– Твои родители – мастеровые?

– Да. Они в гильдии медников.

Ах, да. Ее фамилия красноречиво свидетельствовала об этом.

– Наверное, здорово удивились, узнав, что у дочери обнаружился такой дар?

– Не особенно. Моя бабушка была… как говорится, вещуньей. Она ослепла вскоре после рождения моей матери, но начала пророчествовать практически сразу. Именно она посоветовала моей матери не слушать никого и выходить за медника, хотя мама была из семьи красильщиков. А когда я родилась, попросила принести меня к ней, провела ладонью над головой и сказала что-то вроде: «Если она захочет что-то сделать, не препятствуйте. Девочка все равно своего добьется, так что лучше ей не перечить».

– И поэтому тебя отпустили учиться на некромантку?

– Отпустили, хотя папа сомневался. Мол, когда увижу своего первого мертвяка, сразу в штаны наложу и пойму, что это не для меня.

– Это вообще не для девушек, если честно, – признал я. – У нас на курсе пять девчонок подали прошение об отчислении и еще двоих выгнали, как не сдавших экзамена. Девушке трудно быть некроманткой. Это такая ответственность… и никакой личной жизни!

Я вспомнил двух известных мне некроманток – с нашего потока, насколько помню, ни одна девчонка не пошла по некромантской стезе. И не только потому, что было сложно найти работу. Они просто не хотели ее искать. Богна Вжик и Дорис-Марджет Крама. Ни одна не создала своей семьи. Одна погибла молодой, отравленная по чьему-то решению, а другая постепенно спивается. А что ждет Руту? Идеальный вариант – скорое замужество. Может быть, она переквалифицируется в лекаря или даже попробует себя в ветеринарии.

– Ну, я об этом не думала, – пожала плечами девушка.

– Про ответственность? Или про личную жизнь? Эту последнюю легко можно наладить. Иногда даже слишком легко – не успеваешь глазом моргнуть, как такое начинается…

– Вы…ты же инквизитор, – воскликнула Рута и тут же покраснела от смущения. – То есть, я хотела сказать, что личная жизнь – это…

– Любовь? Не всегда. Личная жизнь – это та часть твоей жизни, когда ты принадлежишь только себе. Когда ты полностью свободен в делах, словах и поступках, когда можешь поступать, не оглядываясь на других, не боясь или не зная про их мнение. Личная жизнь – это еще и свободный выбор, не под давлением извне, а когда ты сам решаешь, делать что-то тебе или махнуть рукой и забыть. Личная жизнь – это когда только от тебя зависит, пригласишь ты девушку на свидание, или останешься в свой келье и забудешь обо всем.

– О, – только и выговорила она. В глазах девушки мелькнуло странное чувство.

– Извини. Просто у меня действительно в последние годы так мало этой личной жизни… В монастыре все подчинено уставу, написанному за полвека до моего рождения, а может, даже и раньше. Все подчиняется перезвону колокола – и пробуждение, и утренняя молитва, и трапезы, и все службы. Столько-то часов мести улицу, столько-то часов стирать белье, столько-то часов помогать брату-повару… А в конце дня засыпать тоже под мерные удары колокола.

– И вы так… навсегда?

– Если не случится чуда, и меня не выгонят на все четыре стороны.

– Ты так легко об этом говоришь, – недоверчиво протянула девушка.

– Когда меня запихнули в эту рясу, моего мнения не спрашивали, – скривился я. – Личной жизнью тогда и не пахло. Просто пришла соответствующая бумага – и вот я здесь. И торчу в тех стенах уже почти два года. Мне скоро двадцать семь. А…

– А вообще-то неприлично задавать женщинам вопросы об их возрасте, – в первый раз возмутилась Рута.

– Ох, если бы ты знала, какие вопросы иногда задаются ведьмам на допросах, ты бы поняла, что для таких, как я, нет ничего святого! – пришлось возмутиться.

– Неправда, – тут же заспорили со мной. – Ты не такой! Ты другой. Необыкновенный…

– То есть, единственный инквизитор, который…

– Не единственный. Но с остальными я бы не решилась заговорить.

– Это откуда в твоей жизни было столько инквизиторов? – насторожился я. Не то, чтобы в чем-то заподозрил девушку, просто стало любопытно.

