся из-под побледневшей кожи.

– Тебе повезло, дорогой, – сказал ему я. – Если бы стрела попала на ладонь ниже, ты уже не мог бы говорить и дышать, грудь у тебя была бы полна кровью, она залила бы твоё сердце и остановила его, и ты лежал бы тут, как и все остальные. А раз уж ты остался жив, то мы сможем эту стрелу вытащить вперёд, отрезав сзади оперение. Вот если бы она застряла, то надо было бы дёргать её обратно, а она зазубрена так, что дёргать её обратно как раз не стоит… Но и сейчас больно будет очень и очень, причём сразу, уже когда я начну это оперение отрезать. Ну, а когда буду вытаскивать саму стрелу, то тем более. Главное, что нога уже зафиксирована, а то… Так вот, империя, дорогой мой мальчик. Империи наши – это мы с тобой и ещё много других людей. Если мы живы – будут и империи. А если ты увидишь, что дело совсем плохо, что империя твоя совсем загрустила, то залечи ногу и плечо, укради деньги и трогайся по знакомому тебе пути к нам, в Самарканд. Ты был хорошим врагом нашего дома. Мы умеем ценить хороших воинов и умных людей, дорогой Цзя Дань, потому что…

Тут я выдернул стрелу одним быстрым движением, и юноша успел только выдохнуть, а потом зарычал. Дальше пошёл в ход его собственный шейный платок, и шарф, и его фляжка с вином. Потом дувэй продолжал, задыхаясь и шипя, ругаться, а я все заговаривал ему зубы:

– Ты, наконец, увидишь апельсиновый закат над Бизантом, каменным городом среди морских заливов и проливов. А потом загорятся огоньки в домах, и холмы будто покроются тысячами светлячков. Пахнуть будет морем, жареной рыбой, луком, хлебом и шафраном. А дальше… может быть, увидишь странный город на сваях – Вениче и много других городов. Не отказывайся, дувэй. Потом ты вернёшься домой и сделаешь для своей империи много хорошего. А пока что – спрячься и лечи ногу. Сейчас тебя отсюда уведут – а ты будешь прыгать на здоровой ноге, держать свою больную ногу здоровой рукой, вот так, и никому не давать тебя трясти и торопить.

Тут я снова взглянул на его ногу, точнее на завязанный узлами шарфик отличного персидского шелка, и перевёл взгляд на убитого офицера. Он был со мной одного роста. Стрела торчала у него из глазницы – хорошо стреляют всадники Великой Степи… Я наклонился и с омерзением начал стаскивать с трупа мундир. Цзя Дань, уже чуть порозовевший, молча смотрел на мои манипуляции.

Отряд «малиновых барсов» был непрост, кого попало не поставили бы под команду господина Чжоу. Тут не годились пузатые столичные гвардейцы – сочинители стихов и музыки, любители заговоров, а ещё в большей степени сплетен о таковых.

И передо мной было тому доказательство: на теле убитого под красным мундиром оказалась кольчуга, отливающая серебром балхская кольчуга, стоившая целое состояние или взятая даром у какого-то мёртвого воина, возможно – из моей же страны. Очень она помогла обоим своим прежним хозяевам, мелькнула у меня мысль.