«Смог!» – мелькнула радостная мысль, когда он оказался наверху. Увы, эта мысль лишь мелькнула – Семен перестарался. Инерция прыжка оказалась слишком большой, и он, не удержавшись, полетел вниз – на другую сторону…
Ему вроде бы удалось сгруппироваться и приземлиться без травм – во всяком случае, вывихов, переломов и растяжений в первый момент Семен не ощутил. Пока он приходил в себя, пока поднимался на ноги, раздался новый звук.
Это был смех.
Когда Семен осознал, что над ним смеются, он ощутил такой приступ стыда и обиды, словно… В общем, унижение было настолько ослепительным, что он и сам не понял, как оказался на бычьей спине.
– Что ржете, ур-роды?! – злобно зарычал Семен, вцепившись в шерсть и изо всех сил стараясь не соскользнуть вбок. – Да я, может, на мамонтов привык запрыгивать! Что мне ваши ишаки?!
Теперь смеялась вся компания, и Семен смог наконец рассмотреть ее целиком. Один из четверых всадников, подошедших сзади, похоже, являлся настоящим главарем отряда. Почему похоже? Да потому, что он был старшим по возрасту и… рогатым! Вероятно, он-то и отдал команду, а потом первым начал смеяться.
Одет мужик был в некое подобие вязаной безрукавки, обнажающей чрезвычайно мускулистые руки, имел аккуратную короткую бородку с проседью и широкий крутой лоб. Рога ему очень шли. Издалека они казались настоящими, однако на самом деле представляли собой прическу, сделанную весьма искусно и закрепленную не то жиром, не то еще какой-то смазкой. Лука у него не было, только копье, да и то какое-то ритуальное – возле наконечника привязано нечто весьма похожее на бычий хвост.
Отсмеявшись, главарь указал рукой вперед и вниз. Воин, пострадавший в рукопашной (он был уже на ногах), поднял сумку с камнями для пращи, полупустой рюкзак, выдернул из земли древко пальмы, подошел к быку и подал все это Семену. Отпускать руки было страшно, но животное стояло смирно, и всадник смог принять свое имущество. «Трогать чужое не боятся», – без особой радости отметил он.
К тому времени, когда снаряжение и оружие было пристроено, вся компания начала куда-то двигаться. Рогатый главарь с хвостом на копье направил своего быка вдоль опушки леса, а остальные стали пристраиваться за ним гуськом – не спеша, уступая друг другу места. По-видимому, эти места были не случайны. Последним оказался молодой бычок без всадника.
– Не подведи, быча! – попросил Семен вслух и мысленно: – Топай за ними! Убежать ведь все равно не дадут…
Странно, но животное послушалось и зашагало даже быстрее, чем все остальные. Вот только оно почему-то не пристроилось вслед за последним, а двинулось параллельным курсом, постепенно приближаясь к голове колонны.
– Э, ты куда?! – бормотал Семен, усиленно пытаясь обрести устойчивую позу. – Куда прешь-то?
– «На место…» – довольно внятно, но загадочно ответил бык.
Начинающий всадник решил не вмешиваться: «Удержаться бы! А что будет, если эта махина припустится рысью?!» В итоге он оказался прав – зверь знал, что делал. Когда он догнал предводителя, второй бык начал как бы притормаживать, отставать, явно освобождая сородичу его законное место в строю. Оное место Семенов бык и занял. Всадника это совсем не обрадовало: все воины теперь смотрели ему в спину. Эта спина, вероятно, должна быть прямой, а плечи гордо расправленными.
– «Ну, уж как получится, – вздохнул Семен. – Но разврат полнейший! Я ж на рекогносцировку пошел, прогуляться, можно сказать! А теперь еду (или иду?) с какими-то индейцами непонятно куда и зачем. А может, мне в другую сторону надо?! Ладно, черт с ними… Что там есть в анналах памяти? Ну-ка…
Тур. Или «бос примигениус» по-латыни. Бык первобытный, значит. На глаз эти зверьки сантиметров 170—180 в холке. На самом большом едет главарь. Его «лошадка» до тонны, пожалуй, не дотягивает – килограммов 700—800, наверное. Окраска у всех черная, с белым «ремнем» вдоль спины, а молодой бычок – бурый, с рыжеватым оттенком. Рога длинные и острые – они явно представляют собой оружие, а не украшение. Спокойствие и медлительность, похоже, мнимые – под шкурой у них не жир, а мышцы перекатываются. Что я про них читал?
