— Это оригинальное полотно, не копия, — произнес он, — и, по-моему, очень неплохая вещь. Наверное, поэтому ее накрыли стеклом— кто-то решил, что так она лучше сохранится. Интересно, что это за здание у подножия холма? Сгоревшее ранчо на краю плантации?

— Скорее, это развалины храма, — тихим голосом выразил свое мнение старик с поношенным портфелем. — Похоже на греческий храм. Хотя наверняка судить трудно, согласитесь.

Действительно, судить было трудно, потому что здание, о котором шла речь, почти до самой крыши пряталось за порослью молодых деревьев. Пять колонн на переднем плане увивал дикий виноград. Шестая, расколовшаяся на куски, лежала в зелени. Рядом с рухнувшей колонной валялась упавшая статуя, почти полностью скрытая травой и густым кустарником, виднелось только плоское каменное лицо, обращенное к грозовым тучам, которыми художник щедро наполнил небо.

— Да, — согласился Штайнер. — Как бы там ни было, это здание, как мне кажется, не вписывается в перспективу — слишком велико оно для картины. Старик утвердительно кивнул головой. — Но автор сделал это намеренно. Иначе ничего, кроме крыши, мы не увидели бы. А что касается рухнувшей колонны и статуи, про них вообще можно было бы забыть— зелень скрыла бы их окончательно.

Рози нисколько не интересовал фон; все ее внимание сосредоточилось на центральной фигуре картины. На вершине холма, повернувшись к развалинам храма так, что все, кто смотрел на полотно, мог видеть только ее спину, стояла женщина Ее светлые волосы были заплетены в косу. От предплечья ее изящной руки — правой — исходило яркое золотое сияние. Левую руку она подняла, и, хотя точно сказать было невозможно, зритель догадывался, что она прикрывает глаза от солнца. Весьма странно, если вспомнить о мрачном предгрозовом небе, однако, похоже, женщина подняла левую руку именно для того, чтобы прикрыть глаза. На ней было короткое, живого красно-пурпурного цвета платье — тога, отметила Рози — оставлявшее одно плечо обнаженным. Сказать что-то о ее обуви не представлялось возможным, ибо трава, в которой она стояла, доходила почти до колен, как раз до того места, где заканчивалась тога.

— Куда бы вы ее причислили? — спросил Штайнер, обращаясь к Робби. — К классицизму? Неоклассицизму?

— Я бы отнес ее к разряду плохих картин, — ответил Робби, усмехаясь, — но мне кажется, я понимаю, почему она произвела такое впечатление на эту женщину. В ней на удивление много чувства. Составные элементы, возможно, классические — вроде тех, что мы находим на старых стальных гравюрах, — но ощущение явно готическое. И потом тот факт, что главный персонаж повернут к зрителю спиной… Я нахожу это чрезвычайно странным, В целом… не могу сказать, что эта молодая женщина выбрала самую лучшую картину в твоей лавке древностей, Билл, но я уверен, она выбрала самую своеобразную.

Рози же, как и прежде, почти не слышала их разговора. С каждой минутой она открывала в картине все новые и новые детали, пленявшие ее воображение. Например, темно-фиолетовая тесемка на талии женщины в тон каймы, идущей по краю тоги, и едва проглядывающие очертания левой груди. Пусть мужчины обмениваются себе учеными суждениями. Картина просто замечательная. Она чувствовала, что может смотреть на нее часами напролет, не отрываясь, и когда у нее появится свой дом, она, пожалуй, будет иногда делать именно так.

— Ни названия, ни подписи, — заметил Штайнер. — Впрочем…

Он перевернул картину. На обратной ее стороне открылись два выведенных углем слова, написанные мягкими, слегка расплывчатыми печатными буквами: «МАРЕНОВАЯ РОЗА».

— Ну вот, — с сомнением в голосе произнес он, — мы и узнали имя автора. Хотя я бы сказал, что на имя это совсем не похоже.

Робби отрицательно покачал головой, раскрыл рот, чтобы возразить, но увидел, что женщина, выбравшая картину, тоже не согласна с Биллом.

