– Группа, внимание!
Он понимал, что не имеет права. Могли не послушаться. Могли пожать плечами, подобрать рапиры и уйти. Могли просто сказать: "А иди ты…"
Нет, не могли. В каждом еще жила "Эспада". Они выпрямились и опустили руки.
Генка стал напротив Серёжи и шепотом сказал:
– Становись.
Не поднимая головы, рядом стал Митя. Где Митя, там и Данилка. И Димка. Вздохнул и встал рядом с Димкой Андрей Ткачук. Не по росту, но сейчас было не до этого. Андрюшка Гарц и Воронины встали в шеренгу привычно, как на линейке.
Кузнечик сказал Наташе:
– Стань в строй.
– Я же…
– Стань в строй.
Стасик Грачёв обнял за шею Нока и молча следил за ребятами.
В строю стояли девять человек. И выжидающе смотрели на Серёжу: "Что дальше?" А он не знал, что дальше.
Он был такой же, как они. Даже младше Валерика Воронина. В нем жила боль и гордость за отряд, и он сделал бы для отряда все, что возможно. Все, что скажут. Но что сказать самому, он не знал.
– Нельзя так… – сказал он, и это прозвучало слабо, жалобно даже. – Ну, нельзя так, ребята…
Они стояли неподвижно и слушали молча.
Тогда, по очереди глядя в их глаза (а это было почему-то трудно), он произнес:
– Нас осталось так мало… Но мы же все равно есть. Нельзя же плевать на самих себя. Мы сами придумали наши законы, а теперь… ну, подождите, достанем маски, будем еще драться. Может быть, все еще будет.
Он понял, что говорит не то. И опять сказал:
– Нас всего десять человек. Мы теперь все отвечаем за отряд одинаково. Мы все капитаны. Понимаете?
– Как это – все капитаны? – спросил Вовка Воронин.
– А вот так! Все! Потому что все отвечаем. Но пусть с отрядом плохо, но мы же не умерли!
Андрюшка Ткачук вдруг усмехнулся и заговорил:
– Наконец-то повезло. В капитаны попал.
– Я ведь серьезно, – сказал Серёжа.
Ткачук не отвел глаз и перестал смеяться.
– Я тоже серьезно.
И Серёже стало спокойнее.
– Нам нельзя ни ссориться, ни расставаться, – сказал он. – У нас еще будут хорошие дни.
Митя Кольцов теперь не опускал голову. Он встретился глазами с Серёжей и прошептал:
– Флаг-капитаны.
– Что? – спросил его стоявший рядом Данилка.
– Бывает такое звание на флоте, – тихо объявил Митя. – Флаг-капитаны. Я читал… Я не знаю, что оно значит. Но мы отвечаем за флаг – значит, флаг-капитаны… Я… ребята, честное слово… об этом не забуду. И вы… Ладно?
Вечером у Серёжи разболелась голова. И вместе с болью пришла тоска по отряду. По Олегу, по ребятам, по долгим вечерам в кают-компании. И по боям, которых не было больше месяца.
Он лежал и молчал.
– Что с тобой? – спросил дядя Витя. – Что за хандра?
И Серёжа стал рассказывать. Он впервые говорил с дядей Витей об отряде. Он рассказывал долго и подробно. Словно снова уходил в жизнь "Эспады". Голова перестала болеть, сделалось спокойнее.
Когда он замолчал, дядя Витя сказал:
– Слышал я и раньше о твоих делах. Галина кое-что рассказывала. Нахлебался ты горя с вашей "Эспадой". Суета сует…
– Что? – не понял Серёжа.
– Я говорю, что много в жизни суеты, – объяснил дядя Витя.
12
На дружинном сборе третьеклассников принимали в пионеры. Большим четырехугольником выстроились в зале отряды. Белые рубашки, огненные галстуки, золото пуговиц и пряжек. Голубая форма октябрят. Вспышки солнца на венчиках горнов, на острой верхушке знамени…
– Дружина, смирно! Равнение на знамя…
Солнце захлестывает зал. Запуталось в Димкиных пшеничных волосах – они выбились из-под красной испанки.
Серёжа краем глаза видит голубой огонек. Это у него на уголке воротника, в маленьком и прозрачном голубом крабе, искра солнца повисла, словно в капельке голубой воды.
…Перед сбором была у Серёжи стычка с Викой Гармашевой. Из-за этого краба – Димкиного подарка.
– Каховский, это что за брошка! – голосом рассерженного завуча сказала Гармашева.
– Это значок, – сказал Серёжа.
– Кажется, таких значков в пионерской форме нет.
– Отвяжись, – попросил Серёжа.
– Не груби, пожалуйста. Я с тобой как председатель совета дружины разговариваю.
– Все равно отвяжись, – повторил Серёжа. И чтобы она в самом деле отстала, добавил: – Это знак "Эспады".
– Здесь тебе не "Эспада", а нормальная школа…
– "Эспада" везде, где я… – в упор сказал Серёжа. Специально, чтобы разозлить Гармашеву. И конечно, разозлил.
– Подумаешь, какой Людовик Четырнадцатый! "Государство – это я!" Вы там, в своей "Эспаде", все такие. Правильно вас разогнали!
Серёжа хрустнул пальцами и сдержанно сказал:
– Была бы ты парнем, я бы с тобой поговорил… не так…
– А ты давай, кидайся, – предложила Вика. – Палку возьми. Как на Сенцова. Опять в герои попадешь. В "Эспаде" орден дадут.
– Вам наша "Эспада" поперек глотки, – откликнулся Серёжа. – Таким, как ты да Сенцов.
– Каким "таким"?
– Шкурникам!
Вика побледнела и шепотом пообещала:
– Ответишь… На совете.
– Иди, иди, – устало сказал Серёжа. – В совете не все такие дуры, как ты.
Девчонки – они и есть девчонки. Вика забыла, что она председатель. Она готова была разреветься. Заморгала набухшими глазами и крикнула:
– Директорский любимчик! Только он за тебя и заступается, а то давно бы из школы вышибли!
Это было что-то новое. Неожиданное. Серёжа даже слов не нашел. А пока думал, заиграли горнисты, и стало не до спора.
…Солнце, солнце! Горячее, веселое. За окнами деревья как в зеленом тумане. Двадцать второе апреля. У ленинского портрета замер почетный караул.
На улице прошуршал троллейбус да шумели среди веток воробьи. А в зале тихо-тихо. Тишина эта – как поднятые палочки барабанщиков.
И вот:
– Я, Олег Щербинин…
– Я, Владик Семенов…
– Я, Игорь Скляренко…
– Я, Сергей Лютиков…
– Я, Дмитрий Соломин…
И дальше – слегка вразнобой, взволнованным хором:
– "Вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации имени Владимира Ильича Ленина…"
Димка говорит и смотрит на Серёжу. Димка, Димка, светлая твоя голова. Маленький барабанщик, крепкий товарищ…
Вышла из рядов шеренга ребят, которые должны были повязывать бывшим октябрятам галстуки. Шеренга третьеклассников двинулась им навстречу.
Случилась небольшая путаница. Кто-то из девчонок сбил строй. Не сразу разобрались, кто к кому должен подойти. И в этой секундной неразберихе Димка сделал удивительную вещь. Он обошел Галку Гуляеву – симпатичную отличницу из шестого "Б", – отпечатал по солнечному паркету несколько лишних шагов и встал перед Серёжей. Одними губами попросил:
– Завяжи.
У Серёжи комок поднялся к горлу. И все затихло, отодвинулось далеко-далеко. Он взял у Димки с локтя невесомый шелковистый галстук. Отогнул на тоненькой Димкиной шее воротничок… Галстук лег на грудь двумя разлетевшимися всплесками огня. Алое на голубом.
– Молодец, Дим. Спасибо, – не то прошептал, не то просто подумал Серёжа.
И Димка понял. Он просиял в ответ зелеными своими глазами, повернулся и шагнул к своей шеренге. Его ждали. Остальные третьеклассники были уже в общем строю. Но Димка вдруг остановился. Опять повернулся и шагнул назад – к Серёже. С октябрятского жилетика отцепил звездочку, вложил Серёже в ладонь и молча сжал его пальцы. Потом побежал к своим. Прощелкали в тишине подошвы его новеньких блестящих полуботинок.
И никто не сказал ни слова ни ему, ни Серёже. В такие минуты нельзя говорить. Может быть, потом Вика Гармашева прицепится: нарушили запланированный ритуал. А сейчас – тихо: Димка Соломин становится в строй пионеров.
Серёжа все смотрел на Димку, а зажатая в руке звездочка покалывала ладонь. Так, со звездочкой, он и поднял руку для салюта…
Ударили барабаны. И вдруг нерешительно сбавили громкость, умолкли один за другим. Шумок пробежал по рядам.
В зал вошел директор. Попросил раздвинуться шеренгу семиклассников, прошел вперед и остановился рядом с Юлей, слева от группы горнистов.