– Ну… я их видела. В Колледже. Иногда они приходят, для консультаций и вообще… А еще у меня дядя – инквизитор.

Вот это была новость, так новость.

– Ты же говорила, твои родители ремесленники?

– Это двоюродный брат матери. Он ушел в монастырь, когда я была совсем маленькой, а через некоторое время я узнала, что он стал инквизитором. Мне сказали, когда я решила поступать в Колледж Некромагии – мол, дочка, будь осторожна, у тебя такая родня…

– И ты с этой родней поддерживаешь связь?

– Я – нет. Если я о дяде знаю, то не уверена, что он знает обо мне.

– Как его зовут? – мысль запоздалая, но от того не менее интересная. В стране есть несколько отделений Инквизиции – в столице, в славном городе Брезене, еще где-то на севере. Логично предположить, что инквизиторы обычно служат недалеко от родных мест – я исключение потому, что в моем родном Зверине такого отделения нет, да и пока еще меня сложно назвать полноценным инквизитором. Но вот узнать о дядюшке было бы неплохо.

– В миру его звали Матиушем, – словно государственную тайну, выдала Рута. – А как его зовут сейчас, не знаю.

Да все она знает, только молчит! В душе родилось странное чувство – горечь от обманутых чувств. Мне было приятно сидеть с этой девушкой за одним столом, болтать о том, о сем, слушать ее голос и смотреть в ее глаза. И мысль о том, что мне врут в лицо, была неприятной. Я столько лет вот так не общался с девушками! Даже со своей женой давно не сидел просто так, и первая же попытка оказалась неудачной…

– Я правда не знаю, – дотянувшись, Лаванда коснулась моего запястья. – Он же был…про него вообще не говорили. Бабушка запретила, а она хоть и слепая, ее все слушались беспрекословно. Но, если хочешь, я постараюсь у нее что-нибудь расспросить. Мама не станет разговаривать, боясь нарушить запрет, а вот бабушка…

– Что ты ей скажешь?

– Правду. Ну, почти правду, – улыбнулась она. – Скажу, что у одного из моих приятелей неприятности с Инквизицией, что в Колледже полным-полно этих, в бордовых рясах, что они всех допрашивают и подозревают. И что даже мешают заниматься. И я вот подумала, что, может быть, моя дядя мог бы как-то на них повлиять. Вдруг он важная шишка? Вдруг к нему можно обратиться за советом?

– И ты думаешь, что бабушка тебе все расскажет?

– Ну, все не все, но хоть что-то, чем ничего!

Ее рука так и лежала на моем запястье и, дотянувшись, я накрыл ее пальцы второй рукой. Так мы и сидели какое-то время, просто глядя друг на друга, пока хлопок двери не заставил вздрогнуть.

Собственно, в этом не было ничего странного – ну, просто резкий звук, от которого испугается любой человек. Но ввалившаяся шумная студенческая компания – «Петух и скрипка» все-таки оставался излюбленным местом обитания студентов – практически сразу обратила на себя внимание. Если честно, мы обратили друг на друга внимание одновременно – ибо в этой компании присутствовал Брашко Любечанин.

– Ого, кто это у нас тут! – один из его приятелей сразу заметил нашу парочку. – Никак, незваные гости?

Рута вздрогнула и убрала руку.

– Вы что это тут делаете? – уже двое развернулись в нашу сторону. Брашко пока помалкивал.

– Сидели мы тут, – ответил я. – Просто сидели…

– Вы «просто сидели» на нашем месте, – с нажимом промолвил тот парень, который заговорил первым. – Мы всегда садимся за этот столик, и хозяин это знает.

Один взгляд на хозяина – и тот примерз к стойке. Ну еще бы, он оказался в сложном положении – с одной стороны студенческое братство, которое является неплохим источником дохода, а с другой – Инквизиция в моем лице. И еще неизвестно, с кем опаснее поссориться. Сам таким был. Правда, в мое время инквизиторы просто так по харчевням не расхаживали, но вот привязаться к паре безобидных посетителей просто потому, что нужен повод для драки – да, такое бывало. И мне даже пару раз доводилось выступать зачинщиком.