И вдруг (очень кстати) из травы рядом с моей кобылой выпорхнула с громким криком птица, отчаянно захлопала крыльями. Лошадь попятилась, вскинула голову, кося испуганным глазом. Потом метнулась вперед и сорвалась в галоп. С резким возгласом я дернула изо всех сил уздечку, но лошадь уже закусила удила, вышла из повиновения и понеслась по поросшему густой травой лугу. Я вцепилась в кобылу руками и коленными и услышала невдалеке топот копыт другого коня.

— Держитесь!

Я знала, кто это, ибо видела, как он отделился от группы, гнавшейся за зайцем, и бросился мне наперерез, вонзая шпоры в бока своего скакуна, быстро сокращая разделявшее нас расстояние.

Вот он оказался справа от меня, и, поскольку лошадь не выказывала ни малейшего намерения замедлить свою бешеную скачку, граф поскакал рядом, протянул руку и ухватился за узду чуть выше удил. Потом умерил прыть своего жеребца, подтянул кобылу ближе и укротил ее, другой рукой придерживая меня на седле.

На миг он опустил глаза на меня. Его губы оказались почти рядом с моими. Широко раскрытыми глазами я смотрела на него, не в силах отвести взгляд в сторону. Пальцы мои вцепились в его кожаный охотничий камзол.

Господи, как же я хотела его! Но здравый смысл вернулся ко мне резко, мгновенным мощным ударом. Я медленно скользнула руками вверх и с силой уперлась ему в грудь, так что графу пришлось отпустить меня.

— Благодарю вас, сударь. — Руками я провела по рукавам, словно счищая с них пыль. — Кобылу испугала взлетевшая птица, а я как раз отвлеклась.

— Ничего страшного не случилось. — Он вложил поводья мне в руку. — Негоже, чтобы графине Пуату был нанесен урон, когда она находится под защитой сенешаля.

Сердце у меня снова гулко забилось.

И мы тихо потрусили в сторону ожидавшей нас свиты. Когда мы вернулись, Аэлита подъехала ко мне, лукаво на меня поглядывая, а я незаметно спрятала в перчатку брошь с острой заколкой. Бедная моя кобылка! Она не заслужила такого обращения, но я ведь тогда плохо соображала, что делаю.

— Не припоминаю, чтобы лошадь под тобою хоть раз понесла вот так, — заметила Аэлита, глядя мне прямо в глаза.

— И я такого не припоминаю, — ответила я спокойно. — Все когда-нибудь бывает в первый раз.

Анжуец явился в мою светлицу — проведать. Вопреки всему меня окружали мои дамы, рядом сидела Аэлита.

— Вы уже оправились от происшествия, госпожа?

Я сидела в своем кресле, поставив ноги на подножку; на распущенные волосы небрежно накинуто покрывало.

— Я совершенно здорова.

— Вы могли сильно ушибиться, госпожа.

— Вы мало доверяете моему искусству наездницы, сударь. Я с детства сижу в седле.

— Ваше искусство видно всякому с первого взгляда. Винить во всем следует кобылу — экая невоспитанная скотина.

На какое-то мгновение мне показалось, что в его глазах промелькнуло некоторое сомнение, словно бы он возлагал вину за происшествие на меня, но проблеск сомнения тут же исчез (или же граф был притворщиком более искусным, чем я полагала).

— В следующий раз я позабочусь, чтобы вам нашли лошадку получше. Вы готовы снова отправиться со мной на охоту, госпожа?

— Если вы того пожелаете.

— Охота — мое главное удовольствие.

— Мне так и подумалось. И что вас больше увлекает: победа или сама погоня?

— Это зависит от того, за кем гонишься, госпожа. Победа и в самом деле может оказаться очень сладка.

Лицо его было серьезным, слова имели совершенно ясный смысл. А вина в том была моя. Разве не я втянула его в этот разговор?

