За то время, которое она провела под землей, ветер прогнал с неба почти все тучи, и день теперь наполнился ленивым солнечным светом. Воздух был тяжелым и сырым, но Рози подумала, что никогда в жизни не получала такого удовольствия от простого дыхания. Она повернула лицо, влажное от пота и слез, к кусочкам проступавшего в разрывах между облаками неба цвета джинсов. Где-то в отдалении продолжал беспомощно грохотать гром, как побитый задира, сотрясающий кулаком в пустой угрозе. Это навело ее на мысль об Эринисе, мечущемуся по коридорам лабиринта в мрачном подземелье в надежде отыскать женщину, осмелившуюся нарушить его покой, проникнуть в его владения и похитить его сокровище.

«Cherches la femme, — подумала Рози с гримасой, которая должна была изображать улыбку. — Можешь cherches сколько тебе заблагорассудится, лобастый дружок: эта femme — не говоря уже о ее petit fille — обвела тебя вокруг пальца. Вот так-то!»

Рози медленно удалялась от лестницы. У начала тропы, ведущей назад в рощу мертвых деревьев, она села, осторожно опустив завернутую в одеяло девочку на колени. Она хотела всего лишь перевести дух, но солнце согрело ее затылок и шею, и, когда Рози снова подняла голову, небольшие изменения в вытянувшихся тенях свидетельствовали о том, что она, по всей видимости, ненадолго уснула.

Поднявшись на ноги, она поморщилась от боли, мгновенно пронзившей правое бедро, и услышала резкие сварливые крики множества птиц — их вопли походили на ссору большого семейства за воскресным обеденным столом. Рози поправила одеяло, стараясь поудобнее устроить девочку, и малышка легонько всхрапнула, выпятила губы, надула маленький пузырик из слюны и опять затихла. Рози забавляла ее спокойная сонная уверенность, и в то же время она ей завидовала.

Она зашагала по тропинке, но вдруг остановилась и оглянулась на единственное живое дерево с блестящими темно-зелеными листьями, с изобилием несущих смерть соблазнительных сочных плодов; затем перевела взгляд на сооружение, напоминающее вход в метро. Она долго смотрела на них, запоминая картину глазами и разумом.

«Они настоящие, — подумала она. — Как могут предметы, которые я вижу с такой отчетливостью и ясностью, быть ненастоящими? К тому же я спала. Я знаю, я спала. А разве можно уснуть во сне? Как можно уснуть, если уже спишь?»

«Опять забиваешь себе голову всякой чепухой, — прикрикнула на нее Практичность-Благоразумие. — Забудь обо всем. Мой тебе совет — забудь, это самое лучшее, что ты можешь сделать. По крайней мере, на время».

Да, наверное, она права.

Рози снова тронулась в путь и, когда достигла поваленного дерева, перегородившего тропинку, с удивлением и раздражением увидела, что легко могла бы избежать отвратительного столкновения с нахальным корнем, пытавшимся ее облапать: за кроной дерева достаточно свободного места, чтобы обойти его с другой стороны.

«Во всяком случае, дерево можно обойти сейчас, — подумала она. — Ты уверена, что проход был и раньше?»

Ее слуха достигло лепетание черного ручья, и, приблизившись к нему, она обнаружила, что уровень воды в нем понизился и теперь камни не казались такими маленькими и ненадежными; теперь они были размером с кафельные плитки для пола, а запах воды потерял свою зловещую притягательность. От ручья исходил обычный запах воды, вроде той, от которой на раковине или унитазе остается бледно-оранжевый налет солей.

Опять возобновилась сварливая перепалка птиц: «Ты!» — «Нет, не я!» — «Нет ты, я видел, видел!», и она заметила два-три десятка самых крупных пернатых созданий, которых ей когда-либо доводилось видеть, рассевшихся на коньке крыши храма. Они намного превосходили по размерам обычных ворон, и после секундного раздумья Рози решила, что это местный вариант канюка или какой-то другой хищной птицы. Но откуда они взялись? И почему прилетели сюда?

Не осознавая, что делает, до тех пор, пока в одеяле не зашевелилась, выражая сонный протест, девочка, Рози плотнее прижала ее к груди, не сводя глаз с пернатых стервятников. В то же мгновение они все разом поднялись в воздух, хлопая крыльями со звуком, напоминающим полощущееся на ветру высохшее белье. Как будто они почувствовали ее взгляд, и им он не понравился. Почти все птицы спустились в рощу мертвых деревьев, и лишь несколько экземпляров продолжали кружить высоко в небе, как недобрая примета в вестерне.

«Откуда они взялись? Что им надо?»

Новые вопросы, на которые она не имеет ответов. Выбросив мысли о птицах из головы, Рози перешла ручей по камням. Приближаясь к храму, она заметила давно не используемую, но все же отчетливо просматривающуюся тропинку, которая уходила вправо и скрывалась за каменным углом строения. Без малейших колебаний Рози свернула на нее, хотя по обеим сторонам росли колючие кусты, а ее тело не было защищено одеждой. Она шла осторожно, поворачиваясь боком в узких местах, чтобы не поцарапать бедра, приподнимая (Кэролайн) ребенка, чтобы колючки не достали до него. Два или три раза она все-таки почувствовала острые уколы, но лишь одна царапина — на правом, и без того больном бедре — оказалась достаточно глубокой, чтобы появилась кровь.

Обойдя громаду храма, она взглянула на фасад и ей почудилось, что строение очень изменилось, но настолько неуловимо, что поначалу она никак не могла понять, в чем состоят перемены. На мгновение Рози позабыла об этом, испытав облегчение при виде «Уэнди», стоящей на своем месте у свалившейся колонны, однако, сделав к ней несколько шагов, она опять остановилась и оглянулась, открывая глаза навстречу храму, открывая свой разум.

В этот раз Рози сразу увидела перемены, и с ее губ невольно сорвался возглас удивления. Храм Быка выглядел маленьким и незначительным… он словно стал двухмерным. Рози вспомнилась поэтическая строка, застрявшая в голове со школьных времен, что-то о нарисованном корабле на фоне нарисованного океана. Странное, неприятное ощущение непропорциональности здания, не вписывающегося в перспективу (словно появившегося из чужой неевклидовой Вселенной, где существуют другие геометрические законы), пропало, а вместе с ним исчезла и окружавшая храм аура угрозы. Все его линии казались ровными там, где им и положено быть ровными; в его архитектуре не осталось и следа от раздражающих глаз неожиданных поворотов и провалов. Собственно, здание теперь походило на картину, нарисованную художником, чьи посредственные способности и побитая молью романтичность родили типичный образец плохого искусства — что-то вроде картины, заканчивающей свои дни в углу подвала или на пыльном чердаке в компании со старыми номерами «Нэшенл джиографик» и коробками с разрезными головоломками, у которых не хватает одного-двух элементов.

Или, может быть, в антикварном магазине — в третьем ряду, до которого посетители почти никогда не доходят.

— Женщина! Эй, женщина!

Она обернулась к «Уэнди» и увидела, что та нетерпеливо машет рукой, подзывая к себе.

— Топай сюда скорее и неси ребенка! Здесь не место для туристов!

Рози проигнорировала ее окрик. Она рисковала жизнью, вынося малышку из лабиринта, так что, наверное, имеет полное право не торопиться. Приподняв краешек одеяла, она взглянула на крохотное тельце, такое же обнаженное и женственное, как и ее собственное. Впрочем, на этом все сходство кончалось. На теле ребенка не было шрамов или отметин от старых укусов или уколов. На маленьком прекрасном теле не было даже, насколько заметила Рози, ни единой родинки или пятнышка. Она медленно провела пальцем по всему тельцу, от пятки до маленького плечика. Само совершенство.

«Да, совершенство. А теперь, Рози, после того, как ты рисковала своей жизнью ради нее, после того, как ты спасла ее от тьмы и быка и Бог знает чего еще, готова ли ты отдать ее двум этим женщинам? Женщинам, страдающим от неведомого тяжкого заболевания; а у той, что на холме, вдобавок еще и проблемы с рассудком? Серьезные проблемы. Готова ли ты отдать им ребенка?»