— Да ну?! — воскликнули мы с Нинон в один голос.

— В том-то и дело, — самодовольно заявил местный Анискин, — часики золотые в кармане его спецовки нашлись, очень приметные часики, с другими не спутаешь…

— Золотые? Браслет в виде змейки? — охнула Нинон.

— Они самые, — кивнул участковый, — а вы что, тоже про них знаете?

— Видела у Ирины, — сказала Нинон, — очень красивая вещица, обращает на себя внимание…

— Вот и парень этот, видать, тоже… обратил внимание, да как золотишко блеснуло, совсем одурел. А может, он и правда в несознанке был, он ведь тогда так набрался, что на следующее утро лыка не вязал. Они же в тот вечер на троих, считай, ящик перцовки прикончили. А этому еще мало показалось, бегал к ларьку, хотел в долг у Сеньки еще водки взять, а тот ему отказал. А молдаванин, говорит, разозлился страшно, ругался почем зря… А на обратном пути ему и попалась банкирша со своими красивыми часиками…

— Тогда почему банкира в кутузке держат? — полюбопытствовала я. А что, вполне логичный вопрос.

— Банкира? — Анискин поскреб пятерней затылок. — Да в таких делах всегда подозрение сначала на мужа падает, вот его и взяли.

— А чего ж теперь не выпустят?

—  — Да выпустят его, выпустят, — отмахнулся он от меня, — не сегодня-завтра, не переживайте.

Я вспыхнула:

— Да я и не переживаю, просто как-то все странно. Взяли, потому что так принято, когда убийца совсем другой… И еще… А та, вторая женщина, про которую в листовке написано, ее что, тоже молдаванин убил?

Анискин поскучнел:

— Ох, какие вы скорые, так вам сразу все и выложи. Прыткие, как тот московский следователь: пришел, увидел, победил. Мы всю работу сделали, а он теперь будет отчитываться, что маньяка поймал. Хочет, чтобы про него в газетке пропечатали и портрет в анфас поместили. Рожа-то у него смазливая, только в нашем деле рожа не главное, надо, чтобы в котелке смекалка водилась…

— Это точно, — поддакнула Нинон, — я же говорю, странный он какой-то. Пока мы разговаривали, он то бледнел, то краснел и глаза все время в сторону отводил. Не люблю я, когда глаза отводят…

На мой взгляд, в таком поведении моего коварного возлюбленного-обманщика ничего странного не было, но я не стала разубеждать Нинон, поскольку для этого мне пришлось бы рассказать ей о наших отношениях, а я обещала Андрею держать рот на замке. И я сдержу свое слово, хоть он того и не стоит.

Местный Анискин поднялся с кресла и водрузил на лысину форменную фуражку:

— Спасибо за угощение, мне пора.

— Может, еще пятьдесят грамм? — встрепенулась гостеприимная Нинон.

— Нет, — отказался местный Анискин, — первые пятьдесят грамм — это на пользу, а следующие — во вред… — Впрочем, по лицу его было заметно, что он колеблется. — Ну бывайте, уважаемые.

Мы с Нинон проводили его до калитки, помахали вслед и вернулись на террасу.

— Значит, Остроглазова выпустят, — задумчиво произнесла Нинон и принялась убирать со стола, заметив:

— Что-то наш сегодняшний завтрак плавно перешел в обед.

— Давай помогу, — предложила я.

— Да что тут делать? — беззаботно отозвалась Нинон. — Ты отдыхай.

— Что-то я уже утомилась отдыхать, — призналась я со вздохом. — Может, тебе что-нибудь прополоть нужно? — В моем нынешнем состоянии мне просто необходимо было чем-то себя занять.

— Прополоть? — Глаза Нинон округлились. — Нет, полоть у меня нечего. Вот только… Если хочешь, можешь собрать оставшуюся на кустах смородину, а то она скоро осыпаться начнет. Одно ведро у меня уже собрано.

— Годится, — согласилась я, — пойду немного подремлю, а после обеда займусь твоей смородиной.

Подремать немножко мне не удалось. Я провалялась на софе до самого заката, а когда встала, голова моя просто раскалывалась, так что сбор урожая пришлось перенести на завтра. Тогда-то я и сделала одно открытие.

