— Ну ты просто ангел, — всплеснула руками Нинон, — прямо непротивление злу насилием какое-то, с тебя икону писать нужно. Лично я на твоем месте просто голову бы ему откусила!

Я начала терять свое «ангельское» терпение:

— А чего ж ты Генке голову не откусила?

И тут прямо на моих глазах произошла метаморфоза: боевой дух угас, глаза померкли, да и вся она сникла. Зря я затронула эту тему, слишком болезненную даже для людей с нордическим характером Нинон.

Я бросилась утешать ее, опасаясь горестных слез, но Нинон справилась с собой и тусклым голосом призналась:

— Если бы ты только знала, сколько глупостей я наделала, пытаясь спасти наш брак, как унижалась, какие сцены закатывала… Не лучше, чем эта тупая корова Остроглазова. Даже жалела, что теперь нет ни месткомов, ни парткомов, которые могли бы на него надавить. Теперь ведь свобода и демократия, все проблемы решаются элементарно. Как говорится, развод и девичья фамилия…

Я обняла Нинон, провела ладонью по ее растрепанным волосам, заглянула в близорукие глаза:

— Плюнь ты на него и разотри. Бери пример с меня, ну не вышло в этот раз, выйдет в другой. Ты молодая, красивая, сексапильная, у тебя еще мужиков будет, как звезд на небе. Свет ведь клином не сошелся на твоем Генке, хоть он, конечно, и красивый мужик. Все можно пережить…

— А я ведь знаю, что Генка тебе нравился… — шмыгнула носом растроганная Нинон.

— Откуда?.. — Я даже растерялась. ;

Чего я меньше всего ожидала от Нинон, так это подобной проницательности. Значит, еще в те времена, когда она была «особнячком в переулочке» и смотрела на мир бесстрастными окошками ясных глаз, за внешней невозмутимостью скрывалась душа, способная чувствовать и сопереживать? Не поздновато ли я делаю это открытие? Я чуть не разрыдалась от нежности.

А Нинон вдруг вся подобралась-сосредоточилась, взглянула на часы и объявила:

— Еще успеваем на электричку в десять пятьдесят. Давай быстрей собираться, а то потом будет перерыв три часа.

— Мы едем в Москву? — не поверила я своим ушам.

— Да, мы едем в Москву, — спокойно подтвердила Нинон, — нужно сматываться, пока у меня тут совсем крыша не поехала. Погода опять же испортилась… — Она задумчиво посмотрела в окно.

— А как же… А если там Генка со своей, гм-гм, новой?..

— Будем надеяться, что он еще в Швеции. В конце концов, перекантуюсь пока у знакомых, а как погода улучшится, вернусь. Кроме того, мне даже полезно будет увидеться с Поваровым, должны же мы когда-то утрясти все вопросы, а то получается, что я, как страус, прячу голову в песок. Ты права, пора взглянуть на эту ситуацию трезво и спокойно. Я ведь… В общем, открою тебе небольшую тайну: я тут скрывалась, в прямом смысле скрывалась от жизни, как бы рассчитывала переждать в стороне, но так не бывает…

— Я… я… — Я хотела сказать, что догадывалась об этом, но Нинон не дала мне договорить, видно, ей давно хотелось высказаться:

— И позвала я тебя на дачу тоже из-за этого. Как последняя эгоистка, думала только о себе. Еще прикидывала, кого лучше пригласить, прежде чем на тебе остановилась. А тебя выбрала только потому, что ты не в курсе перипетий моей жизни, а потому…

— А потому не буду лезть к тебе в душу, — продолжила я за нее.

— Зато я полезла в твою, — виновато улыбнулась Нинон, — ты уж меня прости.

— Чепуха! — сказала я твердо. — Что бы ты ни говорила, мы с тобой были и остались подругами, а мужчины не стоят того, чтобы мы из-за них ссорились.

Мы еще немного постояли, обнявшись, и стали суматошно собираться в Москву. Мы бегали по дому, перекликаясь и заталкивая вещи в сумки.

Об Остроглазове мы вспомнили только на платформе, спохватившись, что даже не попрощались с ним.

— Бог с ним, — пробормотала Нинон, — я должна немного побыть вдали от всего этого и подумать о себе. Так все совпало…

Подошла электричка, мы с Нинон сели в предпоследний вагон и всю дорогу до Москвы просидели молча, обнявшись. Мы понимали друг друга без слов.

