Да. Такое я мог себе представить, пусть и не в цвете, но и не как фотографию. Скорее как гравюру, иллюстрацию к «Сказкам братьев Гримм». Маленькая девочка с широко раскрытыми глазами смотрит на богатого старика… когда-то мальчика, укравшего снегокат, а теперь прожившего большую часть своей жизни… еще один мешок с костями. Перед моим мысленным взором возникла Ки в курточке и шапочке, а из-под съехавшей в сторону маски доброго дедушки Дивоура виднелась волчья пасть. «Какие у тебя большие глаза, дедушка, какой у тебя большой нос, дедушка, и зубы у тебя какие большие».

— Он поднял ее на руки. Не знаю, каких это стоило ему усилий, но поднял. И, что удивительно, Ки разрешила ему взять ее на руки. Она видела его впервые, дети обычно боятся стариков, но она разрешила ему взять ее на руки. «Ты знаешь, кто я?» — спросил он. Она покачала головой, но ее взгляд ясно говорил о том, что она… знала. Как вы думаете, такое возможно?

— Да.

— Он сказал: «Я — твой дедушка». И я буквально выхватила ее из его рук, Майк. Выхватила, потому что у меня возникла безумная мысль… Даже не знаю…

— Вы подумали, что он собирается ее съесть?

Сигарета застыла, не добравшись до ее губ. Глаза округлились.

— Как вы догадались? Как вы могли догадаться?

— Потому что я воспринимаю все это как сказку. Маленькая Красная Шапочка и старый Серый Волк. Так что он сделал?

— Пожирал ее глазами. С тех пор он научил ее играть в шашки, и в «Кэнди ленд», и в домино. Ей только три года, а он уже научил ее сложению и вычитанию. В «Уэррингтоне» у нее своя комната и свой маленький компьютер. Одному Богу известно, что она может на нем делать… Но тогда он только смотрел на нее. И такого голодного взгляда видеть мне не приходилось. А Ки смотрела на него. Длилось это не больше двадцати секунд, но мне показалось, что прошла вечность. Потом он попытался передать ее мне. Старался изо всех сил, но, не будь я рядом, он бы выронил ее. Он покачнулся, и Роджетт Уитмор мгновенно поддержала его. Вот тут он взял кислородную маску, от нее эластичный шланг тянулся к маленькому баллончику, и закрыл ею рот и нос. Пару раз глубоко вдохнул и ожил. Отдал маску Роджетт и впервые по-настоящему посмотрел на меня. «Я вел себя как дурак, не правда ли?» — спросил он. И я ответила: «Да, сэр, думаю, что да». Он так зло на меня глянул. Думаю, будь он на пять лет моложе, врезал бы мне в челюсть.

— Но помолодеть не мог а потому и не врезал.

— Нет. Сказал: «Я хочу зайти внутрь. Вы мне поможете?» Я ответила, что помогу. И мы вошли в здание похоронного бюро, Роджетт — по одну его руку, я — по другую. Кира ковыляла рядом со мной. Мне казалось, что я — гаремная наложница. Ощущение мне не понравилось. В вестибюле он присел и вновь приложился к кислородной маске. Роджетт тем временем смотрела на Киру. По-моему, у этой женщины пугающее, отталкивающее лицо, оно напоминает мне какую-то картину…

— «Крик»? Кисти Манча?

— Точно. — Она бросила сигарету на землю, докурив практически до фильтра, и раздавила белой кроссовкой. — Но Ки нисколько ее не испугалась. Ни тогда, ни потом. Роджетт наклонилась к Кире и спросила: «Какое слово рифмуется со словом дама?» И Кира без запинки ответила: «Рама!» Роджетт полезла в сумочку и достала «Хершис киссес»[76]. Ки взглянула на меня, словно спрашивая разрешения, и я кивнула: «Только одну и не запачкай платье». Ки сунула конфетку в рот и улыбнулась Роджетт, словно они с давних пор ходили в подругах. Тем временем Дивоур отдышался, но выглядел очень усталым… никогда в жизни я не видела более усталого человека. Он напомнил мне какую-то фразу из Библии, насчет того, что в старости нам жизнь не в радость. И я его пожалела. Наверное, он это почувствовал, потому что взял меня за руку. И попросил: «Не отталкивай меня». В тот момент я увидела в его лице черты Лэнса. Заплакала. Ответила: «Не оттолкну, если вы меня не заставите».

