Мы с Нинон еще немного постояли, а когда услышали стук двери наверху, не сговариваясь, развернулись и вышли из дому.

— Переживает, — вздохнула Нинон. Меня же больше волновала история с залетевшим в окно камнем.

— Что-то я здесь не видела ни одного деревенского мальчишки…

— Да это хулиганье и не увидишь, — отозвалась Нинон, — только результаты их бурной деятельности… В прошлом году они у меня всю клубнику вытоптали, пришлось ее начисто вывести, чтобы больше не лазили.

Поэт-песенник встретил нас возле калитки и пожаловался:

— Я вас уже заждался.

— Мы к Остроглазову заходили, посмотреть, как он там, — призналась Нинон.

— Ну и как? — полюбопытствовал Широкорядов.

— Переживает, конечно, напился здорово… А тут еще, пока мы у него были, кто-то камень в окно бросил. Местные дефективные переростки, наверное.

— Вполне возможно, — согласился поэт-песенник, — у меня вон тоже черешню сломали — стоило только неделю не появиться, главное, на ней и было-то с десяток ягод, не больше…

— Безобразие, — сокрушенно покачала головой Нинон, — что вытворяют лоботрясы, совсем управы нет на них.

— Не стоит принимать близко к сердцу, — махнул рукой Широкорядов, — все это ерунда. Нужно радоваться, что до сих пор еще ничего не подожгли.

— Не дай бог, — суеверно испугалась Нинон.

— Ладно, не будем о грустном, — изрек поэт-песенник и препроводил нас с Нинон к своему особнячку, на небольшой и очень живописной площадке перед которым стояли три небольших столика, несколько складных стульев и мангал, а рядом с мангалом большая эмалированная кастрюля.

Нинон, чувствовавшая себя во владениях поэта-песенника не более стесненно, чем у себя дома, наклонилась над кастрюлей, приподняла крышку и жадно втянула ноздрями пряный дух маринада:

— Обалдеть!

И поманила меня рукой.

Я не очень уверенно приблизилась и из вежливости полюбовалась полуфабрикатом, заботливо приготовленным поэтом-песенником для своих гостей: побелевшими от уксуса нежнейшими кусками свиной вырезки и обмякшими колечками лука. Признаться, запах, исходивший из кастрюли, был такой аппетитный, что я невольно сглотнула слюну.

Поэт-песенник в собственной вотчине держался проще и естественней, нежели днем, когда он явился приглашать нас на вечеринку. Непринужденно предложил мне присесть, разложив один из складных стульев, с другим стулом Нинон управилась сама. И мы с Нинон стали наблюдать, как споро и ловко поэт-песенник орудует над мангалом, просто священнодействует, а заодно, как и предсказывала Нинон, сыплет шуточками, невинными анекдотами, перемежая устное народное творчество собственными стихами. Пока он нанизывал мясо на шампуры, я незаметно за ним наблюдала, все-таки это был первый поэт-песенник в моей жизни, которого я видела вблизи, так сказать, в бытовых условиях.

Время прошло незаметно, и очень скоро возле ворот остановился автомобиль, из которого вышел невысокий толстяк в светлых шортах и рубахе навыпуск; прикрыв глаза ладонью от лучей вечернего солнца, он прокукарекал жидким тенорком:

— Не подскажете, как проехать на ранчо сеньора Широкорядова?

И звонко, как-то по-детски рассмеялся.

— Это и есть нужный человечек? — спросила Нинон громким шепотом, делая акцент на слове «человечек».

Широкорядов ничего не ответил, загоготал, видимо, довольный тем, что удостоился обращения «сеньор», и, широко раскинув руки, пошел навстречу маленькому толстячку. Толстячок повторил тот же маневр и двинулся на поэта-песенника, приговаривая на ходу:

— Хорошее местечко, и избушка неплохая…

Нравятся мне эти разговоры про двухэтажные «избушки» с евроремонтом.

Широкорядов подвел к нам толстячка и провозгласил с притворным пафосом:

— Дорогие девушки, позвольте вам представить маленького человека с большими амбициями — Леонид, он же Леня.

И обернулся к коротышке:

— Можно девушкам называть тебя Леней?

Коротышка остановил взгляд на круглых коленках Нинон, чмокнул губами воздух и разрешил:

— Можно, а еще лучше — Ленчиком.

Разрешил и продолжил пристальное изучение круглых коленок Нинон.

Тогда Широкорядов представил нас с Нинон.

— Это Нинон, — он одарил подружку моей юности широкой улыбкой, — самая роковая женщина Дроздовки. — Нинон сделала круглые глаза, а поэт-песенник переключился на меня. — И подружка… подружка… — Он замялся. Я хотела было ему подсказать, но он успел вспомнить мое имя, прежде чем я раскрыла рот. — Подружка Женя.

Мои коленки Ленчика не заинтересовали, да и много ли разглядишь под джинсами? В любом случае они у меня не такие аппетитные, как у Нинон, хотя вообще-то это дело вкуса.

Не успели мы с Нинон «переварить»

Ленчика, как у ворот остановился еще один лимузин с открытым верхом, так называемый кабриолет, из которого высыпала компашка разноцветных девиц во главе с высокой сухопарой дылдой, невзрачной и мужеподобной. Три остальные больше походили на женщин, такие смазливенькие кошечки, похожие друг на дружку. Не пойму, почему-то они показались мне жутко знакомыми.

Мужеподобная дылда первым делом подбоченилась, со смаком потянулась, постучала по переднему колесу каблуком громадного ботинка армейского образца и сплюнула в пыль. Я посмотрела на поэта-песенника: судя по всему, эта сцена произвела на него впечатление. Он покосился на коротышку, а тот подбадривающе ему подмигнул. Поэт-песенник откашлялся и пошел встречать вновь прибывших гостей.

Пока он расшаркивался перед ними за воротами, мы с Нинон недоуменно уставились на Ленчика, который изрек весьма туманную фразу:

— Тяжелый случай, но искусство требует жертв.

Я ничего не поняла. Уверена, что Нинон тоже.

Церемония представления возобновилась. Нинон во второй раз была поименована самой роковой женщиной Дроздовки, а я, соответственно, подругой этой самой роковой женщины. Мужеподобную девицу, позволившую себе по этому поводу откровенно скептическую ухмылку, поэт-песенник назвал почему-то уменьшительно-ласкательно Ксюшей, а пестрых девиц Люсей, Светой и Мариной. Немного помолчал и добавил с пафосом:

— Группа «Чернобурки». Ах, вот почему они показались мне знакомыми! Да ведь это те самые девицы, которые заводят заунывную фальшивую песнь, стоит только включить радио или телевизор. Слышать их сущая пытка, а видеть — и того хуже, — особенно когда они трясут своими худосочными прелестями и сучат тонкими паучьими ножками. Подумать только, группа «Чернобурки», надо бы глупее, да некуда. Правда, сколько я помню, мужеподобная Ксюша в рядах «Чернобурок» ни разу не наблюдалась. И слава богу, потому что даже нашей разнузданной эстраде такое зрелище может повредить.

Дальше события развивались следующим образом. Девицы устроились на складных стульчиках и принялись усердно крутить приемник, который притащили с собой из машины. После непродолжительных поисков они нашли то, что хотели, и из динамика вырвалась незамысловатая песенка в их собственном исполнении. Непосредственные «чернобурки» заметно оживились и принялись подпевать себе же неверными слабенькими голосами. Пока эти трое сами себя развлекали, мужиковатая Ксюша подошла к мангалу, постояла, сунув руки в карманы мятых штанов и покачиваясь с носка на каблук, а потом хмыкнула:

— Шашлык… Это хорошо… Я повернулась к Нинон, но рассмотреть выражение ее глаз за очками с затемненными стеклами было невозможно. На мой вкус, вечеринка начиналась как-то странно, а наше с Нинон участие в ней выглядело не совсем понятно. Особенно если учесть, что сам хозяин, поэт-песенник, заметно нервничал. Похоже, что-то шло не так, как он задумал.

Скоро все прояснилось. Я услышала, как он тихо и недовольно бросил Ленчику, ворочая шампурами:

— И зачем она притащила этих безмозглых девок?

— Но ведь ты, кажется, собирался с ними работать или я что-нибудь перепутал? — так же тихо отпарировал бодрый колобок.