Ах, как я была сердита! И на себя, и на своего супруга, достойного лишь презрения. Как могла я надеяться на то, что крестовый поход позволит преодолеть ту пропасть, которую Людовик положил между нами? Можно ли вообще было как-то ее преодолеть? Все равно душой — а во многом и телом — он так и останется монахом, стремящимся к безбрачию, до самой своей смерти. А следовательно, по необходимости, такой же буду и я. От злости мне даже плакать не хотелось.

Я глубоко презирала его. Я умыла руки.

Но ничто не должно было омрачать мое настроение. На следующее утро я окончательно стряхнула тяжкие оковы, душившие меня на острове Сите. По всему пути нас приветствовали ликующие толпы. Мне исполнилось двадцать пять лет отроду, красота моя была несравненна, а власть над аквитанскими вассалами неколебима. Впереди целый месяц, когда никто не станет распоряжаться моим временем и указывать мне, чем заниматься. Я была свободна от придворной жизни, от церемоний и не в последнюю очередь — от Людовика. Меня манило видение сверкающих золотом куполов Константинополя. А за ним — Антиохия, где отчаянно боролся за свои владения и взывал к нам о помощи Раймунд. Мы окажем ему помощь.

Славная будет победа! А потом, наконец, Иерусалим! Как высчитал Людовик, мы должны прийти туда к началу нового года. Мечтами я уносилась к ожидающим нас приключениям.

А какое впечатление мы производили на людей, какое это было величественное зрелище — многочисленное войско, ведомое вперед папским призывом изгнать из Святой Земли нечестивых турок и сохранить за нами право свободно поклоняться святыням Иерусалима. Солнце сияло на шлемах и доспехах, играло на рукоятках мечей, где сберегались щепочки истинного креста. Ржали и били копытами горячие боевые кони, развернутые боевые знамена реяли на летнем ветерке, свидетельствуя о могуществе моих вассалов из Пуату и Аквитании. Я ехала среди них, как и подобает сюзерену, в отделанном серебром седле, а лошадь моя гордо выступала, потряхивая заплетенной в косички гривой. Одежды мои, расшитые королевскими лилиями, не уступали в яркости самым парадным нарядам. Проезжая мимо подданных, я одаривала их улыбкой. Все еще кипя от гнева на твердолобого Людовика, я нимало не сожалела о том, что его нет рядом.

— Помолитесь за нас в Иерусалиме, госпожа!

Я махнула рукой в знак обещания.

А Мария, дочь? Я с нею попрощалась. Она с любопытством разглядывала мои самоцветы и трогала пальчиком отороченные мехом рукава накидки. О ней позаботятся как следует.

Настроение у меня было отличное, но сомнения нет-нет да и покусывали меня, как терьер кусает за ноги отбившуюся от стада корову. Людовик был совершенно уверен в своих расчетах, в нашем маршруте, но моя вера в победу такого огромного войска под его предводительством была поколеблена прежними военными неудачами. Могла ли я полностью доверять вождю, преисполненному энергии, если он упорно одевался в рубище паломника? Под нашим началом была многочисленная армия воинов и пилигримов, да еще множество тех, кто следовал за войском. Слуги и менестрели. Бродяги, воры и блудницы. Гончие псы и охотничьи соколы. Огромный обоз. Так сумеет ли Людовик благополучно привести нас к намеченной цели?

От этих мыслей мороз пробежал у меня по коже — под теплыми солнечными лучами.

Мысленно я воззвала к Богу, чтобы Людовик всех нас удивил. Бог свидетель, ему придется это сделать.

Глава двенадцатая

Девять месяцев спустя: март 1147 г.

Порт Сен-Симон близ Антиохии в Святой Земле

До нельзя разбитая, мучаясь от неотвязной тошноты, я покинула жалкий и грязный круглый кораблик, три недели служивший моим обиталищем, и ступила на твердую землю набережной Сен-Симона, антиохийского морского порта. У меня не было ни какой-либо поклажи, ни лошадей, ни надежд. Зато был, конечно, Людовик, как и Одо де Дейль с Тьерри Галераном — ах, сколько раз мне хотелось избавиться от всей этой троицы! Но войско нас не сопровождало — ни победоносное, ни какое иное.

