Мне больше так и не удалось вызвать его на такую долгую и откровенную беседу. Когда я вновь попытался поговорить с Ллуэллином несколько дней спустя, он держался вежливо, но очень осторожно. Извинился за то, что выпил лишнего и чересчур много болтал, хотя, как он сказал, ему понравилась наша встреча. Я не сумел еще раз уговорить его отобедать со мной или побеседовать подробно о Джулиене Мэйфейре.

Я еще несколько раз заглядывал к нему в лавку. Задавал ему много вопросов о семье Мэйфейров. Но я так и не смог вновь завоевать его доверие. Однажды я снова спросил, правду ли говорят люди, что дом на Первой улице посещают привидения. Об этом ходило столько всяких слухов.

Лицо его приняло то самое выражение, которое я видел в первую нашу встречу. Он отвел глаза и вздрогнул.

– Не знаю, – сказал он. – Может, там и было привидение, как вы говорите, я не люблю думать о таких вещах. Мне всегда казалось, что это… наказание свыше, знаете ли, что мне все пригрезилось.

Когда я на него нажал, возможно излишне, он признался, что Мэйфейры – довольно странное семейство.

– Не дай вам Бог досадить этим людям. Взять, к примеру, Карлотту Мэйфейр. Она настоящее чудовище, без преувеличения.

Выглядел он при этом очень смущенным. Я спросил, не навредила ли она ему чем-нибудь, а он лишь отмахнулся, сказав, что она всем вредит. Было видно, что он встревожен, сбит с толку. Затем он произнес нечто весьма любопытное, и я записал его слова тотчас по возвращении в отель. Он сказал, что никогда не верил в жизнь после смерти, но когда он думает о Джулиене, то приходит к убеждению, что тот все еще где-то существует.

– Знаю, вы сочтете, что я сошел с ума, раз говорю такое, – сказал он, – но готов поклясться, что это истина. Ночью, после нашей с вами первой встречи, мне приснился Джулиен.

Он многое мне сказал. Когда я проснулся, то не смог ясно припомнить весь сон, но у меня осталось ощущение, будто Джулиен не хочет, чтобы мы с вами снова беседовали. Я и сейчас не хотел ни о чем говорить, но… в общем, мне кажется, я должен был вам это сказать.

Я ответил, что верю ему. Ллуэллин продолжал рассказывать о Джулиене, который во сне был не таким, каким он его помнил. Что-то в его образе определенно изменилось.

– Он показался мне мудрее, добрее, как раз таким, каким и должен быть, по нашим представлениям, любой, кто отошел в иной мир. И он не выглядел старым. Впрочем, и молодым его тоже нельзя было назвать. Я никогда не забуду этот сон. Он был… абсолютно реальный. Готов поклясться, что Джулиен стоял у моей кровати. И одну вещь, которую он сказал, я все-таки запомнил. Он сказал, что в жизни есть неизбежные явления, но и их можно предотвратить.

– Какие явления? – спросил я.

Он покачал головой. И больше не сказал ни слова, несмотря на все мои попытки надавить на него. Однако он признал, что не помнит, чтобы Джулиен запрещал нам разговаривать. Но уже то, что Джулиен появился в его сне, заставило Ллуэллина почувствовать себя предателем. Мне так и не удалось заставить его повторить эту историю, когда представился следующий случай встретиться.

В последний раз я видел Ллуэллина в конце августа 1959 года. Это был уже совсем больной человек. У него сильно дрожали губы и левая рука, а речь была не совсем ясная. Я понимал его с трудом. Я честно признался, что его рассказ о Джулиене означал для меня очень много и что я до сих пор интересуюсь историей семьи Мэйфейр.

Сначала мне показалось, что он не вспомнил ни меня, ни нашу с ним встречу, – такой отрешенный у него был вид. Потом он, видимо, узнал меня и разволновался.

– Пройдемте со мной в подсобку, – сказал он, безуспешно пытаясь подняться из-за конторки; пришлось мне помочь ему. Он нетвердо держался на ногах. Мы прошли в дверной проем, завешанный пыльной шторой, и оказались в маленьком складском помещении; там он остановился и уставился на что-то, но я ничего не увидел.

Он как-то странно рассмеялся и махнул рукой, словно отпуская кого-то. Затем он достал коробку, откуда вынул трясущимися руками пачку фотографий. На всех снимках был Джулиен. Ллуэллин передал мне фотографии и, казалось, хотел что-то произнести, но язык его не слушался.

