Что я испытывала, слушая эту сказку, которая оказалась явью? Палитра эмоций смешивалась в грязный цвет: я ненавидела Гобенко и подобных ему, ненавидела его «хозяина» и чертов порт, мне было жалко Виктора, но одновременно я была зла на него — почему не сообщил коллегам? Боялся, что сына посадят? А на что он надеялся? Как-то отмазать его?

Мне было жаль Костика. Но одновременно я его не понимала: мы ровесники, но он был как будто бы из другого мира. Зачем убегать из дома, бросать учебу, отца? Это генетическое или приобретенное — тяга к незаконной деятельности?

Мне было жаль Илью. Он потерял лучшего друга, при этом так бессмысленно. Он уже терял друзей, но это были боевые операции, «лихие пули»… А Виктор пал из-за собственной глупости, самонадеянности и … И глубокой, слепой любви к сыну. От этого становилось еще тоскливее.

Теперь Илья жил одной мыслью: закрыть тему порта. Способствовать отдаче контракта в государственную компанию, лучше подведомственную МВД, и прекратить эту бойню за каждый кусок этой прибрежной зоны. Найти Гобенко, вычислить заказчика, закрыть дело.

Похоронить Витю.

Похороны Виктора устраивал Илья. Отдел, где служил Семенов, так же активно участвовал. Но самое тяжелое бремя легло на плечи Илюши: сообщить Валентине Степановне, маме Виктора, сказать Костику, что под подписку его не выпустят, даже на похороны отца. Вараксин впервые попросил моей помощи. Я помогала с организацией поминок. У меня был опыт, пусть и небольшой. Моя бабушка умерла 2 года назад, и я примерно представляла, как проходит прощание с близким умершим. Илья же хоронил только боевых товарищей, и, судя по его воспоминаниям, это были очень официальные мероприятия с военным оркестром и речами начальников.

Сейчас все было иначе. Смерть Виктора не считалась гибелью при исполнении служебного долга. Не было начальников, музыкантов из оркестра… Был священник, по настоянию мамы Вити. Была кучка молчаливых сослуживцев. Была старушка-мать, ронявшая скупые слезы. Она вытирала их концом черного платка, по-детски цепляясь за локоть Ильи. Где-то далеко был Костя, рыдавший в СИЗО. Был Илья и я. Мы стояли по разные стороны могилы, глядя друг другу в глаза. Молчаливый диалог, содержание которого было известно только нам: он благодарил меня за то, что я с ним; я чувствовала его тоску, глазами обещая оставаться рядом.

Ночью, дома, я услышала то, о чем мечтала все это время. Но теперь эти слова воспринимались как должное. Это не было сюрпризом, неожиданностью. Это было естественно.

— Я тебя люблю, — мужской шепот в полной тишине.

— И я тебя люблю, — так же в тишину ответила я.

Раннее утро. Понедельник. Я крашусь в ванной. Илья удивленно окинул меня взглядом.

— Если ты собираешься на работу, то зря. Пока эта тварь на свободе, ты сидишь дома.

— Но ты же сам сказал, что я его больше не интересую.

— Ты никуда не идешь.

— Илья, — я говорила уже в спину мужчины. — Отпуск закончился.

— Бери отгулы. Нет, лучше я сам позвоню, — задумавшись, сказал Вараксин.

— У меня нет на это лишних денег. Отгулы за свой счет брать надо.

Мужчина с искренним непониманием посмотрел на меня, и впервые за эти страшные дни рассмеялся.

— Лена, ты такая смешная! Какие деньги? Тебе думать больше не о чем? Я же сказал, сам позвоню, договорюсь.

Когда хлопнула входная дверь, я долго думала над его словами: я не хочу брать чужие средства, сбережения. Но и своих нет. С другой стороны, что ломаться? Я уже месяц живу за счет Ильи, и надо же, даже с моей щепетильностью в отношении денег (все-таки они давались мне тяжело), я ни разу не задумалась над этим фактом. Это тоже казалось каким-то естественным.

