Другой Мэйфейр, любимец Мэри-Бет, осужденный за нападение и побои после пьяного разгула в одном из ночных клубов Французского квартала, по слухам, больше боялся неодобрения и кары Мэри-Бет, чем любого судейского приговора. Его смертельно ранили при попытке бежать из тюрьмы. И Мэри-Бет запретила хоронить его на Лафайеттском кладбище.
Еще одна несчастная девушка – Луиза Мэйфейр – дала жизнь в особняке на Первой улице незаконнорожденной Нэнси Мэйфейр (которую Мэри-Бет удочерила и воспитывала в семье как ребенка Стеллы), а спустя два дня после родов умерла, и тут же все заговорили, что Мэри-Бет, недовольная поведением девушки, оставила ее умирать в одиночестве и без врачебной помощи.
Но истории об оккультных способностях Мэри-Бет или злодеяниях по отношению к семье немногочисленны. Даже если учесть обособленность Мэйфейров и нежелание большинства из них судачить по любому поводу, если дело касалось семьи, все равно у нас очень мало доказательств, что Мэри-Бет поступала со своими родственниками как ведьма, а не только как магнат. Если ей все-таки приходилось использовать свои силы, то делала она это почти всегда с неохотой. И у нас есть не одно свидетельство того, что многие Мэйфейры не верили в «суеверные глупости», которые повторяли слуги, соседи, а иногда даже члены семейства. Они называли историю о кошельке с золотыми монетами смехотворной и обвиняли суеверных слуг в сочинительстве сказок, которые считали пережитками со времен рабства; соседи и прихожане местной церкви, по их мнению, слишком много сплетничали.
Мы не можем еще раз не подчеркнуть, что подавляющее большинство рассказов о всемогуществе Мэри-Бет действительно получено от слуг.
Учитывая все вышесказанное, можно сделать вывод, что родственники любили и уважали Мэри-Бет, что она не диктовала людям, какие им принимать решения, не руководила их жизнями, разве что требовала, чтобы они проявляли хоть какую-то лояльность к семье; Мэри-Бет допустила несколько серьезных ошибок, но, несмотря на это, она подбирала отличные кандидатуры из своих родственников для деловых предприятий, а те, в свою очередь, испытывали к ней доверие, восхищались ею и охотно занимались вместе бизнесом. Она не афишировала свои диковинные таланты, не демонстрировала их перед своими деловыми партнерами и, скорее всего, также хранила в тайне от всех свои оккультные способности. Ей нравилось жить в окружении родственников, как живут обыкновенные люди.
Также следует отметить, что маленькие дети в семье любили Мэри-Бет. Она множество раз фотографировалась в окружении Стеллы, Лайонела, Белл, Дорогуши Милли, Нэнси и десятка других ребятишек. В течение многих лет каждое воскресенье южная лужайка возле особняка на Первой улице заполнялась детьми: шумная ватага играла в мяч и пятнашки, пока взрослые в доме дремали после обеда.
Третьей великой страстью, или одержимостью, Мэри-Бет, насколько мы можем судить, была ее жажда к удовольствиям. Как мы уже видели, они с Джулиеном любили танцы, вечеринки, театр и так далее. Кроме того, у нее было много любовников.
Хотя представители семейства хранят полное молчание на этот счет, у нас достаточно такого рода сведений, полученных от слуг и даже часто из вторых и третьих рук, через друзей семейной прислуги. Соседи тоже судачили о «смазливых мальчиках», вечно болтавшихся возле дома, якобы нанятых на работу, для которой они часто были совершенно не приспособлены.
История Ричарда Ллуэллина об автомобиле «Штутц-Бэркат», подаренном молодому ирландскому кучеру, подтвердилась благодаря простой проверке регистрационных записей. Другие ценные подарки – например, банковские счета на огромные суммы – также свидетельствуют, что все эти симпатичные юноши были любовниками Мэри-Бет. Иначе нет другого объяснения, зачем бы ей понадобилось дарить пять тысяч долларов на Рождество молодому кучеру, на самом деле не умевшему управлять лошадьми, или плотнику, который без посторонней помощи и гвоздя забить не мог.
