Грант делится частью информации, собранную им и Беном Клагманом, включая детали относительно использования кредитной карточки Курта после его смерти.
И снова Кэмерон отмахивается от него: «Ничего из того, что вы сказали, не убеждает меня в том, что это вовсе не самоубийство».
Тогда у Гранта не было никаких причин сомневаться в словах Кэмерона, что табурет подпирал двери. Но когда несколько месяцев спустя он получил сообщение о происшествии, зарегистрированное первыми детективами, которые прибыли на место происшествия, оно наводило на мысль, что Кэмерон или лгал, или очень плохо работал над своим расследованием. Сообщение гласит:
Кобэйн найден в оранжерее размером 19` x 23` над изолированным сдвоенным гаражом. Лестница в западной части ведёт ко входу с застеклёнными створчатыми дверьми, а другие стеклянные двери в восточной части ведут на балкон. Эти двери незаперты и закрыты, но перед дверью помещается табурет с коробкой садово-огородного инвентаря.
Сообщение ясно демонстрирует, что табурет на самом деле вообще не подпирал выходную дверь. Скорее всего, он стоял перед стеклянными дверями с другой стороны комнаты — дверями, которые даже не служили выходом. Хотя настоящая выходная дверь была действительно заперта, она могла быть заперта и захлопнута кем угодно, когда тот уходил с места происшествия. Почему Кэмерон повторял явно ложную историю о табурете, подпирающем дверь — вопрос, на который он отказывается отвечать и по сей день.
Вне зависимости от причины, полицейский отчёт, без всякого сомнения, доказывает, что Курт никогда не баррикадировался в комнате, и это ясно демонстрирует, что другой человек мог без труда находиться в оранжерее во время смерти Курта. Таким образом, одна из наиболее убедительных составных частей так называемого доказательства, указывающего на самоубийство — ни что иное, как миф. Это миф, который никогда не развеивал ни один биограф и ни одно СМИ, которые первоначально сообщали о забаррикадированной двери. Это миф, за который многие обезумевшие подростки цеплялись в последующие месяцы и годы.
После своей встречи с Кэмероном Грант наносит очередной визит в дом на Лэйк Вашингтон. Кортни в столовой обсуждает предстоящий тур «Hole» со своим гитаристом Эриком Эрландсоном. Грант спрашивает её, может ли она организовать его встречу одновременно и с Диланом Карлсоном, и с Майклом «Кэли» Дьюиттом.
«Кэли в реабилитационном центре в Эль-Пасо, или в Джорджии… нет, он в Лос-Анджелесе с друзьями», — отвечает она. Потом она кричит Эрику в другую комнату: «Позвони Кэли и скажи, чтобы он летел сюда ближайшим рейсом».
Примерно час спустя, пока Грант находится на кухне, готовя себе бутерброд, приходит Дилан Карлсон. Они не виделись с 8 апреля, когда они вместе вернулись в дом после того, как услышали, что найдено тело Курта. Гранту не терпится подтвердить утверждение Розмэри Кэрролл, что Кортни сказала Дилану «проверить оранжерею». Когда Грант выходит из кухни, Эрик говорит ему, что Дилан наверху разговаривает с Кортни в её спальне. Они спускаются вниз примерно через двадцать минут. Грант понимает, что Дилан только что укололся. Грант ведёт его на кухню, чтобы их разговор не слышала Кортни.
«Когда мы начали говорить, я сразу же заметил, что его ответы звучали отрепетировано, словно его только что подготовили к тому, что говорить, — вспоминает Грант. — Он засыпал, я предполагаю, что от героина, и я посчитал, что впустую тратил время, пытаясь с ним говорить».
Когда Грант, наконец, уезжает, чтобы вернуться в свой отель, он просит Эрика позвонить ему, когда приедет Кэли. До вечера не было никаких вестей, поэтому он звонит в дом. Эрик говорит Гранту, что вскоре после того, как он уехал, Кортни заставила его позвонить Кэли и сказать ему, что он не должен возвращаться в Сиэтл несмотря ни на что.
«Я не знаю, что здесь происходит, чувак!» — говорит Эрик.
