Этой ночью, перед тем как крепко заснуть впервые за последние недели, Катрин думала о будущем. Она не хотела, чтобы милосердие Всевышнего, столько раз возрождающее ее к жизни, оказалось напрасным. Когда она наконец-то покинет Брюгге, она вернется в Дижон к дяде Матье и Бертиль, чтобы родить там ненавистное дитя. Пожилые супруги наверняка согласятся позаботиться о нем и его будущем. Несмотря на то, что этот ребенок внушал ей ужас, и она поклялась ни разу не взглянуть на него, несмотря на испытываемое Катрин отвращение к этому комочку жизни, шевелящемуся в ее чреве, она ни за что не решилась бы погубит» или ввергнуть в нищету существо, порожденное ее плотью.

Последующие тревожные дни показались бесконечными. Катрин изо всех сил старалась окрепнуть, чтобы справиться с предстоящим испытанием, но ей это удавалось с огромным трудом. Она заставляла себя принимать пищу, которая по-прежнему внушала ей отвращение. То, что ей удавалось проглотить, не шло ей на пользу. И все же вскоре она уже смогла передвигаться по дому и спускаться в сад. Этими прогулками она была обязана Гертруде Ван де Валь. Это были не слишком приятные прогулки, так как недавнее наводнение оставило после себя грязное месиво, которое, казалось, никогда не высохнет. К тому же за молодой женщиной постоянно следили три-четыре пары глаз. О Сан-Реми больше ничего не было слышно, «брат Жан» не должен был возвращаться. Было условленно, что в день, когда все будет готово, затворники увидят лодку с забытыми в ней гарпуном и сетью, привязанную на противоположном берегу канала. Это будет означать, что к одиннадцати часам лодка причалит к соседнему дому, куда заложники должны будут пробраться по крыше.

Он принадлежал матери одного из эшевенов, желчной и скупой старухе, которая держала всего несколько слуг и уединенно жила в своем огромном, никем не охраняемом дворце. Этот дом стоял на углу. Надо было лишь повернуть за угол, чтобы скрыться от небольшого караульного поста, дополнительно установленного на противоположной стороне канала, под деревьями маленького причала. Беглецам придется пробираться по стоку, к счастью, достаточно широкому, переходящему на соседнем доме в карниз. Угол крыши представлял собой самый сложный участок пути. Скрывшись из виду, беглецы собирались спустить в лодку веревку завязанным на конце белым платком. Сан-Реми привяжет к ней веревочную лестницу, которую надо будет прикрепить к узкому слуховому окну под крышей. Катрин с помощью своих спутников останется лишь спуститься в лодку и скрыться в монастыре августинцев.

Последним числом побега было названо 18 апреля. Сан-Реми не нравилась обстановка в городе, и, возможно, придется действовать быстрее.

12-ого числа Беранже, сгорая от нетерпения, устроился в одном из оконных проемов гостиной с книгой в руках, которая должна была послужить ему прикрытием. Он не отрываясь вглядывался в противоположный берег, мечтая первым заметить заветную лодку. Внезапно проснувшееся рвение пажа к учебе развеселило Готье.

— Что это ты так внимательно читаешь? — спросил он его вечером.

— «Песнь о Роланде». Прекрасная история! — рассеянно ответил Беранже, не спуская глаз с канала. Готье наклонился и вдруг расхохотался.

— Я знаю. Но уж поверь, книга еще прекраснее, если читать ее не вверх ногами.

Паж посмотрел на книгу, покраснел, пожал плечами, повернул ее и снова уставился на противоположный берег.

— Уже поздно, — вздохнул Готье. — Сегодня лодки не будет.

Но и последующие три дня прошли без каких-либо изменений. Среди узников, отрезанных от остального мира, постепенно росло беспокойство. К ним больше никто не приходил, если не считать предводителей цехов, регулярно навещавших Катрин, чтобы удостовериться, что она во дворце. Иногда снаружи до затворников доносились шум и крики разгневанной толпы. Случалось, что на соседнем мосту они замечали ревущих людей, размахивающих оружием и знаменами, наспех сделанными из бумаги, с надписями, которые невозможно было разобрать.

Обстановка в Брюгге накалялась. Как бы в подтверждение этого вечером 15 апреля прибежала красная, запыхавшаяся, растрепанная Гертруда Ван де Валь.

