— Да вообще-то… это самое… Конечно, если с одной стороны взглянуть… Но если с другой стороны…

— Слушай, Гриша, ты что-то от меня скрываешь! А ну- ка посмотри, не отворачивайся… Гриша, я же все равно узнаю. Гриша, у меня душа не на месте! Слышишь?

— Оля, Оля! — испугался он. — Да ты что?

О, черт! Хоть бы кого-нибудь на помощь.

Но вот задребезжала дверь, в палату зорко заглянул и сразу же направился к больной давешний врач. Сообразил!

— А ну-ка, ну-ка, что тут у вас? — приговаривал он, быстро обмениваясь с Котовским взглядом. Подошел, взял руку Ольги Петровны и завел глаза в потолок, считая пульс. — Спокойно, спокойно. Вы мне мешаете…

Отгороженный врачом от настойчивого взгляда жены, Григорий Иванович на цыпочках тронулся к выходу.

— Гриша, ты уходишь?

Он вздрогнул и робко посмотрел назад.

Врач с озабоченным лицом, молча, одним взглядом приказал ему: идите же, уходите, ради бога!..

На взгляд Борисова и штабных, из Тамбова комбриг вернулся точно после тяжелой, затяжной болезни. Иногда, выслушивая доклад, он вдруг настолько уходил в свои мысли, что говорившему ничего не оставалось, как умолкнуть и ждать, когда комбриг очнется. Всякий раз при этом Котовский испытывал неловкость, старался переломить себя, но, видимо, раздумья, точившие его, были настолько сильны и неодолимы, что брали свое, — взгляд комбрига мало-помалу тускнел, полузадергивался веками, и он, вроде бы продолжая слушать и вникать, незаметно уносился куда-то далеко-далеко. Такого за ним не помнил даже Юцевич.

Угнетенное состояние комбрига тревожило начальника штаба и комиссара. Юцевич советовал отдохнуть, встряхнуться.

— А Матюхин? — напомнил Борисов.

— Не на год же! День, даже полдня — и нормально.

Об отдыхе и сам Юцевич втайне мечтал. В эти дни он был завален работой сверх головы, высох над бумагами. Штаб войск в Тамбове требовал всяческих сводок, списков отличившихся в боях. Кроме того, предстояла перерегистрация членов партии, пришло распоряжение выделить людей для учебы в комуниверситете. А надо бы еще подумать о подборе опытных инструкторов для занятий с комсоставом, похлопотать о ветеринарном персонале, о кузнецах с инструментом. А кони в эскадронах без овса, кормятся одной травой, а медоколодок без своего обоза…

Оторвавшись от опостылевших бумаг, Фомич простонал, что ему не мил белый свет. Сейчас, сказал он Борисову, вместо всей этой канцелярщины, самое милое дело отправиться в поле, на тот же, скажем, покос.

— Представляешь, Петр Александрия? — заломив руки за голову, Юцевич сладко потянулся и так мечтательно замер. — Послать к чертовой матери все карты, сводки, донесения, отодвинуть подальше телефоны и доклады, снять с истомившегося тела военные ремни и все, что стягивает и как бы обязывает, и день напролет с наслаждением ступать босой ногой по мягкой, ласковой траве; а тут бы еще дождик налетел, шумный, но коротенький и теплый, после которого так одуряюще пахнут вянущие, скошенные травы; а там и вечер незаметно подошел, тихий, под высоким бледным небом, первая звездочка над полем, дым костра, пар от котелка, пресный дух от речки в камышах…

С минуту, не меньше, молоденький начальник штаба очарованно смотрел в потолок избы, на лице забытая блаженная улыбка, затем потряс головой и рассмеялся.

— Ну-у, брат! — крякнул Борисов и не смог сидеть, поднялся. — Расписал, аж слюни потекли! Так в чем дело? Может, устроим?

— Проще простого, — вяло отозвался Юцевич и, зевнув, с сожалением окинул взглядом заваленный стол. — Мне некогда, а вам… чего же?

— Бодрей, бодрей давай! — подгонял его Борисов. — Сам же предложил.

— А может, мне завидно? Вы, значит, поедете, а я тут плесневей?