Интересно отметить, что, когда все данные о Мэри-Бет были собраны, у нас оказалось больше историй о ее чувственных аппетитах, нежели о какой-то другой стороне ее жизни. Другими словами, рассказы о ее любовниках, пристрастии к вину, гурманстве и увлечении танцами численно превосходят (семнадцать к одному) рассказы о ее оккультных силах и способностях делать деньги.
И когда все эти многочисленные описания пристрастий Мэри-Бет к вину, еде, музыке, танцам и сексуальным партнерам собраны воедино, то невольно убеждаешься, что она вела себя больше как мужчина того периода, нежели как женщина, совсем по-мужски предавалась удовольствиям, ничуть не заботясь о приличиях или респектабельности. В общем, в ее поведении нет ничего чересчур необычного, если рассмотреть его в этом свете. Но люди в то время, разумеется, относились к подобным вещам по-иному и находили в ее любви к удовольствиям необъяснимые и чуть ли не зловещие мотивы. Она лишь усиливала тот ореол таинственности, который ее окружал, беспечным отношением ко всем своим поступкам и явным пренебрежением к мнению других людей. Близкие родственники не раз умоляли ее «вести себя как подобает» (так, во всяком случае, говорили слуги), но Мэри-Бет только небрежно пожимала плечами.
Что касается ее переодевания в мужской костюм, она так часто и так ловко это делала, что окружающие, видимо, привыкли. В последние годы жизни она часто покидала дом в твидовом костюме, с тросточкой и часами прогуливалась по Садовому кварталу. При этом она даже не удосуживалась подколоть волосы или спрятать их под шляпой, просто скручивала их в узел, и люди воспринимали ее внешний вид как нечто само собой разумеющееся. Когда она вышагивала по улице своим широким шагом, слегка наклонив голову и вяло кивая в ответ на приветствия, слуги и соседи во всем квартале называли ее мисс Мэри-Бет.
Что касается ее любовников, Таламаске почти ничего не удалось о них обнаружить. Больше всего нам известно о ее молодом родственнике, Алейне Мэйфейре, но мы даже не можем сказать наверняка, что он был ее любовником. С 1911 по 1913 год он работал на Мэри-Бет в качестве секретаря или шофера, или того и другого, но часто и надолго уезжал в Европу. В то время этому красивому юноше было немного за двадцать, он отлично говорил по-французски, но не с Мэри-Бет, которая предпочитала английский. В 1914 году между ним и Мэри-Бет произошло какое-то разногласие, но никто не знает, что там у них случилось. Затем он уехал в Англию, вступил в армию, сражавшуюся на фронтах Первой мировой войны, и погиб в бою. Тело так и не нашли. Мэри-Бет устроила грандиозное поминовение в особняке на Первой улице.
Келли Мэйфейр, еще один родственник, работал на Мэри-Бет в 1912 и 1913 году и продолжал у нее служить до 1918 года. Исключительно красивый рыжеволосый, зеленоглазый юноша (его мать была ирландка); он заботился о лошадях Мэри-Бет и, в отличие от других юношей, находившихся у нее в услужении, действительно разбирался в своем деле. Предположение, что он был любовником Мэри-Бет, основывается только на том факте, что они вместе отплясывали на семейных праздниках и часто затевали громкие ссоры, которые были слышны горничным, прачкам и даже трубочистам.
Мэри-Бет выделила Келли крупную сумму денег, чтобы он мог попытать счастья на писательской стезе. С этими деньгами он уехал в Нью-Йорк, в Гринвич-Виллидж{18}, поработал недолго репортером «Нью-Йорк тайме» и, как-то раз напившись, замерз в собственной неотапливаемой квартире, видимо случайно. Это была его первая зима в Нью-Йорке, и, вероятно, он не сознавал опасности. Как бы там ни было, Мэри-Бет очень горевала по поводу его смерти. По ее распоряжению тело привезли домой и похоронили как полагается, хотя родители Келли были настолько удручены всем случившимся, что даже не пришли на похороны. На могильном камне, по распоряжению Мэри-Бет, высекли три слова: «Тебе не страшно». Возможно, они имеют отношение к известным шекспировским строкам из «Цимбелина»: «Тебе не страшен летний зной, ни зимней стужи цепененье!»{19} Но мы не знаем наверняка. Мэри-Бет не объяснила смысл надписи ни гробовщику, ни каменотесам.