— Я пришла предупредить вас, — сказала она Готье. — К нам из Гента поступили ужасные известия. Народ обвиняет эшевенов в предательстве, в том, что они подали пример бегства из Кале, которое навлекло гнев герцога Филиппа. Толпа утверждает, что это и послужило причиной немилости монсеньера, что он этого никогда не простит и город обречен.

— А есть ли новости из Лилля? спросила слышавшая разговор Катрин.

— И да, и нет! Герцог по-прежнему отказывает в привилегиях, но он сообщил, что вскоре пойдет на Голландию, его армия готова, и в Генте все теперь трясутся от страха. Когда толпа в страхе — льется кровь. Сегодня растерзали двух эшевенов. Жильбера Патита, друга моего мужа, и Жана Дезагере.

— Вы именно это хотели мне рассказать? — с улыбкой поинтересовался Готье. — Нас это не касается. Мы не имеем чести знать этих господ.

— К несчастью, вас это касается больше, чем вы думаете. Между Гентом и Брюгге всего одиннадцать лье. Бьюсь об заклад, что завтра или послезавтра бунт вспыхнет и в Брюгге, а если это случится, то ваша госпожа подвергнется серьезной опасности. Ее надо будет защищать. У вас есть оружие?

Готье развел руками.

— У меня лишь сила рук и жар сердца, дорогая дама. Когда ваш супруг препроводил нас сюда, он позаботился о том, чтобы лишить нас шпаг и кинжалов.

— Вот они.

Без стеснения Гертруда подняла свое широкое просторное платье, обнажив полные ноги, и вытащила шпагу Готье, которая была привязана прямо к рубашке, затем, порывшись в большом холщовом кармане, извлекла три кинжала.

— Держите. Спрячьте и в трудную минуту воспользуйтесь оружием. Это все, что я могу для вас сделать.

— Не так уж мало! — сказала Катрин, сжав руки храброй женщины. — Как вам удалось их достать?

— Это было несложно. Супруг мне сам их отдал, а Я лишь принесла вам. Поверьте, этот человек не так уж плох. А теперь я должна попрощаться с вами. Он хочет, чтобы я с детьми завтра же покинула город сразу после открытия ворот. Только мой старший сын Жосс останется здесь с отцом.

— Куда же вы поедете?

— У моего брата Винсента де Шотлера, капитана гарнизона города, есть владения недалеко от Ньивпорта. Они сильно пострадали от нашествия англичан, но там мы будем в безопасности. Меня будет сопровождать золовка с детьми. Вы представить себе не можете, как горько покидать вас в минуту опасности! Я бы… Я бы так хотела увезти вас с собой!

Горечь Гертруды была искренней, у нее на глазах выступили слезы, и Катрин обняла ее.

— Поезжайте с миром и больше не беспокойтесь обо мне, — сказала она. — Я очень надеюсь, что окончу свою жизнь в другом месте. Благодарю вас за риск, которому вы себя подвергли, принеся это оружие. Кто сегодня на страже?

— Горшечники во главе с мэтром Метельженденом, которого я хорошо знаю, — ответила Гертруда. — Я потому и смогла прийти. Иначе бы меня обыскали. Вы видите, здесь нет большой моей заслуги. Да хранит вас Господь, госпожа Катрин.

— И вас тоже.

Когда Гертруда ушла, Катрин почувствовала, как у нее по спине пробежал холодок. Тишина, установившаяся в доме, показалась ей угрожающей. Она протянула руки к очагу, и Готье заметил, что они дрожат. Катрин заставила себя улыбнуться.

— Сегодня довольно холодный вечер, не правда ли?

— Да. Я тоже замерз. Госпожа Катрин, не беспокойтесь, мы сумеем вас защитить. Теперь до нашего отъезда мы с Беранже будем спать здесь и по очереди охранять вас. Нам не следует расставаться с оружием, — добавил он, посмотрев на сундук, где оно хранилось под кипой скатертей и простыней.

Катрин знаком приказала ему замолчать. В комнату вошла служанка, неся скатерть и тарелки для ужина. Это была женщина тридцати лет, постоянно находящаяся как будто в полусне. Катрин остерегалась этих вечно опущенных век, шаркающей походки, медлительных движений. Она обратилась к Беранже, чтобы заполнить паузу: