— Поезд командующего на станции, — сказал Какурин. — Мы отправляемся в Инжавино. Михаил Николаевич намерен создать особую группу под командованием Уборевича. Штаб работает над планом, чтобы не дать Антонову укрыться на юге. Выкуривать его оттуда придется ценой больших потерь.

Потери… Григорий Иванович заметил, что антоновцы, надо признать, сражаются отчаянно. Особенное упорство проявляет командный состав — эти, как правило, бьются насмерть и в плен не сдаются.

Обдумывая услышанное, начальник штаба закурил и выдул вверх струю дыма. Курил он небрежно, словно для забавы, забирая в рот небольшие порции дыма.

— Мне недавно вспомнилось вот что. На фронте, зимой, солдаты где-то раздобыли ящик водки. Но, собственно, не в ящике дело, — это я отвлекаюсь. Меня поразило, что от мороза водка замерзла камнем. Представляете? Но даже и это не странно. Кто-то догадался расколоть эти бутылочные куски льда, и — что вы думаете? — внутри оказался чистый спирт. Под действием холода водка — как бы это сказать? — отжала, что ли, от себя все самое крепкое, самое неподдающееся. И вот я думаю, что то же самое происходит сейчас у Антонова. Тот, кто не потерял надежды на пощаду, тот ищет случая сдаться. Остаются те, кому надеяться нс что. Самые отпетые. И они-то будут идти до конца. Тут никаких иллюзий.

Расстегнув сумку, Григорий Иванович достал два сложенных пополам листа бумаги, быстро взглянул на тот и другой и один из них положил на стол. Какурин, держа папиросу на отлете, стал читать. Брови его сразу же поднялись. В руках у него была антоновская листовка, обращение к красноармейцам, крик отчаяния, предчувствия близкой гибели.

«Мобилизованные красноармейцы!

Прочь свое несознание. Прочь свои подлые действия по отношению к крестьянству, а в особенности к восставшим. Время вам сознаться и опомниться в своих негодных поступках. Выступая в борьбе против крестьянских восстаний, вместе с коммунистами, людьми большей части уголовными преступниками и шарлатанами, Вы наводите народный гнев на себя. Разве ваши отцы, братья и семейства находятся не при таких же условиях, как повстанческое крестьянство, всячески теснимые коммунистами и советами?

…Народная Партизанская армия заявляет Вам в последний раз и навсегда: покидайте ряды красной армии и идите домой с оружием в руках, создавайте партизанские отряды и сбрасывайте коммунистическое иго.

Время настало крикнуть: долой коммунистов. Долой подлые Советы. Да здравствует свободная Россия, Да здравствует народная армия, да здравствует учредительное собрание».

Начальник штаба достал папку, полную вырезок, бумаг, заметок, и спрятал в нее листовку. В те дни, пользуясь каждой свободной минутой, Николай Евгеньевич Какурин работал над большой книгой «Как сражалась Революция».

Пока начальник штаба читал листовку, Григорий Иванович незаметно достал массивные золотые часы, щелкнул крышкой. Какурин, не прерывая чтения, произнес:

— Нс беспокойтесь. К Михаилу Николаевичу можно заходить в любое время.

Спрятав папку в ящик стола, он заметил в руках Котовского другой листок.

— Давайте, Григорий Иванович, что там у вас еще?

Дело касалось предстоящей демобилизации бойцов. По всем эскадронам прошли собрания, бойцы просили командование отложить демобилизацию до окончательного разгрома Антонова. О желании бойцов было доложено наверх.

— Штаб рассмотрел этот вопрос, — сказал Какурин и поднялся. — Я имею распоряжение командующего демобилизацию отложить. Больше того, Михаил Николаевич приказал объявить бойцам благодарность.

— Николай Евгеньевич, у нас мысль — остаться и после армии всем вместе. Разве мало брошенных имений на Украине? Демобилизуемся, выберем какое-нибудь и будем жить коммуной.

Разговор эту тему начальник штаба мягко отвел:

— Григорий Иванович, для этого еще будет время[1].

Узкая деревянная лестница вела на второй этаж. Здесь начальник штаба расстался с Котовским.

