– Я так устала, что прилягу на диван с Тедди, – сказала миссис Джо, стараясь ради мальчиков говорить весело, – а вы принесите мне сюда чаю.

Все побежали в столовую, и на столе, накрытом для ужина, наверное, не осталось бы ничего, если бы не вмешался мистер Бэр. Было решено, что одна партия мальчиков отнесет маме чай, а другая отнесет назад посуду. Четверо самых близких и любимых были назначены в первую очередь. Франц понес чайник, Эмиль – хлеб, Роб – молоко, а Тедди настоял, чтобы ему дали сахарницу, в которой, кстати сказать, когда он донес ее до места, осталось на несколько кусков сахара меньше, чем было.

Многим женщинам в такой ситуации весь этот шум и беготня суетившихся мальчиков, ронявших чашки и стучавших ложками, несмотря на все свое старание быть как можно тише, были бы неприятны. Но миссис Джо это нравилось, потому что у нее было нежное сердце. И когда она вспоминала, что у многих ее мальчиков не было отца или матери, она переживала за них и находила утешение в их привязанности, пусть и неловко выраженной. Это участие подкрепило ее сильнее, чем тартинка с необыкновенно толстым слоем масла, которую ей принесли, а слова командора, шепнувшего ей: «Мужайся, тетя. Это очень тяжелый удар, но ты выдержишь», утешили ее больше, чем не вполне чистая чашка с чаем, у которого был такой странный вкус, как будто туда капали слезы принесшего ее мальчика. Когда ужин закончился, вторая партия ребят явилась за посудой.

– Можно мне уложить Тедди в постель? Вы так устали, мама, – сказал Дэн, протягивая руки к сонному Тедди.

– Хочешь ты пойти с ним, деточка? – спросила миссис Джо своего «повелителя», лежавшего на подушках дивана.

– Конечно, хочу, – не задумываясь ответил Тедди, и Дэн гордо унес его.

– Как бы мне хотелось сделать что-нибудь для вас! – со вздохом сказал Нэт.

– Ты можешь, мой милый. Принеси свою скрипку и сыграй мне те прелестные песенки, которые недавно прислал тебе дядя Тедди. Сегодня музыка успокоит меня лучше всего прочего.

Нэт бросился за своей скрипкой и, усевшись у двери комнаты миссис Джо, заиграл так, как не играл никогда: он вложил в музыку всю свою душу.

Остальные мальчики тихо сидели на ступеньках, наблюдая, чтобы никто не нарушал тишину в доме. И так, охраняемая своими мальчиками, которые всячески старались услужить ей и утешить ее, миссис Джо наконец заснула и на время забыла о своем горе.

В продолжение двух дней не случилось ничего особенного, на третий день, сразу после уроков, мистер Бэр вошел в классную с письмом в руке; он, казалось, был чем-то растроган и доволен.

– Я хочу прочитать вам кое-что, дети, – сказал он. Ребята окружили его, и он прочитал им письмо:

– Хотите поехать? – спросил мистер Бэр мальчиков, которых очень тронуло письмо и просьба миссис Брук.

– Да! – ответили все в один голос. И через час они отправились во главе с Францем, чтобы участвовать в скромных похоронах Джона Брука.

Маленький домик казался таким же тихим, веселым и уютным, как в тот день десять лет тому назад, когда Мег вошла в него молодой женой. Только тогда было начало лета и повсюду цвели розы, а теперь было начало осени и сухие листья тихо шуршали под ногами, а ветви деревьев были обнажены. Жена стала вдовой, но ее лицо было таким же ясным, и глубокая покорность истинно верующей души служила утешением для тех, кто пришел ее поддержать.

– О, Мег! Как ты можешь так переносить свое горе? – шепнула ей Джо, когда сестра встретила их с радушной улыбкой; ничто не изменилось в ее обращении – она как будто стала еще приветливее и ласковее.