— Это название картины, — объяснила она, и тут же добавила по причине, которую ни за что не смогла бы объяснить даже самой себе, — Роза — это мое имя. Совершенно сбитый с толку Штайнер посмотрел на нее. — Не обращайте внимания, просто совпадение, — проговорила она.

Но так ли это на самом деле?

— Смотрите. — Она снова бережно перевернула картину лицевой стороной вверх и постучала пальцем по стеклу над тогой, составлявшей все одеяние стоящей на переднем плане женщины. — Вот этот цвет, пурпурно-красный, называется мареновый.

— Она права, — подтвердил Робби. — Автор или, что более вероятно, последний владелец, ибо уголь очень быстро стирается, решил назвать картину по цвету хитона женщины.

— Пожалуйста, — обратилась Рози к Штайнеру, — не могли бы мы поскорее закончить? Мне нужно торопиться. Я и так опоздала.

Штайнер собрался было снова спросить, уверена ли она в том, что ей хочется… но увидел ее лицо и промолчал. И заметил кое-что еще — некую напряженность во всем облике женщины, свидетельствовавшую о том, что в последнее время ей пришлось немало перенести. Он увидел лицо женщины, которая способна принять его искреннюю заинтересованность и стремление проявить заботу за попытку заигрывания или, чего ему и вовсе не хотелось, за намерение изменить условия сделки в свою пользу. Он просто кивнул головой.

— Кольцо за картину. Равноценный обмен. Мы квиты. И расстаемся счастливые и довольные.

— Да. — согласилась Рози, награждая его ослепительной улыбкой. Впервые за последние четырнадцать лет она улыбнулась своей настоящей улыбкой, и в тот момент, когда улыбка достигла своей полноты, его сердце открылось навстречу ей. — Мы оба расстаемся счастливые и довольные.

Выйдя за дверь ломбарда, она на мгновение остановилась, глупо моргая и непонимающе глядя на проносящиеся мимо машины, точно так же, как моргала в далекие дни детства, когда выходила, держась за отцовскую руку, из полутьмы кинотеатра на яркий дневной свет улицы, — ослепленная, застигнутая врасплох в тот момент, когда половина ее сознания уже воспринимает реальный мир, а другая все еще пребывает в мире вымышленном. Однако приобретенная картина была вполне реальна, и для того, чтобы избавиться от всех сомнений по этому поводу, ей достаточно опустить голову и посмотреть на сверток, который она держала в руках.

Дверь ломбарда распахнулась, и вслед за Рози на улицу вышел пожилой мужчина. Сейчас она даже ощутила к нему некоторое расположение и потому одарила улыбкой, которую обычно берегут для тех, вместе с кем довелось стать свидетелем странных или удивительных событий.

— Мадам, — обратился он к ней, — не будете ли вы столь любезны, чтобы сделать мне маленькое одолжение?

Улыбка на ее лице тут же уступила место выражению осторожной сдержанности.

— Это зависит от того, что именно вы хотите, но оказывать услуги незнакомцам не в моих традициях.

Слабо сказано, конечно же. Она не привыкла даже разговаривать с незнакомыми людьми.

Он посмотрел на нее в явной растерянности, и его замешательство слегка придало ей смелости.

— Ах да, наверное, это звучит странно, но я полагаю, так будет лучше для нас обоих. Кстати, моя фамилия Леффертс. Роб Леффертс.

— Рози Макклендон, — представилась она. Подумав, стоит ли подать ему руку, она решила не делать этого. Вероятно, ей даже не стоило называть своего имени.

— К сожалению, у меня нет времени, чтобы выполнить вашу просьбу, мистер Леффертс — мне действительно нужно торопиться, и…

— Прошу вас. — Он опустил на тротуар свой видавший виды портфель, сунул руку в маленький коричневый пакет, который держал в другой руке, и извлек одну из старых книг в мягкой обложке, найденную им в ломбарде. На обложке она увидела стилизованное изображение мужчины в полосатой черно-белой тюремной робе, который входил не то в пещеру, не то в туннель.

— Все, о чем я хотел бы попросить вас, это прочесть первый абзац книги. Вслух.

— Прямо здесь? — Она огляделась. — Здесь, посередине улицы? Но зачем, Бога ради?