Когда Грант прикарманивал копию предполагаемой предсмертной записки Курта, он заметил письмо, которое Кортни только что отправила кому-то факсом, и быстро захватил и его тоже, чтобы позже сравнить почерк. Потом он ушёл, как только смог, горя желанием прочесть записку — таким, что он даже повернул машину к парковке приблизительно в миле от дома и достал эти два письма. В течение следующих двух часов он изучал текст предсмертной записки:
Для БоддЫ произнесено
Говорю на языке обученного идиота, который очевидно предпочёл бы быть кастрированным, инфантильным нытиком. Понять эту записку будет довольно легко. Все предупреждения из 101 урока панк-рока за эти годы, начиная с моего первого знакомства с [ним], скажем так, этика, связанная с независимостью и вовлечением всего вашего сообщества, оказалась стабильной. Я не испытывал волнения, как от прослушивания, так и от создания музыки, наряду с тем, что я всё-таки писал уже слишком много лет. Я не могу выразить, насколько я чувствую себя виноватым в этом. Например, когда мы находимся за кулисами, зажигаются огни и начинается безумный гул толпы, не меня это не действует, точно так же, как это было с Фредди Меркьюри, который, казалось, любил, наслаждался любовью и обожанием толпы, это то, чем я полностью восхищаюсь и завидую. Дело в том, что я не могу вас обманывать, каждого из вас. Это просто нечестно по отношению к вам или ко мне. Я не представляю худшего преступления, чем насаживать людей, притворяясь и делая вид, что я оттягиваюсь на все 100 %. Иногда я чувствую себя так, словно я должен запускать таймер перед выходом на сцену. Я пытался делать всё, что в моих силах, чтобы быть благодарным за это (и я благодарен, Боже, поверь мне, я благодарен, но этого недостаточно). Я ценю то, что я и мы затронули и развлекли многих людей. Я, должно быть, один из тех самовлюбленных людей, которые ценят что-то только тогда, когда оно уходит. Я чересчур чувствителен. Мне надо быть слегка безразличным, чтобы снова вернуть энтузиазм, который у меня был когда-то в детстве. В наших последних 3 турах я стал намного больше ценить всех тех людей, которых я знаю лично, как и фэнов нашей музыки, но я по-прежнему не могу справиться с неудовлетворением из-за чувства вины и сопереживания, которые я испытываю по отношению к каждому. Во всех нас есть что-то хорошее, и я думаю, что просто слишком люблю людей, настолько, что я ощущаю себя крайне, чертовски ужасно. Несчастный, маленький, чувствительный, неблагодарный, Рыба, Иисус. Почему бы тебе просто не получать от этого удовольствие? Я не знаю! У меня есть богиня — жена, от которой исходит честолюбие и сочувствие… и дочь, которая слишком во многом похожа на меня, каким я был раньше, переполненная любовью и радостью, целуя каждого человека, которого она встречает, потому что все хорошие и не причинят ей вреда. И это ужасает меня до такой степени, что я едва ли смогу что-то сделать. Для меня невыносима мысль о том, что Фрэнсис станет несчастным, разрушающим самого себя, гибельным рокером, которым стал я.
Мне повезло, очень повезло, и я благодарен, но когда мне исполнилось семь лет, я стал ненавидеть всех людей вообще. Людям кажется, что жить так легко, потому что у них есть сочувствие. Думаю, только потому что я слишком люблю и слишком жалею людей. Спасибо вам всем с самого дна моего пылающего, вызывающего тошноту желудка за ваши письма и участие в последние годы. Во мне слишком много от эксцентричного, капризного ребенка! Во мне больше нет страсти, поэтому помните, что лучше сгореть, чем
угасать. Мир любовь, сочувствие. курт кобэйн
Фрэнсис и Кортни, я буду у вашего алтаря.
Пожалуйста, живи, Кортни,
ради Фрэнсис
ради её жизни, которая будет намного счастливее
без меня. Я ЛЮБЛЮ ВАС, Я ЛЮБЛЮ ВАС!
Когда Грант тщательно изучает текст записки, ему кажется, что что-то не так. Она не похожа ни на одну предсмертную записку из тех, которые он когда-либо читал. Действительно, нигде в записке Курт на самом деле даже не упоминает самоубийство. И единственная часть, которая могла бы быть так истолкована — последние четыре строчки — казалось, написана совершенно другим видом почерка. Грант вынимает другой документ, который он присвоил, письмо, написанное от руки, которое Кортни отправила факсом ранее в тот же день. Что-то в этом почерке кажется необычайно похожим, но Грант — вовсе не почерковед. Он заводит машину и уезжает.
