– Сударь! – заявил он. – Я полагаю, было бы огромным риском для наших людей пытаться, как вы предлагаете, вступать с флибустьерами в переговоры. Я знаю, что говорят об этих людях на Мартинике. Испанцы считают их ladrones,[8] а наши колонисты – бандитами, что, впрочем, одно и то же. Должно быть, это правда! Бандиты, по моему разумению, это темные личности, которые не держат данного слова, в общем, предатели. Разве можно положиться на обещание, которого удастся от них добиться? Доверившись им, мы рискуем получить удар в спину. Я склонен полагать, что лучше атаковать их с ходу, обстрелять из пушек и мушкетов, а если понадобится – атаковать со шпагой в руках.

– Сожалею, но у меня приказ капитана береговой охраны Байярделя действовать так, как я вам сказал: вступить в переговоры, чтобы по возможности избежать лишнего кровопролития, после того как вы убедитесь, что перед нами – флибустьеры.

Он вопросительно взглянул на Лашикота, и тот произнес:

– Я согласен с мнением своего приятеля Ложона. Этим людям верить нельзя. Давайте атакуем их, перебьем, а оставшихся в живых отправим в Сен-Пьер, где колонисты с радостью посмотрят, как они будут болтаться на деревьях!

Шансене приготовился было раскрыть рот, дабы продолжить увещевания, когда вышел вперед Жильбер д'Отремон. Во всем его облике чувствовались изысканность и порода. Однако колонисты Мартиники его не любили, так как все женщины сходили по нему с ума. И не сказать, чтобы он был фат; скорее, умен и сообразителен, а также прекрасно сложен и хорош собой. Он не пренебрегал женщинами, как белыми, так и негритянками, мулатками, которых встречал на плантации у своего отца.

Он со слащавым видом потер руки, что делало его похожим, особенно в глазах Мари, на шевалье де Мобре. Молодой человек очень любезно проговорил:

– К сожалению, господа, господин де Шансене, как я понял, не спрашивает нашего мнения о проведении операции… Он получил четкий приказ от капитана Байярделя, а тот, в свою очередь, не только обязан своим постом капитана высшим чинам острова, но и сам получил четкий приказ о том, как действовать в сложившемся положении.

Эрнест де Ложон бросил на Жильбера испепеляющий взгляд.

– Присутствующий здесь лейтенант Бельграно, – вскричал он, – вам скажет, что лучший способ заставить замолчать тридцать пушек любого фрегата – потопить этот фрегат, попав ядром в пороховой погреб. Не правда ли, лейтенант?

Тот обвел тусклым взглядом колонистов, затем поднял глаза на Шансене. Ему было все едино: он, словно в броню, оделся в безразличие.

– Разумеется, – выговорил он, наконец, – ядро, попавшее в пороховой погреб, может вывести из строя самый мощный корабль.

Господин де Шансене порывисто вскочил.

– Господа! – заявил он взволнованным, дрожащим от гнева голосом. – Как справедливо заметил господин д'Отремон, задача состоит не в уничтожении противника, а в том, чтобы захватить как можно большее их число в плен. Либо эти люди сдадутся, и тогда, надеюсь, им это зачтется, либо они пожелают сразиться: в таком случае нам придется поступить соответственно обстоятельствам. В любом случае мы должны с ними переговорить. Мне нечего прибавить, кроме того, что сам капитан береговой охраны заметил: «Солдат существует для того, чтобы подчиняться, и не обсуждает никакой приказ». Мы все здесь солдаты! Покажите, господа, как вы умеете подчиняться! У меня все!..

Четверо офицеров поняли, что разговор окончен. Они направились к двери, но перед тем как успели выйти, Шансене прибавил:

– Мы держим курс на залив Валунов. Соблаговолите, господин д'Отремон, передать боцману, что никто не имеет права ничего предпринимать без моего личного приказа…

Оснастка «Принца Генриха IV» состояла из трех мачт: фок-мачты, грот-мачты и бизань-мачты. Каюта капитана Лашапеля располагалась в полуюте, под палубой, там же находилась и комната Совета с иллюминаторами.

Солнце медленно опускалось за холмы, но жара еще не спала, и на палубе оставили палатку, сделанную из треугольного паруса, снятого с бизань-мачты: капитан Лашапель считал, что тот нужен лишь при сильном ветре, так как помогает двигаться вперед, а также для успешного управления судном при маневрах кормой.

Как и его товарищи в заливе Железных Зубов, Лашапель заметил три корабля капитана Байярделя и тоже признал в них французские суда.

Бесстрашный в бою, Лашапель стал осторожным после недавнего нападения испанцев на Сент-Кристофер, во время которого был обязан своим спасением необычайной быстроте своего фрегата, имевшего небольшой балласт, да и то лишь в носовой части, из-за чего он слегка «клевал носом», зато, как уверял моряк, имел отличную осадку.

Лашапеля вначале заинтриговал тот факт, что три судна легли в дрейф. Затем он увидал, как самое большое из них, то есть «Мадонна Бон-Пора», отошла от других, и успокоился. Лашапель был убежден, что, когда в море нужна помощь, ее не сыщешь, зато если хочешь избежать любопытных глаз, почти всегда налетишь на целую эскадру.

В заливе Валунов он искал покоя. Не то чтоб его могли напугать одно – два судна, какой бы национальности ни были их команды, но, бросив якорь в этой бухте, он находился бы в невыгодном положении, пожелай он дать бой или по необходимости его принять.

Вот почему он не упускал из виду ни один маневр «Быка» и «Святого Лаврентия». Даже нарочно назначил наблюдателем матроса, получившего прозвище «Тягач», в насмешку за то, что когда-то, впрягшись, тянул по Луаре плоты, прежде чем стал матросом. Пока Тягач следил за горизонтом, Лашапель кружку за кружкой потягивал ром.

Внезапно за верхушкой холма, нависавшего над Валунами, спряталось солнце, и невыносимая жара, характерная для этих мест, так же неожиданно спала. Тягач словно только и ждал этой минуты. Он подошел к капитану и сказал:

– Они подходят по ветру. Лавируют так, чтобы восточный ветер дул в корму; скоро они нас нагонят, и кто из нас двоих слабее, тот и останется сзади.

Лашапель промолчал. Он допил последнюю кружку рому и, поднявшись, стал натягивать на голову шерстяной колпак голубого цвета, похожий на ночной, но гораздо больших размеров, вроде тех, что носили бретонские моряки, только красные.

Он застегнул кожаную куртку в масленых пятнах и ярко-красных разводах и подтянул calzoneras,[9] не доходившие ему до колен; штаны были из грубого серого полотна и в тех же пятнах, что куртка.

Он не торопясь направился в рубку. Там приказал развернуться и бросить якорь, затем отдать паруса, чтобы поставить их по ветру, после чего скомандовал рулевому «стать под ветер».

Он понимал: чтобы быть готовым ко всяким случайностям, лучше выйти из залива и дать возможность «Принцу Генриху IV» с его сорока шестью пушками свободно маневрировать вокруг неприятельского судна, а при необходимости и бежать.

Паруса фрегата вскоре наполнились ветром, и корабль величаво вышел в открытое море. Но Лашапель не хотел показывать французским судам, что намерен скрыться, а потому вскоре приказал убрать паруса и стал ждать.

Некоторое время спустя название «Святой Лаврентий» на носу переднего судна можно было уже прочесть. Лашапель не торопясь набил трубку и с любопытством наблюдал за тем, что будет дальше.

Долго испытывать свое терпение ему не пришлось. «Святой Лаврентий» подошел на пушечный выстрел, на палубе можно было рассмотреть членов его экипажа.

Лашапель увидел, как на его мачте взвился флаг, украшенный лилиями. Вынув трубку изо рта, Лашапель обратился к стоявшему рядом Тягачу, внимательно следя за каждым маневром противника:

– Я вот думаю: в чем оплошает этот француз… В то же мгновение «Святой Лаврентий» дал холостой пушечный выстрел со средней надстройки.

– Не совсем глупо, – оценил Лашапель. – Это показывает, что мы имеем дело с человеком осмотрительным… Тягач! Водрузите и вы наш флаг с королевскими лилиями, если найдете: с тех пор как мы им не пользовались, он мог и затеряться…