— Но разве это не тот же Фладд, который упрямо отрицал вращение Земли? Как он мог думать о Маятнике?
— Мы имеем дело с посвященными. Посвященный отрекается от того, что знает, и лжет, чтобы скрыть тайну.
— Это-то и должно объяснить, — говорит Бельбо, — почему Дии имел так много хлопот с этими королевскими картографами. Не потому, что хотел узнать «истинную» форму мира, а потому, что стремился восстановить из всех ложных карт ту единственную, которая ему будет полезна и, следовательно, будет единственно настоящей.
— Неплохо, очень неплохо, — сказал Диоталлеви — Дойти до истины, правильно восстанавливая ложный текст.
84
Основное занятие этой Ассамблеи, и самое наиполезное, должно состоять — как мне видится — в разработке натуральной истории согласно указаниям Бэкона (Веруламия).
Занятия шести тайных групп не исчерпывались поиском той единственно верной карты, которую следовало расположить под маятником. Вполне возможно, что тамплиеры в тех двух первых обрывках Указания, которые попали к португальцам и к англичанам, намекали на какой-то маятник, но представления о маятниках в их эпоху бытовали исключительно расплывчатые. Одно дело — раскачивать на длинной нитке свинцовое грузило, и совсем другое — построить механизм такой степени точности, чтобы можно было рассчитать его положение в миг, когда в окно собора попадает первый луч утреннего солнца 24 июня — то есть с точностью до доли сантиметра и доли секунды. На совершенствование конструкторских методов тамплиеры и прикинули приблизительно шесть столетий. Бэконовская команда начала работу в этом направлении и планомерно подключала к ней каждого посвященного, которого ей удавалось завербовать.
Не случайно человек розенкрейцеров — Соломон фон Каус — пишет для Ришелье трактат на тему о солнечных часах. После этого, от Галилея и далее — безудержная гонка за точностью, совершенствование измерительных устройств. Все это делалось под предлогом использовать часы для вычисления географических широт, однако в 1681 году Гюйгенсу бросается в глаза, что маятник, точно действовавший в Париже, оказывается неточным в Кайенне, и он понимает, что это можно объяснить изменением центробежной силы, связанным с вращением Земли. Когда он публикует свой «Часовой механизм», в котором развивает соображения Галилея о маятнике, кто немедленно приглашает его в Париж? Кольбер, тот самый, который пригласил в Париж и Соломона де Кауса, чтобы поручить ему подземные работы! Когда в 1661 году Accademia del Cimento предвосхищает выводы Фуко, Леопольд Тосканский за пять лет распускает ее и вскоре получает из Рима в качестве скрытой компенсации шляпу кардинала.
Но это не все. Охота за маятником продолжается и в последующие века. В 1742 году (за год до первого задокументированного появления графа де Сен-Жермена) некто Де Мэран представляет памятную записку о маятниках в Королевскую Академию наук; в 1756 году (когда в Германии был принят Устав тамплиеров) некто Буге пишет «sur la direction qu'affectent tous les fils a plomb».
Я нашел фантасмагорические названия — хотя бы произведения Жана-Батиста Био 1821 года «Recueil d'observations geodesiques, astronomiques et physiques, executees par ordre du Bureau des Longitudes de France, en Espagne, en France, en Angleterre et en Ecosse, pour determiner la variation de la pesanteur et des degres terrestres sur ie prolongement du meridien de Paris». Во Франции, Испании, Англии, Шотландии! И в отношении меридиана Сен-Мартена! А публикация в 1823 году сэром Эдвардом Сэбином «An Account of Experiments to Determine the Figure of the Earth by Means of the Pendulum Vibrating Seconds in Different Latitudes»? А этот таинственный граф Федор Петрович Литке, который в 1836 году публикует результаты своих исследований о поведении маятника во время морского путешествия вокруг света? Для Императорской Академии наук Санкт-Петербурга! Почему и русские тоже? А что, если тем временем еще одна группа, явно бэконианской складки, замыслила разгадать секрет планетарных тяготений без карты и без маятника, а просто идя по пути тамплиеров, то есть вслушиваясь что есть сил снова, как вслушивались те, в сердцебиение подземного Змея? Тогда укладываются в строку все разглагольствования Салона! Действительно, почти в то же время, когда работал Фуко, индустриальный мир, порождение бэковианской мысли, начинает бурение метрополитеновых шурфов в самом сердце европейских метрополисов.
