Оказавшиеся у меня в руках тряпки кисло пахли углями очага, несвежей едой и подгоревшим маслом.

– Масло, – сказал я. – Ну, конечно же, масло. Где у тебя, братец, стоит масло?

Вот тут уже хозяину стало по-настоящему нехорошо. С дрожащими губами наблюдал он, как гвардейский офицер в полном вооружении плещет из бамбуковых вёдер масло на стены, потолок, на разделочные столы, минуя только полукруглые дыры очагов, где ещё дымились угли. Потом попытался меня остановить.

– Ты что, не понимаешь, что сейчас вот ТАМ происходит??? – рявкнул я на него.

Мы оба повернули головы туда, где сиял солнцем двор. Там нарастал гул голосов и слышался другой характерный звук – негромкий лязг металла. Солдаты с проклятьями поднимались с земли и строились там же, где сидели. Я ещё раз прикинул расстояние от них до меня: далеко. Пока все хорошо.

Хозяин обречённо кивнул. Он и без того давно уже понимал, что ТАМ происходит что-то страшное.

Скользя по маслу мягкими сапожками, я выбрался из кухни и через три шага по земле оказался уже у алтаря, сжимая в кулаке сорванное с кухарки тряпье.

В пахнущем ароматным дымом храме никого не было. Каменный Учитель Фо, с ниспадающим жирными складками белым животом, блаженно улыбался, глядя куда-то поверх уложенного перед ним тела женщины, которую я когда-то лечил от головной боли, судорог ног и попутно – от любовного томления. Руки его, ладонями вверх, безвольно лежали на каменных коленях.

Во дворе, заполненном людьми, было очень тихо. Неподвижной фигурой под навесом застыл император. В противоположном углу такими же статуями высились наследник Ли Хэн, кто-то ещё – кажется, его сыновья, толстопузый военачальник – видимо, генерал Яо.

Вышагивающий как страус евнух Гао Лиши медленно вёл сквозь солдатский строй, под руку, ослепительно красивую женщину в зелёно-белом шёлке. Бабочка с коричневыми крыльями пронеслась над её головой, летя к большому персиковому дереву.

Драгоценная наложница Ян шла, неуверенно покачивая бёдрами. Она смотрела под ноги полуприкрытыми глазами и чуть улыбалась. Она была сказочно хороша, так хороша, что моё сердце сдавила сладкая тоска. Я хотел бы, чтобы эта прогулка к дереву не кончалась никогда, чтобы даже бабочка замерла в воздухе над этой странной парой.

Ян чуть погладила ладонью руку евнуха, снимая её со своего локтя, и с очередным неповторимым изгибом тела повернула к храму – и ко мне. Мои ноги начали напрягаться, как перед прыжком. Да, этот прыжок всё ещё оставался выходом, хотя и наихудшим. Пока что те, кто видел мою голову над кромкой стены в темноте храма, могли подумать, что «один из наших» отрезает преступнице и этот путь. Но если бы я схватил её и бросился бежать во тьму кухонного выхода, за нами погналась бы целая толпа, и буквально сразу.

Ян переступила из света во тьму и остановилась перед телом Лю. Меня она увидела, но как бы не заметила.

– Твоё платье, – сказал я ей. – Быстро снимай платье. Отдай его ей, как она отдала тебе свою жизнь.

В ответ на меня посмотрели абсолютно отрешённые глаза. Ян молчала и не шевелилась. Ужас начал сдавливать мне грудь.

– Быстро, быстро,– бормотал я, дёргая на ней пояс. – Ворота открыты, часовые ждут, конь стоит за этим выходом – только быстро!

Тут Ян вцепилась своими руками в мои, а взгляд её зафиксировался на жёлтом луче солнечного света, упиравшемся в утоптанную бурую землю между храмом и кухней. В этом луче вились мухи над отрубленной куриной головой.

– Земля, – сказала она. И чуть пошевелила губами. С этого мгновения её движения стали чёткими, а лицо – осмысленным. Она мгновенно распустила широкий шёлковый пояс, вывернулась из платья одним кошачьим движением и осталась в нижней юбке и такой же полупрозрачной блузке. Я начал буквально срывать с неё длинные серьги и ожерелье из розового нефрита, но она, чуть оттолкнув мои руки, и это сделала сама и мгновенно. Также быстро надела свои любимые камни на шею Лю, успев погладить при этом подругу по щеке. На пояс ей не забыла прицепить соскользнувшие было с него ароматические мешочки. Обернула непослушное тело Лю в своё платье. С брезгливостью взяла у меня грязные серые тряпки, поднесла к носу.

Я обнял тело Лю, положив её голову себе на плечо, с громадным трудом поднял, оторвав её ноги от земли, и сделал шаг из храма в пятна света, к ждущим десяткам гвардейцев по ту сторону двора.

Вздох прошёл по солдатским рядам. «Все нормально, – уговаривал себя я, делая на подгибающихся ногах шаги к ждавшему меня под персиковым деревом бесстрастному Гао. – Всем всё понятно: несчастная лишилась сознания, но эти штуки у неё не пройдут, „малиновый барс" доставляет её к месту казни».

Я бережно переложил страшно тяжёлое и неподвижное тело на чуть выставленный вперёд живот старика и приготовился отпустить руки, он, не глядя на меня, накинул Лю на шею петлю, которую всё это время держал в руке. Затем её тело начало сползать по этому животу вниз, а петля в выставленной вперёд, напоказ, руке – натягиваться, а я на неожиданно лёгких ногах тронулся в обратный путь – шагов двадцать – тридцать – обратно к храму.

Никто не смотрел на меня, все как заворожённые наблюдали за сползающим на землю телом в зелёно-белом шёлке со знаменитыми на всю империю украшениями розового нефрита.

Ян у алтаря так и держала в руке три тряпки, немигающие её глаза были прикованы к двум почти неподвижным фигурам под деревом.

С проклятиями я намотал тряпье на её голову, плечи, пытаясь засунуть под него чистую белую ткань блузки, потом начал оборачивать другую тряпку вокруг талии, засунув кончик набедренной повязки между её ног (она послушно чуть раздвинула их).

Сердце моё дико застучало – никто в мире, увидев эти молочно-лимонные мягкие бедра, не подумал бы, что это ноги посудомойки. Я зачерпнул рукой храмовую пыль и мазнул по этим ногам раз, другой. Оглянулся.

Ряды гвардейцев пришли в движение, несколько человек двинулись к месту казни. И – кто-то из них показывал рукой прямо на меня, видимо, уловив какое-то шевеление во тьме у храмовой статуи. Наши с ним глаза встретились через пустоту двора.

Всё; выяснять, что он при этом думает, времени не было. Я рванул Ян за руку – вон из храма, втащил её в черноту заднего выхода из кухни, в запахи масла и пережаренных корочек. Вытащил меч и наклонился с ним к тихо тлеющему очагу.

Вот теперь помогай мне, бог Огня, бог моей матери!

От брошенных веером углей стены, пол и потолок кухни заполыхали золотисто-голубоватым пламенем все сразу, с жирным треском. Мы с Ян рванулись через стену этого огня, разом отделившую нас от десятков гвардейцев во дворе.

Из кухни во внешний двор мы вылетели в толпе таких же растрёпанных мужчин и женщин (отлично! великолепно!), и теперь в Ян, упавшей раз на скользкий от масла кухонный пол, уже никто не узнал бы самую прекрасную женщину империи.

Люди метались у коновязи, от которой я за полщелчка пальцев отвязал ржущего Варза; некоторые уже бежали к воротам. С Ян, буквально переброшенной через седло, я на рысях двинулся через весь этот хаос, к округлившимся глазам двух знакомых мне часовых, замерших у – повезло, повезло! – все ещё распахнутых ворот. Они уже никак не успели бы их закрыть к тому моменту, когда вдруг в глазах молчавшего до той поры гвардейца справа начало появляться изумление, а потом страх: он все внимательнее всматривался в лицо Ян. «Т-т-т…» – «тин», то есть «стой», пытались выговорить его губы.

С лицом чернобрового тоже что-то происходило: оно прыгало и дёргалось, раздираемое самыми противоречивыми мыслями.

– Куда это ты собрался, офицер? – прошипел он наконец, в то время как рука его тянулась к рукояти меча.

Но я уже нависал над ним, Варз яростно крутил головой, а у меня с лицом тоже кое-что творилось – губы сами по себе расплывались в улыбку, счастливую-счастливую.

– На Восточные острова, братец, – ответил я, глядя в его напуганные глаза. – В гости к императору Сёму…

Я тронул Варза вперёд, он оттолкнул гвардейца грудью, тот отскочил, на лице его была полная паника.