Стоило Ёко-сан умереть, как Йоко-сан снова превратилась в злобную фурию. Она отсудила у своего, теперь бывшего, мужа компенсацию за моральный ущерб и начала торговать безнитратными фермерскими овощами. Дела у нее шли хорошо, бизнес процветал. Она купила два дома, две яхты и двух какаду. Иногда она срывалась на свою секретаршу:

— Почему ты во всем такая благоразумная? Даже в макияже! Какая же тоска жить без достойной соперницы!

Дом музыки располагался сразу за парком. Шоколадные стены, карминовая черепица, эркеры и дверь — светло-коричневые. Отнести этот непонятный дом к какому-либо архитектурному стилю было затруднительно.

Табличка с фамилией на нем отсутствовала. Когда наступало лето, в саду стеной вырастали подсолнухи, пышно зеленели камфорные и хурмовые деревья, лжеакация, метасеквойя. Сад был ухоженным, хотя мы никогда не видели, чтобы хоть кто-нибудь за ним ухаживал.

Попасть в Дом музыки можно было только в свой день рождения, но лишь при условии, что ты окажешься перед дверью ровно в три часа дня. В любое другое время дверь была наглухо закрыта.

— Ну и что там? — спросила я у Канаэ-тян.

Она моргнула два или три раза и ответила:

— Да ничего особенного.

За день до этого ей исполнилось девять лет. И хоть она и сказала мне, что ничего особенного там не было, глаза у нее неприятно бегали по сторонам. Казалось, она боялась, как бы чужие уши не услышали ее слова.

Примерно половина жителей нашего района уже побывали в Доме музыки. Но из всей этой толпы никто ничего конкретного о доме так и не рассказал. Дедушка-таксист назвал его обворожительным, Хатиро — прикольным, дядюшке-фермеру показалось, что он слышал трели соловья, а маленькая Дори Кавамата сказала: «Этот дом, он такой, очень у-упс-с!» И даже, как правило, разговорчивый Акаи только и смог выдавить из себя: «Там, типа, народная музыка играла. Хрень какая-то!»

На основании всех этих свидетельств можно было предположить, что в Доме музыки играет какая-то музыка.

— Ну ясно, что там играет музыка, он же называется — Дом музыки, — спокойно заметила сестра Канаэ-тян.

— Ага, но что там за музыка?

— Кто-то слышит одно, кто-то другое — каждый раз музыка разная. Ведь это музыка судьбы, потому что она и вправду вершит судьбы людей.

После этого мне так захотелось попасть в Дом музыки, просто ужас. Когда хозяйка закусочной рассказала, что на следующей неделе день рождения ребенка ее дочки, я договорилась взять малыша на пару часов. В нужный день ровно в три часа пополудни мы с ребенком стояли перед дверью Дома музыки.

Раздался щелчок, дверь отворилась.

— Я сопровождающий! — на всякий случай крикнула я в открытую дверь и боязливо ступила на порог дома.

Заиграла музыка. Это была песня о безнадежной всепоглощающей любви из кинофильма Тэрухико Сайго «Фламенко в свете звезды».

Целый час мы слушали эту песню. Потом ребенок начал капризничать, и нам пришлось уйти. Неужели «Фламенко в свете звезды» и есть музыка моей судьбы? Или судьбы ребенка? А может быть, эта песня вершит нашу с ним общую судьбу? Короче, я так и не поняла.

В какой-то момент дядюшка-фермер, потомок крестьянской династии, рассказал мне, что существует теория, будто в Доме музыки хозяйничает волосатая фея.

— Говорят, она ужасно волосатая, ну просто вся покрыта волосами! — говорил он, не переставая вертеть в руках свой искусственный глаз.

Кто-то подкинул кучу любовных писем к дому дядюшки-фермера, потомка крестьянской династии. Целых шесть картонных коробок, под завязку набитых конвертами.

— Я вытащил несколько штук наугад и попробовал прочитать — дико скучно, — сплюнув, сказал куриный дядюшка.

Любовные письма, очевидно, подкинули ночью. Дядюшка услышал, что куры расшумелись, и пошел проверить, в чем дело. Он сразу заметил коробки, аккуратно стоявшие двумя башенками по три штуки, как храмовые подношения.

— Когда-то давно в таких случаях вызывали кружок землекопов, — сказал дядюшка.

Кружок землекопов?

Я вопросительно посмотрела на деда.

— Ну, обычный такой школьный кружок. На нем все время что-то закапывают.

— У нас в школе нет такого кружка.

Дядюшка кивнул:

— Сейчас нет, а в мое время был.

Он сказал, что землекопы, если их попросить, закапывают все, что хочешь. Старые дневники, от которых надо избавиться, ненужные кастрюльки для риса и тому подобное. Одежду, связанную с неприятными воспоминаниями, битые стаканы.

— Только биоотходы они никогда не закапывали.

— Биоотходы?

— Гнилую картошку там, мертвых аквариумных рыбок… А вот любовные письма их бы порадовали, да еще как! — мечтательно сказал дядюшка. Он явно тосковал по прежним временам.

— А что, младшеклассники правда могут выкопать нормальную яму?

Дядюшка пожал плечами:

— Ну что с детей возьмешь. Бывало, что-то целиком туда не помещалось и торчало из земли. А иногда весь закоп смывало дождем, если недостаточно глубокий был. Но кого это волновало? Нам нравилось смотреть на землекопов… на их маленькие напряженные спины, на то, как погружены они в свою работу… — В голосе дядюшки слышалась светлая грусть, что было ему совсем не свойственно.

Дядюшка рассказал, что, когда одна молодая особа отвергла его, он пробрался к ней в дом, похитил ее носки и отдал их землекопам.

— Так вы прямо как похититель трусов.

— Вот еще, — сказал он. — Трусы и носки — это две большие разницы!

Кружок землекопов закрыли, когда выяснилось, что они работают с биоотходами: кто-то обнаружил, что младшая группа закопала за школой женский труп.

— По правде говоря, труп этот не был биоотходом, — сказал дядюшка.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что женщина мумифицирована и ей более двухсот лет. Когда дети нашли ее труп, они подумали, что это либо обломки воздушного змея, либо чей-то выпускной проект по предмету «рисование и рукоделие».

Мумию очистили от земли и пожертвовали районному Дому культуры и спорта. Она до сих пор там — можно на входе попросить ее посмотреть, и тогда вам ее покажут.

В конце концов коробки с любовными письмами, которые кто-то оставил у дома потомка крестьянской династии, забрал и закопал наш районный участковый. Оказалось, что в детстве он состоял в кружке землекопов. Участковый прочел несколько писем перед тем, как кинуть в яму.

— Это жесть, читать невозможно, — сказал он и сплюнул на землю.

По слухам, эти были письма, которые старик с тенями посылал своим многочисленным женам, но теперь, когда они глубоко в земле, точно установить это не выйдет.

Дядя Красная Туфелька всегда выглядел озабоченным.

Красного цвета у него была не только обувь, но и брюки. Волосы ниже линии ушей он гладко выбривал, а те, что сверху, ставил гелем для укладки так, что получался ирокез.

Цвет его обуви никогда не менялся, но фасон мог быть разным: иногда это были туфли, иногда — ботинки на шнурках или, в зависимости от сезона, красные пляжные шлепки.

Дядя не всегда жил тут у нас.

— Говорят, у него была собственная фабрика в Тюгоку, — сказала хозяйка закусочной «Любовь».

По слухам, эта фабрика перешла к дяде Красная Туфелька по наследству и производила плюшевых зайцев. Его предшественник, вдохновленный феноменальным успехом надувного негритенка Дакко-тян, решил воспользоваться удачным моментом и выпустил на рынок плюшевого зайчика по имени Пушан, который хоть и не мог сравниться по популярности с Дакко-тян, но тоже имел определенный успех. Вслед за Пушаном один за другим появились его игрушечные друзья: скользкий на ощупь лягушонок Прыган, щенок Полкан с запахом настоящей собаки и банан Банан, с которого можно было снимать плюшевую кожуру.

— Но этот как стал владельцем, так фабрика и разорилась, вот он сюда и приехал, — закончила свой рассказ хозяйка закусочной.