Расстались мы в метро. Нинон пообещала мне позвонить вечером и сообщить, как обстоят ее дела.

Звонок раздался только в половине одиннадцатого вечера, когда я уже совсем отчаялась и рисовала в своем воображении картинку, как Нинон застала на московской квартире Генку с новой подругой. Нинон меня, однако, успокоила:

— Все в порядке. Он здесь пока не появлялся. — А потом добавила:

— Извини, не могу больше говорить. Страшно хочу спать.

Два дня прошли относительно спокойно. Я навела идеальный порядок в комнате, пришила все оторвавшиеся пуговицы, вычистила кастрюли, а также пополнила продовольственные запасы. Кроме того, вечерами я подолгу сидела в прихожей, прижав телефонную трубку к уху, и болтала с Нинон, которая целыми днями носилась по адвокатам и выясняла, как с наименьшими жертвами выйти из затянувшегося бракоразводного процесса, а потому мы никак не могли с ней увидеться.

— И что? И как? — громко вопрошала я в телефонную мембрану, не обращая внимания на недовольный ропот своих коммунальных соседок. Видно, я их здорово разбаловала, когда целыми днями пропадала на работе, если они откровенно тяготились моим большим (а точнее сказать, двухдневным) сидением дома.

А на третий вечер Нинон мне не позвонила. Тогда я сама стала ей звонить, но ее номер упорно отвечал мне протяжными тоскливыми гудками. И это несмотря на то, что я крутила телефонный диск до полуночи с небольшими перерывами, чуть указательный палец не вывихнула. Не знаю, как я дождалась утра, но и утром телефон Нинон молчал. Честно говоря, я забеспокоилась, и в мою голову полезли разные мысли, одна ужасней другой.

Что, если, думала я, с Нинон что-то случилось и это что-то связано с чередой ужасных событий, произошедших в Дроздовке? Так я вспомнила о дыре в ее заборе и клочке белой материи, зацепившемся за куст смородины. Вдруг это тоже важно, а я ничего не сказала Андрею? Может, мне стоит с ним связаться, но как? А номер помощника/который он мне оставил? Я лихорадочно принялась искать свой жакет, ведь в его кармане должна лежать та бумажка, если я ее только не выбросила…

Я облегченно вздохнула, когда бумажка нашлась. Кроме телефонного номера, в ней значилась фамилия Шерстобитов, и только, ни имени, ни отчества. Сначала я хотела позвонить этому Шерстобитову из дома, но вовремя сообразила, что мой разговор будет внимательно прослушан соседкой, а потому отправилась на улицу, к ближайшему телефону-автомату.

— Слушаю, — сердито сказал мужской голос на другом конце провода. Я немного растерялась, а он не стал ждать, когда я соберусь с мыслями, и дал отбой. Пришлось мне звонить в другой раз и теперь уж быть пооперативнее. Сердитый мужчина даже не успел произнести свое коронное «слушаю», а я уже затарахтела:

— Могу я поговорить со следователем по особо важным делам Беловым?..

— Не можете, — последовал суровый ответ.

— А… ас Шерстобитовым?

— И с Шерстобитовым тоже. Он будет позже, — недовольно буркнула трубка.

Я хотела спросить, когда именно «позже», но мой вопрос предвосхитили короткие гудки.

Ну вот, так всегда и бывает. Когда они нужны, эти Шерлоки Холмсы, их никогда нет, они всегда будут позже.

Я поплелась домой, ломая голову, что мне предпринять. Ну, прежде всего еще раз позвонить Нинон — вдруг она объявилась дома, — а потом отправиться по ее московскому адресу и уже в самом крайнем случае поискать ее в Дроздовке. Я твердо приняла это решение и рысью бросилась назад, в свою квартиру, где, как выяснилось, меня ждал весьма неожиданный и неприятный сюрприз — срочная телеграмма.

Телеграмма лежала на тумбочке в прихожей, а значит, предназначалась мне. Сердце мое почему-то екнуло, руки задрожали, а колени подогнулись. Я и развернуть-то ее решилась не сразу, сначала присела на стул и отдышалась. Когда я наконец ознакомилась с содержанием телеграммы, страх у меня прошел, зато появилось возмущение. А что я должна была испытать, когда перед моими глазами запрыгали печатные буквы, сложившиеся в слова: «Прилетаю двадцать шестого рейсом 1421 Светик».