– Любовь, которая была моим счастьем в продолжение десяти лет, поддерживает меня и сейчас. Она не может умереть, и Джон принадлежит мне теперь еще больше, чем прежде, – так же шепотом ответила Мег.

В маленьком домике собрались все. Тут были отец и мать, дядя Тедди, тетя Эми, старый мистер Лоренс, слабый и уже совсем седой, мистер и миссис Бэр со своими воспитанниками и множество друзей, пришедших отдать последний долг покойному. Казалось, что у Джона Брука, который вел такую уединенную и скромную трудовую жизнь, не было времени заводить друзей; но на самом деле их у него оказалось немало – старых и молодых, богатых и бедных, знатных и простых. И эта группа людей около его гроба была красноречивее всего, что мог бы сказать мистер Марч. Тут были люди, которым Джон Брук верно служил долгие годы; бедные старухи, которым он помогал из своих скудных средств в память своей матери; жена, которой он дал такое счастье, что его не смогла омрачить и сама смерть; братья и сестры, горячо любившие его; маленькие сын и дочь, которые уже чувствовали, что им недостает его твердой руки и нежного сердца; маленькие дети, горько плакавшие о том, кто так часто играл с ними; старшие, смотревшие с умиленными лицами на сцену, которая никогда не изгладится из их памяти.

Служба была простой и очень короткой. Голос мистера Марча, дрожавший еще во время свадебной церемонии, теперь совсем отказывался ему служить. Ничто, кроме доносившегося сверху лепета крошки Джози, не нарушало тишины после последнего «аминь». Потом, по знаку мистера Бэра, мальчики запели гимн, такой торжественный, полный возвышенной радости, что мало-помалу все присутствующие присоединились к их хору.

Мег чувствовала, что поступила правильно, пригласив детей. Не только ей самой было приятно слушать эти детские голоса, которые так любил ее покойный муж, но по лицам мальчиков она видела, что воспоминание об умершем хорошем человеке останется надолго у них в памяти.

Дэйзи прижалась к матери; Деми держал ее за руку и часто поднимал на нее глаза, которые были так похожи на глаза отца, как бы стараясь сказать: «Не беспокойся, мама, я здесь!», а кругом стояли любящие друзья, готовые поддержать ее. И терпеливая, набожная Мег старалась преодолеть свое тяжелое горе, чувствуя, что лучшим утешением для нее будет жить для других, как это делал ее Джон.

В этот же день вечером, когда взошла луна, мальчики сидели, как всегда, на ступеньках лестницы, разговаривая, как и следовало ожидать, о событиях дня.

Начал Эмиль.

– Дядя Фриц самый умный, дядя Тедди самый веселый, а дядя Джон был самый лучший, – с жаром сказал он. – Я хотел бы стать таким, как он.

– И я тоже. Слышали вы, что несколько джентльменов говорили о нем сегодня дедушке? Хотел бы я, чтобы обо мне говорили так, когда я умру, – подхватил Франц, жалея, что недостаточно ценил дядю Джона.

– Что же они говорили? – спросил Джек, на которого все происходившее днем произвело сильное впечатление.

– Один из компаньонов мистера Лоренса, у которого дядя Джон долго служил, говорил, что он был необыкновенно добросовестный и во всех отношениях безупречный человек. Другой джентльмен сказал, что никакими деньгами нельзя заплатить за верность и честность, с которыми служил ему дядя Джон, а потом дедушка стал рассказывать про него. Как-то у дяди Джона было место в конторе одного богатого человека, который вел дела не вполне честно и хотел, чтобы дядя помогал ему в этом; но дядя не согласился, хоть тот предлагал ему очень большое жалованье. Тогда этот богач рассердился и сказал: «Вы никогда не будете иметь успеха в делах с такими строгими правилами». А дядя ответил, что никогда не откажется от них, и оставил это место, перейдя на другое, где работы было больше, а вознаграждение меньше.

– Отлично! – с жаром воскликнули мальчики.