Как известно, наш народ воспринял христианство с такой глубиной и искренностью, как ни один народ в мире. Самые характерные черты нашего народа — это стремление жить «по правде», «по-Божьему», имея в Церкви руководителя своей совестливости. Выражение нравственных начал проявлялось в жизни русского народа не только в церковной жизни, где более всего ценится святость, но и в художественном творчестве. которое поднимается из глубины благоговения перед этой святостью. из самого сокровенного в русской душе, и в поэзии, и в творчестве социальном. Именно этим характеризуется и наше самодержавие. Русская идея видит в царе не деспота, не диктатора, но представителя Божьей правды, господствующей в государстве над юридическим началом. Необходима необычайная вера в реальность нравственного начала для такой концепции верховной власти. Эта вера опирается на представление о незыблемости евангелистских установлении о власти, которая есть от Бога и тем самым должна следовать Слову Божьему.
Когда она не следует Слову Божьему, она не есть от Бога, но от Его супротивника. Вера русского человека в религиозно-нравственное начало государственного управления выражалась в его неприятии к юридической рассудочности, как выражению недоверия человека к человеку, как замена закона любви законом «разумного эгоизма», следующего принципу: «ты мне — я тебе», с точным подсчетом — сколько мне и сколько тебе. Такое юридическое начало всегда казалось русскому человеку мерзостью пред Богом.
Стремлением к господству нравственного начала наполнена вся русская историческая жизнь, от ее бытовых форм до государственных. Основным содержанием этой жизни в сфере общественной стало два кита: самодержавие и самоуправление. Деревня, село, погост, торг, рядок, посад и город — все управляется выборными, и вся внутренняя жизнь определяется традиционным, обычным правом. Наиболее ярко эти начала русского народа проявились в устройстве Московской Руси, но не исчезли они и в послепетровской России, несмотря на все искажения.
По своему существу господство нравственных начал во всем строе русской жизни несет с собой подлинное откровение для всего человечества. Никогда еще ни один народ не осмеливался устраивать свою жизнь, все свои жизненные отношения под верховенством религиозно-нравственных начал, для которых не страшны, а скорее предполагаются и человеческая свобода как основа любой нравственности, и свобода всего народа, имеющего свое представительство и в органах выборного самоуправления, и в лице церковной власти, стоящей на страже исполнения заповедей Христовых.
И это все не пустые слова. Церковная власть постоянно воспитывала власть имущих целым рядом своих посланий и актов, печалований и постановлений. В то же время юридическое начало не вовсе отсутствовало, но не имело самодовлеющего характера. Отношение' центральной власти к местному самоуправлению опиралось на обычай и закреплялось в специальных актах. Но сама власть самодержца не являлась властью юридической, не была следствием развития социальных сил, построенных на юридической основе. Эта власть была властью помазанника Божия, «она — святыня перед церковью, а потому и перед людьми, всеми и каждым, и прежде всех перед самим царем. Святыня же неприкосновенна, стало быть, и неделима. Неделима потому и власть царская между помазанником Божиим и кем бы то ни было... Коснуться святыни, ограничить власть свою, уничтожить самодержавие не властен, следовательно, и сам самодержец» (К.П. Победоносцев .и его корреспонденты, «Записка» Н. Голохвастова. С.13. М.-Пгр. 1923 г.). Эта истина оказалась забытой Николаем II.
Эта власть не только не ограничена, но и не ограничима, ибо источник ее не юридический, а от Бога идущий. Царь же определяется в глазах христиан как защитник православных основ государства. Не будучи защитником, он не выполняет и своих обязанностей перед Богом и людьми. Поэтому в истории мы часто сталкиваемся с такими мало для нас привычными фактами, как прямой выговор самодержцу со стороны простых горожан, когда он уклонялся, по их мнению, от своих обязанностей. Каждый царь чувствовал это давление общественного мнения, эту оценку своей деятельности. Оно являлось ему в Земском Соборе, в настроении народа на улицах Москвы, в словах юродивых, в мнении патриарха и торговых людей. Царь никогда не был отделен от своих подданных никакими наемниками, ездил и ходил по земле русской без охраны, и в Зимнем дворце вплоть до взрыва бомбы при Александре II не было никакой охраны даже у дверей собственных покоев царя.
Разрыв Петра I с Москвой и перенесение столицы ознаменовали революционный разрыв власти со всем прошлым Русского государства, с его народом. Именно православного народа стала бояться новая реформаторская власть и поспешила убраться подальше к чухонским берегам. Уже само Смутное время было возможным из-за предательства боярской верхушкой основ церковных, и для нее стеснительных. Печальный и для нее соблазнительный пример польской шляхты с ее своеволием вызвал к жизни анархические устремления боярства, полагающего возможным свое существование вне авторитета Церкви. Эти первые кадеты русской истории решили связать власть выбранного царя Василия специальной записью.
Опыт не прошел, а сам период Смуты надолго отпугнул народ от веры в царевых слуг: слуга — он ведь может быть и верным и неверным. В народное сознание вошло представление об измене царю его слуг. Не было бы измены в отношении Церкви, не изменили бы и царю. Измена же царю есть, стало быть, и измена христианским основам русской жизни. Однако опыт не научил вельмож ничему, и со Смутного времени Россия двинулась навстречу Петровским реформам. Бояре, подготовившие эти реформы, заимствующие преимущественно из умирающей Польши все самое худшее по части политической, начали еще при царе Алексее Михайловича активное наступление на авторитет Церкви. Их усилиями был дискредитирован замечательный русский человек, патриарх Никон. В Уложении 1649 года уже заметными стали стеснительные для церкви устремления светской власти. Ярким примером этому было введение на монастырских землях светской юрисдикции. В обычай московских бояр стали входить не только польские моды в одежде. Отступления от нравственных основ христианства вызывали обличения со стороны патриарха. Поссорив царя с Никоном, вменив ему все ошибки в деле исправления церковных книг, бояре устами собора 1666 года осудили патриарха и праздновали победу. Собор, осудивший Никона, признал правомочными, однако, все церковные деяния патриарха. Это было нелогично. Но о логике участники Собора не думали.
Коренным деянием Петра, на которое он решился не сразу и под влиянием наследников врагов Никона, стала отмена в 1721 году патриаршества и введение на протестантский манер коллегиального управления делами церкви — Св. Синода, в котором управлять был поставлен от царя Петра кавалерийский офицер. Не случайно Петра народ принимал за слугу антихриста, как позже — масонов. С Петра же начинается и история масонства.
Но еще ранее была ликвидирована Петром боярская дума. Бояре явно не понимали в своей борьбе с церковью и в своем шляхетском устремлении, что рубили сук, на котором сидели. Что же здесь удивительного? Ведь точно так же не понимали и целые поколения наших сытно и кудряво живущих интеллигентов из дворян, а затем и разночинцев, что, борясь с традициями и духовными основами русской самобытности, они рубят сук, на котором сидят, и сидят очень и очень красиво и вкусно. С осетриной и цыганами, с одной стороны, и прокламациями, призывающими к кровавой резне, — с другой.
Целым рядом государственных постановлений Петра и его преемников, особенно Анны Иоанновны, Екатерины II, русская церковь отстраняется от участия в делах государственных, и власть оказывается перед лицом новой и зловещей для себя и для всего народа силы: всемирной организацией вольных каменщиков, «строителями храма Соломона», средоточием «всеобщего единства». По мысли новой власти удел Церкви — простонародие.
В основу идеологии новой русской власти был принят заимствованный с Запада и враждебный любой положительной христианской религии деизм, ставший знаменем всей либеральной интеллигенции Европы. Деизм признает Бога лишь как Творца мира и его законов, без каких-либо последующих отношений Его к своему творению, то есть деизм совершенно отрицает всякий промысел Божий. Это значит, что со стороны Бога исключается всякое участие в жизни мира и человека, а со стороны человека бессмысленными становятся все молитвы, богослужение, и сама религия становится ненужной. Есть ли Бог, нет ли Его — для человека все равно. Бог деистов — это бог философов, ибо Творец есть лишь умозрительная концепция. Такого бога нельзя ни ощущать, ни мыслить в практической сфере человеческой жизнедеятельности.