Я чуть было не отпустила своих дам. Чуть было… Однако не отпустила. Я еще не утратила понятия о приличиях и не забыла о грозящих опасностях. Мне было необходимо подумать. Но как же неохотно я рассталась с ним! Он поклонился на прощание, и в легкой улыбке, тронувшей губы, сквозило не просто что-то заговорщицкое. Высшим проявлением мудрости для меня было бы тотчас оставить Пуатье и отправиться дальше на юг. А если я останусь — как поступлю, коль он всерьез погонится за аквитанским зайчишкой? Сдамся на милость победителя или буду бороться? Бороться. Несомненно.

— Я так поняла, что ты затеваешь поход против этого господина? — насмешливо поинтересовалась Аэлита.

— Именно. Я стараюсь завоевать симпатии королевского сенешаля, дабы крепче привязать его к Людовику.

Аэлита прыснула со смеху.

В продолжение всего пребывания в Пуатье я просыпалась по утрам с ощущением того, как радость жизни бурлит в моей крови. А ночи приносили отвращение к моему пустому ложу. Граф Анжуйский почти ни на минуту не оставлял меня своим вниманием, захватывал врасплох визитами, а однажды вечером взял у менестреля лютню, пробежал по струнам большим пальцем и запел, вызвав оживленные возгласы. У него был красивый голос. Не сомневаюсь, что жителям Пуатье доводилось и раньше слышать, как он поет. А эту песню я хорошо знала.

Вдохновенно закончив песню, граф скромно улыбнулся, словно бы стеснялся своего таланта, и вернул лютню менестрелю, а я захлопала в ладоши вместе со всеми. Во рту у меня пересохло от волнения. Ах, как он умен! Достаточно, чтобы не показать своих чувств слишком явно. Человек тонкий и одаренный, он адресовал песню моим дамам и Аэлите в такой же мере, как и мне самой, но я-то знала, ради кого он спел ее. Я это знала!

Я задрожала и отвела взгляд от его глаз, в которых светился вызов.

— А ты поешь? — обратилась я к Анри, чтобы согнать румянец со щек.

— Нет, госпожа, — ответил он хриплым, как у ворона, голосом.

Его ловкие пальцы, как всегда, не знали покоя и в эту минуту исследовали украшенную чеканкой, всю в дымочках, поверхность жаровенки, в которой тлел благовонный ладан. Обжег кончики пальцев и шумно втянул в себя воздух.

— Ты что же, совсем не любишь музыку?

— Музыку я весьма люблю, да вот голоса у меня нет. Мне больше нравится охотиться и сражаться.

— Он еще слишком молод, — захохотал граф Жоффруа, садясь на свое место. — Со временем научится находить путь к женскому сердцу и узнает, что быть с женщиной в постели ничуть не менее приятно, чем выиграть сражение.

— Вам случалось в этом убеждаться?

Я флиртовала. Чертовски откровенно флиртовала.

— Случалось, сударыня. И еще случится.

В ту ночь я ждала его. Знала, что он придет, потому и отпустила своих дам, жалуясь на овладевшее мною беспокойство, которое и им не даст уснуть. Аэлита немного задержалась, выходя из моей комнаты.

— В чем дело? — резко спросила я.

— Ни в чем… просто…

Я нервничала, и оттого сердилась.

— Ты же сама сказала, чтобы я хваталась за него. Он желает меня. Так отчего бы мне и не заполучить его? Я не давала обетов целомудрия. Если же я стану полагаться только на Людовика, то уж никогда не увижу мужчину на своем ложе….

— Элеонора!

Я зажала рот обеими руками. Никогда и никому я в этом не признавалась, не считая той исповеди у Бернара. Даже своей сестре. Слишком уж тяжким было это унижение.

— Он не спит с тобою? — прошептала сестра, побледнев.

Тут уж я ей призналась, не утаивая самых унизительных подробностей.

— Тогда я на твоем месте, — Аэлита ко всему подходила сугубо практически, — приняла бы анжуйца на своем ложе, даже не задумываясь. Ты же хочешь его.

— Да. — Я облизнула свои пересохшие губы. — Хочу.