Боже, как я выглядела! После трех недель бурь, противных ветров, не пускавших нас к берегу, после невероятно изматывающей тошноты я исхудала, почти как сам Людовик. Я неприятно поразилась, осознав, что едва держусь на ногах. Давно не мытая, грязная, в испачканном и рваном платье и белье, которые за все три недели мне не на что было сменить, прозябавшая в жутких условиях, я, должно быть, выглядела очень бледной, а от пережитого страха и физического истощения лицо избороздили морщины. Волосы сбились, покрылись коркой соли и чесались — Пресвятая Дева! — должно быть, от вшей. В момент самого черного отчаяния я даже подумывала, не взять ли ножи не отрезать ли их напрочь. У меня не было зеркала, чтобы узнать правду, да если бы и было, я бы не отважилась в него заглянуть. Не хотела увидеть воочию, в какие глубины отчаяния погрузилась моя душа. В общем, я чувствовала себя несчастнейшим существом, а в моей репутации зияло не меньше прорех, чем на платье. Не так-то легко было идти с гордо поднятой головой.

Девять месяцев назад я выступила в путь, полная радужных надежд. Но события, которые мне довелось пережить с тех пор, были сплошной трагедией, и никогда за всю жизнь я не чувствовала себя такой несчастной, как в ту минуту, когда сошла с корабля.

Пошатываясь, я двинулась по тверди земной, и Людовик предложил мне руку. Я приняла ее — на людях необходимо строго соблюдать принятые условности, а встретить нас собралось множество людей, — но не взглянула на супруга и не обменялась с ним ни единым словом облегчения. Не было ни малейшего желания говорить. В тот последний день во Франции, когда он отверг меня, принеся святой обет соблюдать целомудрие, я мысленно обозвала его глупцом. Теперь же я вообще не могла выносить его. И выдернула свою руку сразу же, как только почувствовала, что могу идти без посторонней помощи. Дело было не только в том, что он отверг близость со мной — меня возмущало его отношение ко мне, снисходительное и совершенно несправедливое.

И что самое возмутительное, он неизменно демонстрировал это отношение на людях.

Я пошла впереди, выбросив Людовика из головы. По горло я была сыта Людовиком Капетингом, на всю жизнь хватит! А заодно и де Дейлем вместе с тамплиером Галераном. В толпе тех, кто пришел приветствовать нас, я выискивала взглядом только одно лицо.

Но при всем том у меня хватило пустого тщеславия, чтобы подумать: а какой видят меня все эти радостно галдящие жители Антиохии? Да уж не той гордой королевой, не амазонкой на белом коне, которую провожали восхищенные взгляды парижан. И не той изысканно нарядной королевой, которая в Константинополе царила на пирах и на охотах, беззаботно погружаясь в сказочную роскошь древнего города. Поверят ли те; кто смотрит на меня сейчас, что я — королева Франции? Герцогиня Аквитанская? Сомнительно. Подкрепить эти титулы я могла лишь парой перепачканных туфелек да платьем, которое обвисло на мне, как кожа на костях умирающего с голоду цыпленка. Спутанные волосы, похожие на крысиное гнездо, были скрыты от взглядов, как я надеялась, покрывалом, далеким от своей первозданной белизны. Меня, наверное, можно было принять за блудницу из самого дешевого парижского борделя.

Приветственные клики грянули с удвоенной силой, и я выдавила улыбку. Моему изболевшемуся сердцу стало немного легче, когда я услышала знакомый напев Те Deum [72]— молитву распевал хор во главе с самим патриархом [73], облаченным в парадную ризу. Почувствовала, как ослабело сковывавшее мышцы напряжение, ощутила на лице теплые лучи весеннего солнца. Грозовые тучи рассеялись, чистейшая лазурь неба сияла над холмами, покрытыми свежими цветами, и легкий ветерок доносил до меня их пряный аромат. Совсем как в Аквитании. Совсем как дома, в Пуатье и Бордо.

У меня на глаза стали наворачиваться слезы.

вернуться

72

Католическая молитва «Тебя, Господи, славим».

вернуться

73

Патриарх Антиохийский — глава одной из пяти автокефальных христианских церквей (наряду с Папой Римским и патриархами Константинополя, Александрии и Иерусалима).