– Не могу выразить, что они значат для меня, – сказал я.

– Понимаю, – ответил он. – Потому и хочу, чтобы они хранились у вас. Вы единственный, кто сумел понять Джулиена.

И тогда мне стало грустно, ужасно грустно. Действительно ли я сумел понять этого человека? Наверное, да. Ллуэллин представил мне Джулиена Мэйфейра как живого, и я нашел его неотразимым.

– Моя жизнь была бы совсем другой, – сказал он, – если бы не встреча с Джулиеном. Знаете, я потом больше не встретил никого, кто мог бы с ним сравняться. А еще этот магазин, не знаю, как бы я выжил без него, хотя в конце концов я мало чего достиг.

Тут он словно отмахнулся от всех мрачных мыслей и улыбнулся мне.

Я задал ему еще несколько вопросов, но он тоже от них отмахивался. Наконец один вопрос его заинтересовал.

– Джулиен страдал перед смертью? – спросил я.

Старик задумался, затем покачал головой:

– Нет, не очень. Разумеется, ему не нравилось, что он парализован. Да и кому такое понравится? Но он любил книги. Я все время читал ему. Умер он ранним утром. Я знаю это, потому что просидел с ним до двух часов ночи, затем погасил лампу и спустился вниз.

Ну вот, около шести утра меня разбудила буря. Полил такой сильный дождь, что с подоконников текло. И клены перед домом оглушительно шумели. Я тут же побежал наверх посмотреть, как там Джулиен. Его кровать стояла как раз у окна.

Ну и что вы думаете? Ему как-то удалось сесть и открыть окно; он так и умер, перегнувшись через подоконник, лежал с закрытыми глазами, такой умиротворенный, будто хотел сделать глоток свежего воздуха, и когда ему это удалось, то силы оставили его и он упал замертво, словно заснул, склонив голову набок. Это было бы очень мирное зрелище, если бы не буря, потому что дождь лил прямо на него и ветер задувал в комнату листья.

Позже врачи сказали, что у него случился обширный удар. Вообще непонятно, как он сумел открыть окно. Я тогда промолчал, но, знаете ли, мне пришла в голову мысль…

– Да? – с готовностью откликнулся я.

Но Ллуэллин лишь пожал плечами и затем продолжил чрезвычайно невнятно:

– Мэри-Бет буквально обезумела, когда я позвал ее. Она стащила его с подоконника и уложила на подушку. Даже ударила его по щеке. «Просыпайся, Джулиен, – кричала она, – не оставляй меня так рано!» Мне чертовски трудно было закрыть окно. А потом одну фрамугу все-таки сорвало с петель. Такая жуть.

Затем наверх поднялась эта ужасная Карлотта. Все люди как люди – подходили поцеловать его, отдать дань уважения; дочка Реми, Дорогуша Милли, помогала нам прибирать постель. Но эта жуткая Карлотта даже приблизиться к нему не захотела, не то чтобы помочь нам. Просто стояла на лестничной площадке, сцепив руки на животе, словно маленькая монашка, и смотрела в дверь.

Там была Белл, прелестная Белл. Ангелочек Белл. Она пришла со своей куклой и ударилась в слезы. Потом Стелла забралась на кровать и улеглась рядом с Джулиеном, положив руку ему на грудь.

Белл сказала: «Просыпайся, дядя Джулиен». Наверное, слышала, как ее мама говорила это. Ах, Джулиен, бедный милый Джулиен. Он в конце концов обрел мир и покой – голова на подушке, веки сомкнуты.

Ллуэллин заулыбался, тряся головой, а затем начал тихо смеяться, как будто вспомнил нечто трогательное. Он что-то сказал, но что именно, нельзя было разобрать. Затем он с трудом прокашлялся.

– Ах эта Стелла, – сказал он. – Все любили Стеллу. Кроме Карлотты. Эта змея никогда ее не любила… – Голос его затих.

Я попробовал проявить настойчивость, еще раз прибегнув к наводящим вопросам, которые я взял себе за правило не задавать. Завел разговор о привидениях. Упомянул, что очень многие люди считали, будто в особняке водятся привидения.

– Думаю, если бы это было так, вы бы знали, – сказал я.