Вроде бы со второй половины четвертичного периода туров было очень много в лесостепях Северной Африки, Европы и Азии. Они там не вымерли сами, а были уничтожены человеком. Дольше всего, как это ни странно, продержались они в Европе, где перешли к лесному образу жизни. Последнего на Земле тура застрелили в 1627 году в королевском лесу недалеко от Варшавы… Сволочь все-таки этот гомо сапиенс!
Ученые считают, что от туров пошел весь (или почти весь) крупный рогатый скот. По одной из версий, тур был одомашнен где-то в начале неолита на территории Европы. Потом скотоводы каким-то образом продвинулись со стадами на Ближний Восток и через него попали в Северную Африку. Там они стали жить на благодатных просторах… Сахары! Последняя, конечно, тогда не пустыней была, а совсем наоборот. В этой самой Сахаре люди вывели несколько новых пород, которые уже мало напоминали изначальных туров. Потом всякими кривыми окольными путями эти звери попали обратно в Европу, где окончательно стали рабочим, мясным и молочным скотом.
Что еще? Всадники? Никто, кажется, никогда на быках не скакал… Есть, вспомнил! Те древние сахарские скотоводы обожали разрисовывать скалы. И на рисунках видно, что быков не кастрировали и в повозки не запрягали – люди на них верхом передвигались! А почему, собственно, нет? При определенном навыке это, наверное, не хуже, чем на мамонте, только непонятно, как залезть».
Быки шли и шли – со скоростью шесть-семь километров в час. Семен покачивался на теплой звериной спине и размышлял о смысле жизни, а также о том, что если этот марш будет долгим, то он, во-первых, окажется очень далеко от своих, а во-вторых, на другой день у него будут жутко болеть связки в паху и на бедрах. Впрочем, он вовсе не был уверен, что доживет до завтра, так что на этот счет беспокоился не сильно. Кроме того, у его спутников не имелось никакого снаряжения для ночлега, значит, где-то поблизости должно быть «гнездо». Примерно так и оказалось.
Колонна поднялась на пологий холм – тот самый, который наметил для себя Семен – и начала спускаться. Произвести геологическую и географическую рекогносцировку он, конечно, не успел, зато увидел, что на той стороне холма раскинулось стойбище!
«В общем-то, ничего особенного – примерно дюжина конических жилищ, просторно расставленных на берегу ручья. У имазров и аддоков стоянки выглядят примерно так же, если не считать того, что вокруг – вдали и вблизи – бродят не лошади, а эти самые туры. Вон те, которые помельче и коричневатого цвета, скорее всего, молодняк или коровы».
Передовой бык вошел в стойбище и остановился недалеко от довольно большого вигвама, верхушка которого была украшена натуральными (и очень крупными) рогами, а к покрышке кое-где были привязаны хвосты. Воины начали спешиваться. Они похлопывали своих животных по шеям и мордам, почесывали их, говорили ласковые слова. Быки не уходили, а явно чего-то просили – тыкали носами своих хозяев куда-то в область живота. Наконец один из воинов отцепил от пояса кожаный черпачок с ручкой и… стал в него мочиться! Закончив, он подал посудину своему быку и держал ее, пока тот не вылакал все содержимое. Зверь облизнулся, потянулся мордой и взмыкнул, явно требуя добавки.
«Так вот зачем им эти черпачки! – мысленно восхитился Семен. – А я-то удивлялся, для чего воину таскать с собой посуду наравне с оружием! Помнится, знакомые эвены-оленеводы тоже носили на поясах эмалированные кружки. Но они их вроде бы для чая использовали… Или не только? Просто я не видел и не спрашивал… Судя по рассказам и литературе, у оленных коряков и чукчей в хозяйстве тоже имелись специальные сосуды для мочи.
Обыватель иной современности скажет: „Фу!", а я не скажу. Весь Крайний Север нашей Евразии является зоной оленеводства. Зачем людям олень – понятно, а оленю-то человек зачем? Дикие олени – там, где их не выбили – прекрасно обходятся без человека: и пастбища находят, и от хищников спасаются. Домашние же олени на самом деле не очень домашние – человека они скорее терпят, чем любят. А почему? Нет ответа! Чтобы, скажем, запрячь оленя, его нужно выловить арканом или… подманить собственной мочой, которую он любит до „дрожи в коленках". Может, в ней-то, родимой, все и дело?