— Как Ольга Петровна? — спросил он неслужебным топом, затягивая рукопожатие. — Думаю, что скоро буду иметь удовольствие поздравить вас?

Котовский широко, простецки ухмыльнулся:

— Да никуда, выходит, не денешься, — такое дело!..

Со стола командующего до самого пола свешивалось огромное полотнище карты (на угол уже успел кто-то наступить — виднелся след). Котовский разглядел, что в стопке книг, которыми была придавлена разостланная карта, сверху лежали «Стратегия» Михневича и «Прикладная тактика» Безрукова. Валялся свежий помер журнала «Армия и революция» — этот помер Григорий Иванович видел недавно в руках комиссара Борисова. (Комиссар систематически читал все новое, свежее и требовал этого от других. Котовский сам слышал, как он втолковывал Глебу Поливанову: «Ты храбрей всех, но учти, что буржуи народ головастый и с ними одной храбростью много не навоюешь».)

Командующий удивил Котовского молодостью и какой- то неуловимой молодцеватостью в выправке, какая отличает гвардейцев. Как всегда при встрече с людьми, молодость которых совпала с революцией, Григорий Иванович испытал нечто похожее на зависть. Судьба была милостива к ним, — в октябре семнадцатого года они находились примерно в том возрасте, в каком он получил свой первый тюремный приговор.

Михаил Николаевич Тухачевский происходил из дворян Смоленской губернии. Офицер привилегированного Семеновского полка, он был, однако, в числе тех, кто с радостью воспринял октябрьский выстрел «Авроры». За плечами молодого офицера были фронт (шесть наград за храбрость), немецкий плен (четыре неудачных побега и заточение в крепость) и долгое возвращение на родину из-за границы. В Швейцарии, в Берне, по инициативе Владимира Ильича была создана комиссия содействия русским пленным. С помощью этой комиссии Михаил Николаевич, совершивший пятый, наконец-то удачный, побег из крепости, добрался домой: через Париж, Лондон, Норвегию, Швецию, Финляндию.

В Россию Тухачевский вернулся в разгар революционных событий. Чуткий к нуждам солдат, он пошел за партией, единственной из всех, кто защищал интересы фронтовиков (знание солдата было вообще «коньком» Тухачевского). Бывший гвардеец стал работать в военном отделе ВЦИК, плечом к плечу со Свердловым, Дзержинским, Подвойским, Антоновым-Овсеенко, Крыленко, Дыбенко. Молодым военспецом заинтересовался Владимир Ильич. Результатом долгой беседы с вождем революции было назначение Тухачевского на Восточный фронт, командующим 1-й армией.

В короткий срок в тяжелых условиях сибирской зимы молодой командующий создал из разрозненных, плохо одетых и вооруженных полков боевую ударную армию. Бывали минуты, когда он сам появлялся в цепи атакующих с винтовкой в руках.

Разгром Колчака, победы над отборными офицерскими дивизиями Деникина и Краснова, наконец, Западный фронт. Как военачальник Михаил Николаевич Тухачевский занимал одно из первых мест в вооруженных силах молодой республики Советов.

Два месяца назад партия поручила Тухачевскому разгром кронштадтского мятежа. После воинского парада на Красной площади в честь участников боев с кронштадтскими мятежниками, после участия в работе X съезда партии Михаил Николаевич принял новое назначение — возглавить борьбу с мятежом Антонова.

За раскрытым окном с занавесками раздалось кряканье автомобильного гудка, Григорий Иванович узнал голос «роллс-ройса». Видимо, к машине сбежались изнывающие от любопытства ребятишки.

На правой щеке командующего, на припухшей родинке, виднелся свежий бритвенный порез, заклеенный бумажным клочком, — след утренней торопливости.

Устроившись с локтями на столе, разостланной карте, командующий снизу вверх, от стола, взглядывал на Котовского и задавал точные, конкретные вопросы. В бою под Шереметьевкой бандиты понесли огромные потери. Полагает ли Котовский, что повстанцы и в дальнейшем не станут считаться ни с какими жертвами?

Ожидая ответа, молодой, удивительно молодой, командующий дунул на карту и махнул рукой, сметая какой-то незначительный бумажный лоскуток.