Открытие представляло собой дыру в заборе, отделяющем владения Нинон от банкирских. Эту самую дыру я, по чести сказать, заметила не сразу. Строго говоря, это даже не дыра была, просто две штакетины в заборе едва держались на верхних гвоздях, и при желании их ничего не стоило отодвинуть. Но и это еще не все! На одной из смородиновых веток я также обнаружила крошечный клочок белой материи, на ощупь похожей на шелковую. Естественно, что я призадумалась. Уж не грозила ли нам с Нинон опасность более серьезная, нежели мы могли предположить?

А тут и Нинон появилась, какая-то взволнованная и возбужденная.

— Витальку выпустили, — объявила она.

— А ты откуда знаешь, от своего Анискина, что ли?

— От какого еще Анискина? — фыркнула Нинон. — Просто Виталька вернулся, только что. Выглядит, правда, неважнец, почернел прямо весь…

— Почернел? — повторила я. — Это с чего? Что, над ним там уголовники издевались?

— Еще бы ему не почернеть, — передернула плечами Нинон, — он же по Ирке убивается, считает, будто он в ее смерти виноват. И может, небезосновательно: если бы они так не собачились, Ирка бы не стала бегать ночью по поселку. А с другой стороны, у нее, по-моему, крыша не совсем в порядке была, как бы протекала, а разве он тут виноват?

Нинон многозначительно замолчала, и я решила, что наступил подходящий момент для того, чтобы поделиться своими наблюдениями.

— Иди сюда, — я поманила ее к забору и продемонстрировала обнаруженную мною брешь.

— И что? — Лицо Нинон оставалось безоблачно спокойным, вот уж не думала, что она такая бестолковая.

— А тебя что, не удивляет дыра в собственном заборе?

— Абсолютно, — пожала плечами Ниной, — она здесь уже давно, с тех пор как у нас гостила Генкина сводная сестрица с болонкой. Так на нее все окрестные кобели сбежались. На болонку, а не на сестрицу, на ту бы никто не позарился — одни кости да кожа, ходячий суповой набор. Так вот кобели и проделали несколько дырок в заборе, Генка тогда все забил, а эту, видно, не заметил за смородиной.

— Да? — Почему-то я ощутила легкое разочарование. — А это что, тоже кобели оставили? Может, у них бантики были к ошейникам привязаны? — Я протянула Нинон ладонь, в которой лежал клочок белого шелка.

— А что это такое? — близоруко сощурилась она.

— Кусочек материи, он был на кусте смородины.

— И что с того? — все еще недоумевала Нинон.

Мое терпение лопнуло.

— Как что? Вдруг это клочок одежды маньяка!

Нинон так расхохоталась, что даже сложилась пополам:

— Ой, не смеши меня. Посмотри-ка лучше туда!

— Куда? — не поняла я.

— Да вот сюда, сюда…

Я обернулась и увидела толстую проволоку из нержавейки, натянутую как раз на уровне моих глаз. Для чего она здесь?

— Так ты тут белье сушишь… — протянула я растерянно.

— Вот-вот, — кивнула Нинон, — правильно мыслишь. В последний раз я повесила сушиться полотенца и кое-что из нижнего белья, а за прищепками сходить поленилась. Поднялся ветер, и все мои тряпки разнесло по участку. Да мало того, пара лифчиков залетела к соседям. Хорошо хоть в тот день Витальки не было, только Ирка, покойница. Так мы с ней тогда полчаса по их замечательным лианам лазили, как обезьяны, лифчики снимали.

Я помяла в руке клочок белого шелка и позволила ему легко спланировать на ухоженную грядку настурций. Эх, какая версия пропала, хотя… Разве без меня не хватает бездельников для того, чтобы ловить маньяков и доказывать их вину? Только сегодня я насчитала троих, включая бывшего мужчину моих несбывшихся снов.

Поскольку вопрос происхождения дыры в заборе и кусочка шелковой материи на смородиновом кусте так прозаически разрешился, я вернулась к разговору о вернувшемся банкире:

— И что он говорит?

— Кто? — не поняла Ниной.

— Ну банкир твой, кто же еще?

— Как что? Жалеет, себя обвиняет в Иркиной смерти. И ведет себя как-то странно, взгляд неподвижный. Вот уж не думала, что он будет так убиваться… — Нинон помолчала, а потом добавила озабоченно: