Был освобожден из-под следствия и получил даже «очистительный аттестат» и А.С. Грибоедов, не единственный в этом ряду участников заговора, имя которого также часто мелькало на допросах мятежников и участие которого в заговоре не вызывало сомнений. Более того, он был не только освобожден, но даже произведен сразу вслед за освобождением из-под ареста следующим чином (надворного советника) и получил «не в зачет» годовое жалованье. Следствие, подчиняясь чьей-то команде, исключало из анкет допросов арестованных вопросы, опасные для лиц, которых нужно было во что бы то ни стало освободить от суда и от обвинения вообще. Но поскольку за каждым шагом следствия лично следил Николай I, то, понятно, все это могло происходить только при наличии согласия с Его стороны или прямого приказа.

Обстоятельства следствия показывают, что изначально Царем было принято решение сознательно ограничить круг обвиняемых и ни в коем случае не доходить до корней заговора и не пытаться искоренить его в самых его основах. По каким-то причинам Царь счел это опасным для себя и Сам ограничил круг обвиняемых[57]. Можно не сомневаться, увидев его подлинные размеры, Государь почувствовал себя в большей опасности, чем тогда, когда выехал верхом на Сенатскую площадь утром 14 декабря, чтобы лично командовать подавлением мятежа. Несомненно также, что ни Рылеев, ни Пестель, ни кн. С.П. Трубецкой, ни прочие видимые главари восстания не были подлинными руководителями заговора. Главная часть его простиралась не столько в сторону армейских полков и гвардейских казарм, сколько в сторону создания общественного мнения и дискредитации правительственных решений, подрыва авторитета православного духовенства и Самодержавия. И, увидев размеры заговора, Император, человек с железной волей, но вместе с тем и реалист, почувствовал себя одиноким и совершенно беззащитным перед той силой, что называется масонством, пронизавшим весь высший слой Империи. Чтобы освободить трон от масонского плена нужно было произвести подлинную революцию, на что у Царя не было ни, вероятно, реальных сил, ни желания. Ведь Сам Николай I был сформирован в тех же просветительских принципах, что и Его окружение.

С первых же шагов следствие вынуждено было отождествить все организации декабристов с масонством. И именно поэтому 21 апреля 1826 года Государь вынужден был повторить своим Указом Сенату запрет на деятельность тайных обществ на территории России. При нашем прямолинейном мышлении и плохом понимании исторических событий может возникнуть вопрос. — если правительственные сферы Империи были, в сущности, захвачены масонством, то почему масонство было дважды запрещено. (В первый раз Указом Александра I от 1 августа 1822).

Можно не сомневаться, что на самом деле в таком запрете было заинтересовано само руководство масонским орденом. Введя свою идеологию в систему образования народного, захватив органы печати, создав аппарат правительственный по своим меркам, когда не субъект, вошедший во власть, использует ее, как ему хочется, а сама власть использует чиновника в своих интересах, не было уже никакой необходимости сохранять рекламно-массовый характер масонства, делая его ответственным за правительственные решения, когда масонство грозило стать правительственной партией.

Здесь повторилось то же самое, что и в нашей стране в наше время, в 1991 г., когда партийная номенклатура распустила партию, уйдя от ответственности, но не уйдя от власти и успев «перековать» психологию народа по своим шаблонам, после чего «партия» стала просто не нужна для выполнения новых задач. Руководство масонскими ложами и орденом не могло не отдавать себе отчета и в том, что страна в целом не готова еще стать на республиканские рельсы и начать жить по нормам английской конституции. В таких условиях успех кучки заговорщиков на Сенатской площади мог не столько помочь успеху всего дела, сколько отбросить Россию еще ближе к началам Московской Руси в случае массовой реакции снизу, от православного народа, в массе живущего по нормам времен Царя Алексея Михайловича, а то и равноапостольного Владимира.

Внимательно изучая все обстоятельства следственного дела декабристов, как-то невольно начинаешь предполагать наличие какого-то соглашения между Императором и руководством ордена, при котором Император оставался живым и на троне, а заговорщики из высоких сфер масонства продолжали оставаться на государственных должностях. Люди, которые оставались рядом с Царем, который хорошо знал все это — что может быть более странного и неестественного! Но ведь примерно такая же ситуация была и у Александра I с убийцами Его отца.

Относительно распространения масонства в Империи и его роли в смуте правительство и Государь получали больше количество сообщений от самых различных лиц. Интересно не только содержание этих сообщений, но реакция на эти сообщения самого Николая I. Предварительно не мешает заметить, что большинство деятелей предшествующего царствования активно выступавших против масонства было Николаем I так или иначе удалено от государственных дел. (Аракчеев, арх. Фотий, Магницкий). Среди всех сообщений о масонстве едва ли не самыми любопытными и содержательными можно считать упомянутые выше всеподданейшие письма кн. Андрея Борисовича Голицына и Михаила Леонтьевича Магницкого, относящиеся к январю — февралю 1831 года.

Письмо Государю князя А.Б. Голицына на самом деле представляло из себя обширный фолиант, «громаду», по выражению самого Николая I, частично опубликованное Шильдером, как и всеподданейшие письма Магницкого, опубликованные им полностью под характерным названием «Два доноса». Любопытно, что в то самое время, когда сообщение о масонстве от князя А.Б. Голицына (январь 1831 г.) попало в руки адресата — Николая I, в это же самое время по своему частному делу здесь, во дворце оказался и бывший директор особенной канцелярии министра полиции Яков де-Санглен, уже много лет спокойно живший в своем Клинском имении под Москвой. Его карьера закончилась еще в разгар царствования Александра I, но он, занимая длительное время такой пост, который делал его хранилищем тайн многих людей и государственных секретов, оказался в этот момент очень нужен Николаю 1. Прочитав донесение кн. Голицына о распространении масонства в России, Государь вызвал на аудиенцию де-Санглена и сказал ему:

«Я испытаю вашу откровенность, у меня есть донос на всю Россию князя Андрея Борисовича Голицына. Нет пощады никому, по мнению его, я окружен изменниками, даже князь Александр Николаевич Голицын, которого я люблю. Ему доверяю я жену, детей во время моих отъездов, enfin nous nous convenons[58], — прибавил Государь, — и Я должен в нем сомневаться. Вы были тогда сами действующим лицом, и об вас упомянуто. Вы можете мне объяснить все обстоятельства этого времени. Я вам отдам эти бумаги, объясните их и не затрудняйтесь моими заметками, сделанными карандашом». (Шильдер К. Два доноса в 1831 г. — «Русская Старина». 1898 г. № 12, с.521)

Санглен в своих записках пишет, что этот «донос был едва ли не на всех, окружавших покойного Государя и оставшихся при Николае I. Все были объявлены иллюминатами: кн. Александр Николаевич Голицын, Кочубей, Сперанский, и прочие. Сам Император Александр, даже митрополит Филарет без малейших доказательств.» (там же, с.522)

Любопытны заключительные слова Санглена, открывающие его позицию в этом вопросе: «Я все опровергал с надлежащими доводами и объявил доносителя фанатиком.»

Историки еще дореволюционной поры вполне выяснили вопрос о принадлежности перечисленных лиц[59], не исключая и Александра I, к масонству, и, не исключено, что некоторые из них были причастны и к ордену баварских иллюминатов — Сперанский, например. Что касается принадлежности к масонству митрополита Филарета, то об этом уже говорилось выше (см. Сушков Н.В. Записки о жизни и времени святителя Филарета, митрополита Московского. М.1868 г.)