— Это точно, — настаивал Бельбо. — Девятнадцатый век просто одержим подземельями. Жан Вальжан, Фантомас, Жавер и Рокамболь только и делают что лазают по туннелям и клоакам. Да господи, если подумать, весь Жюль Верн стоит на этом! Его книги — сплошное инициационное откровение о секретах подполья! Путешествие к центру земли! Двадцать тысяч лье под водой! Пещеры таинственного острова! Подземное царство Черной Индии! Полезно выло бы нанести на карту все жюльверновские маршруты и несомненно мы увидим извивы тектонического Змия, восстановим схему мегалитических Яший для каждого континента. Наш друг Жюль Верн изучал вдоль и поперек сетку силовых трансгрессий.
Я решил подбросить дровишек в огонь.
— А как зовут главного героя «Черной Индии», помните? Джон Гарраль! Это анаграмма Грааля.
— Вот что значит свежий глаз практического человека. Мы, слава богу, не какие-нибудь книгочеи. Мы подходим к делу просто. Робур Завоеватель — Robur-le Conquerant R. С. — Роза и Крест. «Робур», прочитанное навыворот, дает «Рубор» — рубиновый цвет розы.
85
Филеас Фогт. В этом имени — уже вся программа: эас — по-гречески имеет мысл всеобщности (так же как пан — и поли-), так что Филеас это то же, что Полифил. Что касается фамилии Фогт, по-английски она означает туман… следовательно Верн принадлежал к тайной ложе «Le Brouillard» — «Тумана». Он в частности был до такой степени любезен, что проинформировал нас о взаимоотношениях между этой ложей и розенкрейцерами, ибо что такое есть его герой, благородный путешественник по имени Филеас Фогт, если не Роза + Крест? А кроме этого, разве он не принадлежит к Реформ — Клубу, инициалы которого, R. С., совпадают с реформаторским РозенКрейцерством? Реформ-Клуб находится на Пэлл-Мэлл, таким образом снова возникает мотив «Сна Полифила».[118]
Восстановление заняло у нас много дней. Мы прерывали работу, чтобы сообщить друг другу о последних связях, мы просматривали все, что попадало под руку: энциклопедии, газеты, комиксы, каталоги издательских фирм, читали по диагонали, выискивая ассоциации, переворачивали букинистические лавки, обнюхивали газетные киоски, с головой погружались в манускрипты сатанистов, мы спешили в нашу контору, чтобы с триумфом бросить на стол новейшую находку. Когда я вспоминаю эти недели, все дело кажется мне грозным и неистовым, как фильм Лэрри Сэмона, где действие происходит с рывками и прыжками, где двери открываются и закрываются со сверхзвуковой скоростью, в воздухе летают торты с кремом, где мы видим погони по лестницам вверх и вниз, сталкивающиеся старые автомобили, обваливающиеся полки стеллажей в бакалейной лавке и груды консервных банок, бутылок, головок сыра, брызги сельтерской воды, взрывающиеся мешки с мукой. И наоборот: когда я вспоминаю перерывы, мертвые периоды, то есть остальную жизнь, кружившуюся вокруг нас, то все могу снова прочесть, как если бы это происходило в замедленном темпе. План формировался в ритме, характерном для художественной гимнастики, это напоминало медленное вращение дискобола, осторожные движения толкателя ядра, длительные перерывы между ударами мячика во время игры в гольф, минуты бесполезного выжидания в бейсболе. Как бы то ни было, каков бы ни был ритм, судьба нас награждала: кто хотел найти связи, всегда и везде их находил, мир — это сетка, водоворот свойств, каждая вещь отсылает к другой, каждая вещь объясняет другую…
118
«Сон Полифила» (1499) — аллегорическое произведение, приписываемое Франческо Колонне (1432–1527?), сюжет которого — мистический путь героя (Полифила — влюбленного в даму Полию, т. е. в цитате этимология неправильная) по саду и дворцу.