В конце концов было послано за взводным Симоновым, начальником гарнизона в селе Медном. Юцевич занялся своими делами, организацию выезда в поле Борисов взял на себя.

Предложение отдохнуть Григорий Иванович встретил равнодушно (Борисову показалось — даже с неохотой, но Юцевич успокоил комиссара: в поле, за любимой крестьянской работой, отвлечется комбриг).

С выездом немного припозднились. Впереди всех, стоя в дребезжащей бричке, крутил вожжами Слива. На ногах начальника пулеметной команды драные опорки, на голове широкая соломенная шляпа. Потешая бойцов, к бричке подскакивал неуемный Мартынов и пытался сорвать шляпу, Слива отмахивался, делал зверское лицо.

Комбриг ехал в одиночестве, смотрел в гриву Орлика. Держась позади, Борисов сочувствовал ему и не находил; чем помочь. Говорить что-то, утешать? Словами тут ничего не сделаешь. К тому же только ли о своем горе размышлял комбриг? Над бригадой висел долг: Матюхин с двумя полками отъявленных бандитов. Пусть чем-то сможет помочь доставленный из Москвы Эктов, — все равно последняя оставшаяся операция потребует необычайного напряжения сил, выдумки, риска. Борисов уже имел случай убедиться, что это такое — последние бои (любой военный знает, что самые тяжелые бои — последние), оттого-то и подал Юцевич мысль об отдыхе, — комбригу было необходимо освободить голову от всяких посторонних мыслей, обрести возможность целиком сосредоточиться на выполнении задачи.

Во всей позе отрешенного, ничего не замечающего вокруг комбрига угадывалось одно: усталость. Борисов вспомнил, что Юцевич предупреждал его о дне рождения комбрига, но что-то помешало тогда, подоспело срочное, неотложное, и день пролетел в делах, в заботах (кажется, как раз гнали Антонова к Бакурам), а теперь, пожалуй, возвращаться неудобно… Сорок лет! Ничего не скажешь — возраст… (Неожиданно впереди, в гурьбе верховых бойцов, раздался взрыв хохота, комбриг поднял голову, всмотрелся и снова опустил.)

Незаметно для самого себя Борисов попал под влияние незаурядной натуры Котовского и, подобно Юцевичу и всем бойцам бригады, стал его восторженным почитателем. Особенно сказались на его отношении к комбригу прошлогодние бои на Украине, когда бригада выбила остатки петлюровцев за пределы республики, за Збруч. Именно в тех боях за Проскуров и Волочиск он получил убедительный урок того, что на войне своя арифметика и разгром врага достигается не одним грубым превосходством в силе. Под впечатлением одержанной тогда победы он пришел к выводу, что выдающиеся люди именно таким образом и влияют на самый ход истории: своим умом, упорством, волей они заставляют развиваться события в необходимом им направлении, истории же остается лишь записывать за ними…

Конец прошлого, двадцатого года, последние его месяцы выдались для бригады напряженными.

Полки и дивизии 14-й армии медленно выдавливали противника с Украины. Бригада Котовского действовала далеко впереди, громя тылы и сея панику.

О роли кавалерии в современной войне у Григория Ивановича сложилось твердое убеждение. Кто еще в состоянии так быстро проникнуть в глубокий тыл противника, перехватить его важнейшие коммуникации, посеять в штабах страх и растерянность? Быстрота маневра позволяла избегать ощутимых потерь, в то же время нанося огромный урон врагу. Недаром бойцы говорили, что воевать теперь стало веселее: досыта наотступавшись с Южной группой, бригада в последние годы знала только одно — вперед.

«Реввоенсовет фронта благодарит части XIV армии за доблестные действия против петлюровских банд, отмечая особенно геройские подвиги и боевую удаль кавбригады т. Котовского; всех достойных представить к награде. Реввоенсовет фронта уверен, что как вся живая сила, так и вся техника войск бандита Петлюры будет разгромлена и целиком достанется в руки геройских частей XIV армии.

Командующий Юго-Западного фронта

Егоров

Член Реввоенсовета

Берзин».

Приказ застал бригаду под Росоховаткой. Как назло, полк Криворучко в этот день остановился и прекратил преследование противника.