Я видел их в вестибюле похоронного бюро: он сидит, она стоит, маленькая девочка во все глаза смотрит на них, посасывая сладкую «Хершис киссес». Под звуки негромкой органной музыки. Старина Макс показал себя хитрецом и в день прощания с сыном, подумал я. «Не отталкивай меня!» Это же надо!

«Я пытался откупиться от тебя, а когда из этого ничего не вышло, поднял ставки, чтобы купить твоего ребенка. Когда и этот план потерпел неудачу, заявил сыну, что ты, он и моя внучка будете пожинать плоды своего опрометчивого решения. Косвенным образом я виноват в том, что он упал с трейлера и сломал себе шею, но не отталкивай меня, Мэтти. Я всего лишь несчастный старик, поэтому не отталкивай меня».

— Я сглупила, да?

— Вы решили, что он лучше, чем вам казалось. Если полагать это глупостью, Мэтти, в мире ее очень не хватает.

— Сомнения у меня оставались, — продолжила она. — Поэтому я не стала брать его денег, а к октябрю он их мне больше и не предлагал. Но я позволила ему видеться с Кирой. Наверное, рассчитывала, что со временем Кире что-то обломится, но скорее всего я об этом не думала. Основная причина заключалась в том, что по линии отца у девочки оставался только он. Я хотела, чтобы она радовалась общению с дедом. Поначалу все складывалось как нельзя лучше. А потом что-то начало меняться. Я поняла, что Кира уже не так любит своего «седого паппи». Ее отношение к Роджетт оставалось неизменным, но Макс Дивоур начал ее пугать. Я не понимала, почему, а она ничего не могла объяснить. Однажды я спросила ее, не трогал ли он ее в некоторых местечках, отчего у нее возникали необычные ощущения. Показала, где, но она ответила, что нет. Я ей поверила, но, все-таки, он что-то сказал или сделал. В этом я почти уверена.

— А может, причина в том, что его дыхание стало еще более затрудненным, — вставил я. — Одного этого клокотания достаточно, чтобы напугать ребенка. А может, во время ее пребывания в «Уэррингтоне» у него случился какой-нибудь приступ или припадок. А как он вел себя по отношению к вам, Мэтти?

— Ну… где-то в феврале Линди Бриггс сказала мне, что приходил Джордж Футмен, чтобы проверить установленные в библиотеке огнетушители и детекторы дыма. Он также спросил у Линди, не замечены ли в последнее время в мусоре банки из-под пива и бутылки из-под вина. А также бычки от самокруток.

— Другими словами, «косяки».

— Именно. И Дикки Осгуд, как я слышала, навещал моих близких подруг. Поболтать. Порыться в грязи.

— Мог он что-нибудь нарыть?

— По большому счету, слава Богу, нет.

Я надеялся, что она права, и я надеялся, что Джон Сторроу вытянет из нее все, если мне она чего-то не договаривает.

— Но вы все равно позволяли Ки видеться с ним.

— Я не видела смысла запрещать эти встречи. Думала, что благодаря им он будет тянуть с реализацией своих коварных планов, если они и существовали.

Напрасные надежды, подумал я.

— А потом, весной, у меня появились страхи.

— Страхи? И чего вы боялись?

— Не знаю. — Она достала пачку сигарет, посмотрела на нее, вновь убрала в карман. — Боялась я не из-за того, что мой свекор роется в моем грязном белье. Боялась из-за Ки. Тревога не отпускала меня все то время, что Ки проводила с ним, с ними. Роджетт приезжала на «БМВ», автомобиль она то ли купила, то ли взяла в аренду, а Ки уже сидела на крылечке, поджидая ее. С пакетом с игрушками, если ехала на день, с розовым чемоданчиком «Микки Маус», если собиралась остаться на ночь. И по возвращении она всегда привозила с собой что-то новое. Мой свекор не отпускал ее без подарка. Прежде чем посадить Ки в машину, Роджетт холодно улыбалась мне и говорила: «Значит, до семи вечера, ужином мы ее покормим» или «Значит, до восьми утра, я привезу ее после завтрака». Я отвечала «хорошо», и тогда Роджетт лезла в сумочку, доставала «Хершис киссес» и протягивала Ки. Затем произносила какое-нибудь слово, которое Ки тут же рифмовала. После чего получала в награду конфетку, у меня всегда возникали ассоциации с хозяином собаки, поощряющим свою любимицу за правильно выполненную команду, и они уезжали. И ровно в семь вечера или в восемь утра «БМВ» подкатывал к нашему трейлеру. По этой женщине я могла проверять часы. Но я продолжала волноваться.