На фоне всех печальных событий мне очень хотелось поговорить с мамой. Я дождалась 10 утра, и набрала по памяти знакомые цифры. Родители вернулись из лагеря, и сейчас поселились на даче. Папа опять пытался что-то с чем-то скрещивать, а мама неожиданно пригрела бродячую кошку. Я набралась смелости и рассказала, что встречаюсь с мужчиной. И он старше меня. И он сотрудник органов. Реакция оказалась совершенно непредсказуемой. Родители были рады! По-настоящему рады. Тот факт, что они почти ровесники с Ильей их слегка смутил, но мама вовремя нашлась, сказав: «Я так и думала, что тебе нужен мужчина-отец. Ты же у нас такая малышка». Договорились, что как только у Ильи появится свободное время, мы приедем к ним в гости. «Надо будет позвать с собой Леонида Егоровича. Они с папой сойдутся характерами».

После обеда звонил заведующий, и достаточно тактично (хотя по интонации было ясно, что он недоволен) сообщил, что дает мне еще пару дней отгулов. Так же поделился новостями отделения (хотя мне исправно, 2 раза в неделю, звонила лаборант Полина), и под конец, не удержавшись, пожаловался на то, что некому работать и «толковых сестер» не найдешь. Вечная песня завотделением.

После драматических дней и кучи негативных эмоций таким счастьем стало простая готовка и уборка. Я с остервенением терла пол, пытаясь затратить максимум энергии, чтобы не оставалось сил думать. Не оставалось времени на рефлексию, на анализ ситуации, на жалость. Если все же думалось, то почему-то в душе было только два чувства. Они, как говорилось в пословице, граничили между собой. Однако в моем представлении они были параллельными прямыми. И почему-то они не могли жить в мире: эти прямые постоянно пытались соревноваться за место в моем сердце.

Любовь и ненависть.

Я ненавидела весь мир: все эти порты, строящиеся на костях, деньги, зарабатываемые на крови, Гобенко и подобных ему, живущих за счет людской смерти, Костика, возжелавшего такой жизни и погубившего жизнь своего отца.

В то же время я была переполнена любовью. К своим родителям, к папе Ильи, воспитавшего его, и маме, которая его родила. Люблю Илью. Его характер, ум, внешность, заботу обо мне и готовность жертвовать собой ради абсолютно незнакомых людей. Я смирилась и даже полюбила ситуацию, в которой оказалась: не случись все эти приключения — я бы не ползала сейчас на коленях с тряпкой в руках по паркетному полу в этой, уже любимой, квартире.

Ильи сутки не было дома. Он звонил пару раз, просто спросить, как мои дела. Это было так трепетно: разговаривать с человеком, который вчера признался, что любит, хотя, вероятно, тысячу лет не произносил этих слов.

По возвращению, мужчина вяло поковырялся в тарелке с рагу, выпил стопку виски и проспал 14 часов. Для него это потрясающе много!

Я передвигалась по квартире на цыпочках, боясь разбудить. У Ильи без конца звонил сотовый: я переставила его в беззвучный режим, и просто наблюдала, как мигает экран, выдавая номера и имена звонивших.

Олег. Сорокин. Майор. Дежурка. Дежурка. Паша Фока. Дежурка… Все они и так знали, что Илья дома, думаю, он дал понять, что отоспится. Но один номер звонил чрезмерно настырно: складывалось впечатление, что звонивший, после слов автоответчика, тут же набирал снова. На 40 звонке я не выдержала, и ответила:

— Алле. Добрый день. Я могу услышать Илью Леонидовича? — осведомился вежливый мужской голос.

— Добрый день. Перезвоните позже. Он сейчас занят, — в тон ему ответила я.

— Интересно. Извините, а с кем я говорю? Вы жена?

— Перезвоните позже… — но меня прервали.

— Не хотите — не отвечайте. Мы и так все знаем, Елена Вячеславовна. Передайте, пожалуйста, Илье Леонидовичу, что мы поняли его тактику и уже ощутили результаты его бурной деятельности. Пусть свяжется с адвокатом Селенихиным. Пообщаемся на обоюдно интересные темы. До свидания.

В трубке воцарилась тишина. И зачем я опять это сделала? Нужно было просто игнорировать звонки. Теперь еще какие-то люди требуют от Ильи общения, при этом зная мое имя и о наших отношениях.

Место любви опять заняла ненависть.

Я терпеливо дождалась, когда проснется Илья, и честно ему рассказала про телефонный разговор. Ожидала, что сейчас услышу массу не самых лестных комментариев в свой адрес, однако, мужчина спокойно сказал: