А ржавый замок по-прежнему висел на дверях "Эспады". И на третий день после статьи, и на четвертый, и на пятый.

Серёжа и Генка пришли к Олегу. Уже не первый раз.

Олег лежал. Кашлял. На кашель тихим гудением отзывалась гитара – она висела над кроватью. Та гитара, которую Кузнечик выволок однажды в кают-компании из-под дивана.

– Не садитесь близко, вирусов нахватаете. У меня, кажется, грипп, – сказал Олег.

Но ни Серёжа, ни Кузнечик не боялись гриппа. Они боялись неизвестности и тоскливого ожидания. Радость после статьи уже улеглась, и теперь опять пришло беспокойство: когда откроют "Эспаду"?

– Вы же понимаете, сразу ничего не делается, – объяснил Олег. – Сыронисский и его компания напишут еще пачку опровержений в газету. Потом будут всякие комиссии, расследования, решения…

– Пусть вернут нам помещение, а потом расследуют, – сказал Серёжа.

– Вот и я об этом говорил, когда собрались в редакции. Сыронисский заявил, что у него там столы, шкафы, краска и прочее барахло. А машина сейчас, разумеется, на ремонте и вывозить, сами понимаете, не на чем.

– Да мы на руках все его хозяйство утащим в домоуправление! – нетерпеливо подскочил Генка.

– Конечно, – согласился Олег. – Утащили бы, если бы Сыронисский согласился. Но он не согласится. Да и вообще ему наплевать на все теперь. Из-за статьи он в ближайшее время с должности полетит все равно. И этот… инспектор Стихотворов тоже. Только нам от этого пока не легче.

– Как же быть? – спросил Серёжа.

– Завтра позвоню еще раз Ларцеву.

За окнами темнело. Олег приподнялся, дотянулся до выключателя. Зажглась у потолка неяркая лампа в пластмассовом плафоне.

– Черт… – раздраженно сказал Олег. Откинулся на подушку и громко позвал: – Валентина!

В дверь заглянула старшая сестра Олега. Увидела мальчишек, запахнула халат на груди, поправила косынку. Под косынкой, в крашеных волосах – специальные штучки, чтобы кудри завивались.

– Валентина, сколько раз просил не вывинчивать у меня яркую лампу, – разозленно сказал Олег.

– Это не я, это Вася. Он говорит, что плафон расплавится.

Олег отчетливо произнес:

– Скажи своему Васе, что он у меня сам расплавится, если еще раз сунется в мою комнату. Я его в окно выставлю!

Сестра заговорила на одну ноту выше:

– Тебе яркий свет зачем? Все равно вместо того чтобы заниматься курсовой работой, валяешься на кровати.

– Закрой дверь! – рявкнул Олег.

Ребята притихли. Олег отдышался и жалобно объяснил:

– Я больше не могу. Всю жизнь, с самого детства, она донимает меня этой фразой: "Вместо того чтобы…" Видите ли, вместо того чтобы купить костюм, я покупаю телескоп… Вместо того чтобы смотреть хоккей вместе с милым Васей, я включаю симфоническую программу… Вместо лекций я иду на свидание… Вместо того чтобы жить "как все люди", я живу как… Тьфу!

Олег приподнялся на локтях и крикнул в закрытую дверь:

– Я живу не "вместо", а так, как хочу! Лучше вас! Ясно тебе?

– Чудовищный псих, – донеслось из-за двери. – Постыдилс я бы ребят. Как тебя только к детям подпускают?

Олег опять лег и утомленно улыбнулся.

– А в самом деле, как? – спросил он и опять закашлял.

Серёже стало в этот миг очень жаль Олега. И чтобы не показать эту жалость, он отвел глаза и стал оглядывать комнату.

Комната была небольшая. Стол, кровать, четыре совершенно разных стула. Два книжных шкафа стоят рядом. Книги – не только внутри, на полках, но и сверху, на шкафах. Лежат покосившейся грудой, могут посыпаться. Скрещенные рапира и шпага висят на стене у двери. На сизых обоях рисунки братьев Ворониных и фотографии – двое незнакомых мальчишек с клинками: один маленький и лопоухий, другой – высокий и смуглый. Наверно, Ромка и Федя. Еще незнакомые ребята в костюмах и масках зверей – видимо, театр в интернате. И веселая компания барабанщиков с Данилкой на правом фланге.

Олег тоже посмотрел на фотографию.

– Соскучился я по этой барабанной команде…

– Я Данилке позвоню, они сразу прискачут, все вместе, – предложил Серёжа. – Они просто стесняются появляться, пока не позвали.

Олег усмехнулся:

– Эти-то пираты стесняются?

– Да брось ты, – сказал Серёжа. – Сам знаешь. Они только в отряде на головах ходят, а вообще они вполне спокойный народ… Ты скажи Данилке "Осенняя Сказка", и он опять будет весь день жмуриться и мурлыкать.

Олег подумал.

– Не надо их сюда. Наглотаются микробов, опять слягут. Павлик Снегирев и Рафик только-только от гриппа избавились… И сестрица свирепствует хуже вируса. Напугает ребятишек… Может, скоро все наладится, и тогда все опять: "Барабанщики, марш!.."

– Ты прямо стихами говоришь, – сказал Генка.

– А это и есть стихи. Только ужасно нескладные. Когда я в интернате работал, занимался рифмотворчеством. О вожатской жизни писал.

– Почитай, а? – жалобно сказал Кузнечик.

– Да вы что, люди! Я вам кто? Евгений Евтушенко?

– Почитай, – уже строго сказал Генка.

Олег вздохнул.

– Вон там, на шкафу, коричневая тетрадка торчит среди книжек. Достань.

Генка вскочил на стул и вытянул тетрадь. Книги, конечно, посыпались на пол.

– Ладно, оставь, – сказал Олег. – Потом соберем. Давай сюда.

Он, лежа на спине, открыл тетрадь, полистал, хмыкнул и мотнул головой. Потом сразу стал серьезный.

– Вот. Эти строчки.

Новый день пришёл, а замок по-прежнему "украшал" дверь "Эспады". Серёжа не выдержал и позвонил в редакцию. Неловко было звонить, страшновато даже, но ждать он больше не мог.

Ларцев не удивился звонку. Даже будто ждал его.

– Ты, Сергей, зашел бы ко мне, – предложил он. – По телефону трудно объясняться. Если можешь, прямо сейчас приходи.

Серёжа встревожился и помчался в редакцию. У Владимира Матвеевича было недовольное лицо. И озабоченное.

– Раздевайся, садись. Вон вешалка, вот стул… Я только что беседовал с вашим Олегом, все ему рассказал. А он просил, чтобы я и тебе все объяснил…

– Почему?

– Почему просил? Не знаю. Наверно, потому, что ты один из командиров в вашем отряде… Знаешь, осложняется дело.

– Я уж чувствую, – с досадой сказал Серёжа.

Затарахтел телефон. Владимир Матвеевич приподнял и положил трубку.

– Что касается вашего домоуправа, то его песенка спета, – сообщил он. – С работы его уберут. И еще кое-кому придется несладко. На Олега ваши недруги целую кипу заявлений написали: и работник он никудышный, и характер у него собачий, и ребят он не тому учит… Всю эту чушь мы зачеркнули. Крест поставили. А вот с помещением сложнее.

– Но если крест, то… – начал Серёжа.

Опять взревел телефон. И опять Ларцев приподнял и хлопнул трубку.

– С помещением сложнее, – повторил он. – Была специальная комиссия. Она признала, что дом совершенно негоден для детского клуба. Духота, теснота, сырость. И вообще он аварийный, на снос его назначили. Говорят, опасно в нем находиться.

– Сколько времени жили, никакой опасности не было, – сказал Серёжа.

Ларцев кивнул.

– Я понимаю. Но этот Сыронисский напоследок успел сделать еще одну гадость. На втором этаже, где у них кладовые, протекала батарея. Надо было перекрыть воду, а слесарь "забыл". Батарею прорвало, вода пошла вниз. Теперь там полный разгром: штукатурка обвалилась, двери разбухли, полы перекосило… Комиссию можно понять: она о детях заботится.